Ясно, что концепция русского мира основана, прежде всего, на распространении русского языка как общего средства коммуникации между разными частями российской и советской империи. Однако важную роль в этой концепции играет и общая история, а также экономические взаимосвязи. Под понятием русского мира не обязательно подразумевается культурное доминирование русского этноса над всеми остальными. Эта идея охватывает, прежде всего, процесс политической и экономической интеграции, которая не затрагивает государственную, национальную и религиозную идентичность участников этого процесса. Русский мир также можно понимать как проект по защите русской нации на всем постсоветском пространстве. Однако такое партикулярное понимание этого понятия не вписывается в общую внешнеполитическую стратегию Кремля, направленную на интеграцию.
С этой объединяющей концепцией конфликтуют разные националистические движения в бывших советских республиках, которые стремятся к политической и экономической изоляции от России и сближению с западными центрами власти. Что касается Украины, Молдавии и Грузии, то они ориентированы еще и на азиатские центры власти, прежде всего на Турцию (в эту группу также, разумеется, входит Азербайджан) и Китай, к которому тяготеют все среднеазиатские государства, за исключением Туркменистана, государства закрытого типа наподобие Северной Кореи. Азиатские страны естественным образом ориентированы на расширение сотрудничества с исламским миром, а также Дальним Востоком, и поэтому им концепция русского мира может казаться колонизаторской. Открытым остается вопрос о включении в этот проект Украины и Белоруссии как восточно-европейского ядра русского интеграционного блока. Российский интеграционный проект является евразийским, то есть расширяется в направлении китайского востока и европейского запада, однако сейчас западный вектор переживает глубокую стагнацию, и поэтому, что логично, преобладает восточное азиатское направление.
Какое место в этой парадигме, объединяющей разные нации, религии и государства, занимает коллективная национальная и религиозная идентичность? Можно ли говорить о появлении особого русского мультикультурализма? Или это всего лишь прикрытие, за которым все равно скрываются многочисленные националистические движения и религиозный фундаментализм?
Кто такие украинцы и белорусы?
На древнегреческом «этнос» означает просто «народ» — упрощенное название для сообщества людей в доидеологическую эпоху, то есть до того, как Французская революция породила идеологию демократического национализма.
В процессе развития социологии предпринимались первые попытки описать этнос с научной точки зрения. Примордиалисты социально-биологического типа считали, что этнос образуют люди одного происхождения, биологически связанные одной кровью и родоплеменными отношениями. Понимаемый подобным образом этнос остается неизменным. На практике это означает, что восточные славяне всегда образовывали единую нацию, которую можно назвать русской. И это положение остается неизменным до тех пор, пока не происходит масштабного биологического смешения с другими этносами. Если бы мы согласились с биологическим пониманием этноса, то с трудом смогли бы объяснить, почему миллионы людей сегодня называют себя украинцами или белорусами.
Другое направление в примордиалистической школе — эволюционно-историческое. В нем этнос также понимается как объективное понятие, но допускается развитие наций под влиянием исторических и культурных факторов, а также зарождение новых наций. По этой теории нация предполагает не только общее происхождение, но и культурную общность, прежде всего языковую и религиозную. Под влиянием других культур и этносов, при автономном развитии региональных культур и языков возможно появление новых этносов. То есть теоретически возможно, что со временем от нации может отделиться некая часть, как это произошло с украинцами и белорусами, которые несколько веков были отделены от Московской Руси. У них изменился язык и культура, и так образовались новые нации. Эта теория может показаться вполне приемлемой, но и тут остается вопрос, настолько ли украинская и белорусская культура отличаются от русской, чтобы их можно было объективно считать отдельными нациями?
Постмодернисты, доминирующие на Западе, полностью игнорируют этот вопрос, считая его ложным, так как рассматривают нацию не как объективное историческое явление, а как исключительно субъективную конструкцию. Конструированием наций, если верить представителям этой школы, в прошлом занимались политические, экономические, культурные и религиозные элиты. Они создавали мифы и общий дискурс о единстве вообще-то не связанных друг с другом людей. Поэтому любой индивид в современном мире волен самостоятельно конструировать свою идентичность и относить себя к любому этносу. Если человек говорит, что он джедай, то он джедай. Если говорит, что черногорец, то он черногорец. Если согласиться с постулатами этой школы, то, получается, национальной и этнической принадлежностью можно легко манипулировать, и один и тот же человек может несколько раз за свою жизнь менять свою нацию. Тогда как объяснить тот факт, что русские из России или сербы из Сербии не меняли своей национальной принадлежности каждые несколько десятков лет, а между русскими и украинцами или белорусами, а также между сербами в Черногории подобные колебания заметны?
Ответ кроется посредине: до массовой урбанизации и переселения людей из небольших коллективных центров, этнос был объективной категорией. Поэтому в царской России украинцы, тогда называвшиеся малороссами, и белорусы вместе с современными русскими (тогда великороссами) считались частью одной большой русской нации. В те времена и все черногорцы были сербами. Процесс модернизации повлек за собой изменения в сознании людей и в самом понимании общества и коллективной идентичности. Границы расширялись, национальная идентичность сменяла региональную, а если к этому прибавить еще и коммунистическую политику деления государства на национальные республики, то без труда приходишь к выводу, что украинцы и белорусы, как и черногорцы, уверовали, что являются отдельными нациями. В современном мире, который многие западные ученые называют миром постправды, даже этническая принадлежность зависит от личного ощущения каждого из нас в отдельности.
Так, в 2001 году около 17 процентов граждан Украины заявили, что являются русскими по национальности, а 38 процентов из них заявили, что русский их родной язык. Если язык — это объективный фактор национальной или этнической принадлежности, то откуда такое большое несоответствие между числом тех граждан Украины, кто считает себя русским, и теми, кто считает русский своим родным языком? Оставим в стороне тот факт, что до большевистской революции большинство русских филологов считали малорусский и белорусский язык диалектом единого русского языка. Считалось, что это не разные языки, а родственные наречия с минимальными отличиями, которые легко преодолимы. Для современного человека нация действительно — только личное ощущение, которое со временем или под внешним влиянием может измениться.
По сути, учитывая политические и социальные особенности, украинская и белорусская нация действительно существуют, и они прирастают сообразно той политике, которую проводит Киев и Минск. Если в Киеве и Минске сидят украинские и белорусские националисты, то число украинцев и белорусов растет, и та же закономерность действует в иных случаях, например, в Черногории. Если же к власти приходят политики, готовые сотрудничать с Россией, то политическое давление на граждан снижается, и численность русских в этих государствах возрастает.
Поскольку, как мы убедились, современный человек не приемлет объективности фактов, эти перемены этнической принадлежности могут продолжаться до бесконечности и не являются неким переходным этапом на пути к окончательному формированию украинской или белорусской нации. Ведь эта принадлежность не объективна так же, как и русская. Колебания продолжатся, поскольку, судя по всему, сознание людей не вернется на прочную основу модернизма, которая предшествовала всеобщей релятивизации.
Национальный вопрос в России
Большинство россиян, как, впрочем, и сербов, с болью взирают на это национальное непостоянство своих недавних братьев, особенно если учесть, что в основу украинской и белорусской национальной идентичности кладется, в первую очередь, отказ от культурно-исторических связей с русской нацией. Конечно, если проанализировать, то же можно сказать и о черногорской нации. Официальная Россия, то есть ее политическая элита, определенно проводит ненационалистическую политику, хотя в западной литературе и прессе нередко можно прочитать, что Путин — «националист».
О русском национализме как о главной политической идее в России нельзя говорить, во-первых, потому, что в ней традиционно проживают многочисленные нерусские народы. Россия отнюдь не моноэтническое государство. Согласно переписи 2010 года, этнические русские составляют 80 процентов населения. Хотя часто говорится, что в России проживают более 190 разных народов, ясно, что не все они пользуются одинаковым влиянием и что сама эта цифра не препятствие для превращения России в подлинно национальное государство. На самом деле некоторые нацменьшинства в России пользуются намного большим влиянием, чем остальные, и именно из-за нежелания вступать в конфронтацию с этими меньшинствами власть не прибегает к национализму во внутренней политике. Прежде всего, это татары, которых насчитывается более пяти миллионов и которые живут за счет ресурсов богатого казанского региона. Это чеченцы, которых около миллиона, и они тоже располагают нефтяными ресурсами. Это башкиры и чуваши, которых около полутора миллионов, как и более замкнутых кавказских народов в Дагестане и Ингушетии. Вероятность этнического конфликта с ними высока, и ситуацию осложняет тот факт, что они мусульмане. Хотя в последней редакции российской конституции символически описана роль русской нации как государствообразующей, официальная Москва продолжает последовательно проводить модернизированную политику мирового мультикультурализма, в которой особенно выделяют представителей разных народов и конфессий и их вклад в развитие России.
Вторая причина отказал от русского национализма в качестве доминантной модели внутреннего устройства России — это ее имперское наследие и тот факт, что царская Россия успешно опиралась на религиозный фактор, то есть на православие, а советская империя — на коммунистическую идеологию. Все то время, которое прошло с момента возникновения России как единого государства, она оставалась империей, за исключением ленинского периода, когда ее потребовалось разделить на части и использовать как рассадник мировой революции. Впоследствии Сталин трансформировал СССР в подлинную империю, которой напрямую подчинялись все коммунистические партийные организации и подконтрольные им политические системы. Любого коммунистического лидера, который отказывался от подобного подчинения империи, объявляли в измене догматическому марксизму.
Как и описанная имперская политическая модель, национализм и национальное государство в России стоят вне русской политической традиции и как таковые чужды большинству русских. Русский национализм начал распространяться только после распада последней российской империи в 1992 году, и он свойственен определенному, не доминирующему сегменту общества. Недавними поправками к конституции Кремль попытался угодить этой националистической части избирателей, не переходя при этом к националистической модели ведения политики.
Третья причина — мощные миграционные потоки из Средней Азии и внутренняя миграция с Северного Кавказа в традиционно русские этнические области и города. Российская иммиграционная система устроена так, чтобы отбить у многочисленных мигрантов охоту навсегда остаться в России. Количество необходимых документов, знание русского языка и квоты на профессии ограничивают численность мигрантов, которые могут получить право находиться в России. Тем не менее циклическая миграция велика, и большое количество рабочей силы обеспечивает Средняя Азия. Постоянное присутствие представителей других этносов и религий создает напряженность в российском обществе. В русском интернете, как и на Западе, часто обсуждаются преступления мигрантов против местного населения. Главные государственные СМИ пытаются преуменьшить масштаб проблемы, как правдило, скрывая личность преступников от общественности, за исключением тех случаев, когда то или иное преступление получает общегосударственную огласку и о нем приходится говорить. Националистическая политика привела бы к прямым столкновениям мигрантов с российским населением, а это могло бы остановить приток дешевой рабочей силы из Средней Азии. Бизнес-элита не может этого допустить ни в коем случае. Это также ухудшило бы отношения между Россией и государствами Средней Азии, что, в свою очередь, поставило бы под вопрос существование Евразийского Союза и широко распахнуло бы двери перед Китаем, который воспользовался бы моментом и стал бы главным фактором в этой части мира.
Особенность Украины и Белоруссии
Отказ от национализма и модели национального государства помогают России сохранять внутреннюю стабильность. Однако это, разумеется, не означает, что в этой огромной стране нет давних этнических и религиозных конфликтов, которые отягощают внешнеполитическое целеполагание РФ. Если Россия не национальное государство русского этноса, то почему вмешивается во внутренние вопросы Белоруссии и Украины? Почему Владимир Путин заявляет, что украинцы и русские — один народ? Ясно, что во внешней политике официальный Кремль хоть и ставит на первое место обезличенные интеграционные процессы вроде евроинтеграции, но признает, что Россию с Украиной и Белоруссией связывает «нечто большее», чем, например, с союзной Киргизией или Узбекистаном. Это «нечто» трудно объяснить иначе как национальными и религиозными узами, значение которых невелико во внутренней политике России, но все же влияет на политику внешнюю. Кстати, как еще объяснить заявления российских послов в Сербии, по словам которых сербы и русские — братские народы, если не общим славянским этническим происхождением или православием, которые сближают наши этносы больше, чем, например, сербский народ и татарский или башкирский.
Отмечу еще раз, что национализм в российской внутренней политике является дестабилизирующим фактором, но во внешней политике играет свою родь. В данном случае речь не идет о национализме как позиционировании превосходства и доминирования русской нации. Напротив, подчеркиваются те этнические и религиозные характеристики русской нации, которые, как мост, связывают ее с Украиной, Белоруссией, а также православными балканскими государствами. Россия также использует исламский потенциал и часто сотрудничает с южнокавказскими и ближневосточными мусульманами, апеллируя к многовековой традиции ислама в России. Кстати, Москва проводит особую кадровую политику, назначая представителей самых многочисленных мусульманских этносов России на руководящие дипломатические должности в странах Южного Кавказа и Ближнего Востока.
Таким образом, этническая принадлежность больше не является объективной исторической категорией, а базируется на личных ощущениях каждого человека. Поэтому изменение политической ориентации стало основным инструментом формирования национальной принадлежности. На деле это означает, что Россия должна работать над сменой тех режимов, которые проводят антирусскую политику, и тогда численность русских за пределами России возрастет. С другой стороны, власти России не могут делать ставку на национализм внутри страны, поскольку это ослабило бы ее в политическом и экономическом отношении. Таким образом, России нужно продолжать использовать, даже еще активнее, этнические и религиозные факторы в своей внешней политике, поскольку это облегчит ей сближение со многими незападными государствами.