2020 год подтвердил, что доллар занимает центральное место в глобальной экономике. Американская гегемония в политическом и стратегическом смысле уже стала уделом прошлого, а вот финансовое влияние США оказалось намного долговечнее. Это успокаивает в том плане, что Федеральная резервная система США в очередной раз выступила в качестве чутко реагирующего и щедрого куратора основанной на долларе финансовой системы. Но это также озадачивает и вызывает недовольство.
Если Китай и Россия экспериментируют с альтернативами долларовой системе расчетов, то в Европе в моду вошел термин «стратегическая независимость». В этом нет ничего удивительного с учетом того, насколько агрессивно Вашингтон применяет финансовые санкции, и насколько капризно ведет себя президент Дональд Трамп. Это естественная реакция на использование взаимозависимости в своекорыстных целях.
Далеко не все критики согласны с тем, что долларовая гегемония является щедрым подарком судьбы. Неравенство, демонтаж промышленных предприятий, утрата высокооплачиваемых и надежно защищенных рабочих мест — все это можно объяснить силой доллара. В этом смысле позиции доллара и популизм трампизма не противоречат друг другу. Более того, они функционально взаимосвязаны. Одно стало причиной другого.
Поэтому не стоит удивляться, что дальновидные инвесторы, такие как Рэй Далио (Ray Dalio) из крупнейшего в мире хедж-фонда «Бриджуотер» (Bridgewater) советуют готовиться к будущему, в котором не останется места доллару. Объясняя свою решимость поддержать Китай, Далио указывает на взлеты и падения других финансовых империй, которые происходят периодически на протяжении пяти с лишним столетий.
Но неужели уроки истории настолько очевидны? Доллар чуть более полувека занимает видное место в мировой экономике, и за это время мы стали свидетелями взрывного роста численности населения, бурной экономической активности и жестокой межгосударственной вражды. По многим показателям за последние полвека произошел полный разрыв со всеми предыдущими эпохами в истории человечества. По этой причине то, что мы иногда называем долларовой системой, это в большей степени не институт с четким определением и хорошо разграниченными функциями, а скорее постоянно эволюционирующая система, которая отслеживает ошеломляющие трансформации в реальной экономике и в международной системе власти. Периоды согласованности, когда монетарная и финансовая политика полностью совпадали с большой стратегией и доктриной американской империи, были непродолжительны. Противоречия являются нормой, а те, что существуют в данный момент, ни в коей мере не являются самыми острыми. Это история периодических кризисов. Разговоры об окончании долларовой гегемонии начались полвека назад, в 1970-е годы, когда было создано наше издание. Однако доллар по сей день господствует в мировой экономике.
Обеспечивать себе такое доминирующее положение ему позволяют импровизации, действия американского политического руководства и компаний, а также выбор партнеров по всему миру. Чтобы оценить перспективы доллара как ключевой мировой валюты, следует обратиться к истории. Но не к истории похожих на законы больших циклов. Для этого наш мир слишком сложен, слишком многогранен и слишком радикален. Та история, которую мы должны понять, это запутанный клубок незаметных действий и инноваций. Это история власти и денег, в которой будущее не предопределено, а формируется прямо у нас на глазах.
Внезапный подъем США в годы Первой мировой войны и утверждение этой страны в качестве мирового финансового гегемона вызвало потрясение. Во время июльского кризиса 1914 года, который положил начало войне, Америка в сфере дипломатии имела гораздо меньше значения, чем Сербия. А поскольку кое-кто полагал, что война закончится к Рождеству (так считали многие), значит, экономика для этой войны тоже не имела никакого значения. К 1916 году, когда мясорубка Вердена и Соммы перемолола невообразимое количество народа и военной техники, всем стало ясно, что миру нужны доллары, та валюта, которая дает доступ к последним крупным запасам сырья, производственным мощностям и трудовым ресурсам, которые еще не мобилизованы для нужд войны. Когда Соединенные Штаты вступили в войну, налогоплательщики Британии, Франции, Италии и России в конечном итоге остались должны американским налогоплательщикам миллиарды долларов. Это была новая и нездоровая ситуация.
После войны европейцы во главе с Джоном Мейнардом Кейнсом (John Maynard Keynes вместе с банкирами-космополитами с Уолл-стрит попросили простить им долги. Чем меньше потребует Америка, тем легче будет бремя репараций для Германии, а возрожденная Европа принесет пользу демократии и бизнесу.
Это была очень серьезная просьба, поставившая в центр внимания главную проблему гегемонии двадцатого века. Для США Лига наций была ответственностью с довольно слабым бременем. Но теперь Америка должна была выступать в качестве арбитра в реальном экономическом торге между внутренними и международными деловыми интересами. Когда викторианская Британия была гарантом мирового финансового порядка, ежегодные потоки денежных средств из Лондона в другие страны были равноценны по объемам многим планам Маршалла. Но это были частные капиталы. А после Первой мировой войны на крючке с обеих сторон оказались налогоплательщики. Первая эпоха долларового господства была насквозь политизирована. А это не очень-то соответствовало американской демократии.
Лондон, одержавший победу в Первой мировой войне, но изрядно обедневший, требовал, чтобы американцы присоединились к нему и простили долги России, Франции и Италии. Но понимания в Вашингтоне Британия не нашла. Там правили республиканцы, и США не только отказались пойти на щедрые уступки по военным долгам, но и вернулись к протекционизму, подняли барьеры для иммиграции и варварски снизили уровень цен в своей экономике, выкачав золото из закромов центробанков по всему миру. Даже если бы бывшие союзники Америки и захотели расплатиться по военным долгам, теперь они уже не могли этого сделать. Новые частные займы с Уолл-Стрит, добавленные к военным долгам, лишь еще больше усугубили проблему. Соединенные Штаты проводили извращенный эксперимент, одновременно став глобальным кредитором и имея активное сальдо торгового баланса.
Изоляционизмом нельзя объяснить провалы Америки в межвоенный период. На самом деле, проблема заключалась в бессвязности и непоследовательности ее отношений с внешним миром. Из-за этого либеральная элита в Европе и Японии, сделавшая ставку на более активное применение американской власти, была брошена на произвол судьбы, стала жертвой давления неуправляемых финансовых рынков и внутриполитического недовольства. На этом фоне Италия, Германия и Япония оказались в тисках самовластия, получив диктаторские режимы. К началу 1930-х годов финансовая политика Америки была настолько непоследовательной, что даже Франция и Германия оказались не в состоянии погашать свой военный долг США. Знаменитая программа помощи времен Второй мировой войны лендлиз была выстроена таким образом, чтобы не допустить повторения проблемы с военными долгами.
В 1944 году Бреттон-Вудская конференция разработала новую концепцию, основанную на фиксированном золотом паритете доллара США с ограниченной мобильностью капитала в целях ведения торговли и вложения инвестиций. Поскольку американская валюта была привязаны к золоту, а все остальные валюты к доллару, иерархия стала еще заметнее, чем прежде. Теперь миром правил уже не золотой стандарт, а долларовый.
Но Бреттон-Вудс не дал результата, причем не из-за американской расточительности. Все было как раз наоборот: в мире отмечался острый дефицит долларов. Экономика Европы после войны была разрушена, и даже ограниченные обмены европейских валют на доллары часто приводили к паническому изъятию средств в банках. Это стало очевидно летом 1947 года, когда Британия, ставшая единственной страной, попытавшейся сразу после войны ввести у себя правила Бреттон-Вудса, пережила ужасный кризис и снова попала в зависимость от американского финансирования. Рыночным выходом из такой ситуации должна была стать гигантская девальвация всех европейских валют, но в условиях роста напряженности с Советским Союзом это было слишком рискованно. Вместо этого американский конгресс на волне антикоммунизма проголосовал за план Маршалла. Это было в большей степени не дополнение к Бреттон-Вудсу, а признание провала.
Лишь в 1958 году в западной экономике начало действовать бреттон-вудское правило о конвертируемости валют в целях торговли и инвестиций. Послевоенный кризис всеобщего дефицита доллара наконец закончился. Экономика Японии и европейских стран была уже достаточно сильна, чтобы зарабатывать доллары на экспорте в США и на торговле. Если бы рынку было позволено устанавливать цену на американскую валюту, ее курс пошел бы вниз по отношению к ведущим экспортерам, которыми стали Германия и Япония. Но бреттон-вудская система предусматривала фиксированный обменный курс. Контроль над обменом препятствовал проведению спекулятивных атак на доллар.
Если бы Япония и Германия согласились на инфляцию в своих странах, это помогло бы поддержать равновесие. Но Германия в особенности сопротивлялась такому механизму балансировки. Ситуация усугублялась и тем, что система была весьма пористой и уязвимой. Банкирам с Уолл-Стрит и их союзникам в американском Министерстве финансов никогда не нравился Бреттон-Вудс. Они предпочли бы, чтобы мировые валюты попросту приспосабливались к тому уровню, который диктуется рынком. Они нашли единомышленников в Лондоне, которые с 1950-х годов заправляли оффшорным рынком долларовых вкладов, известным под названием рынок евродолларов. На базе этих депозитов вырос ничем не ограниченный рынок дешевых долларовых кредитов. Он оказался очень привлекательным для заемщиков всех мастей. Первая крупная евродолларовая сделка помогла профинансировать строительство в Италии новой системы автомобильных дорог.
Но увеличившийся приток никем не регулируемых частных средств создал проблемы для официальных курсов валют. Стало ясно, что в условиях свободного функционирования рынка доллар резко упадет. В 1960-х годах появились новые инструменты, такие как валютные свопы центробанков, которые снова вышли на первый план во время финансового кризиса 2008 года. Это было сделано для того, чтобы бреттон-вудская система осталась на плаву. Даже в пору своего расцвета долларовая гегемония была чем-то похожа на машину Руба Голдберга, которая выполняет очень простое действие чрезвычайно сложным образом.
Фундаментом системы фиксированного обменного курса должен был стать хваленый золотой запас Америки, хранившийся в Форт-Ноксе. Но к 1970 году на 24 миллиарда долларов резерва, хранившегося за пределами США, объем американского золота на военной базе в Форт-Ноксе составлял лишь 11 миллиардов долларов. Было понятно, что не каждый из этих бумажных долларов можно обменять на золото. Привязка доллара к золоту была весьма удобной фикцией. Когда Франция в 1965 году решила воспользоваться своим правом и обменять доллары на золото, Америка обвинила ее в вымогательстве. Чтобы сохранить официальную цену 35 долларов за унцию золота, правительство США в 1960-х годах регулярно запрещало частным лицам покупать золото. Лучше было не знать, какова реальная цена доллара.
В августе 1971 года президент США Ричард Никсон объявил, что Соединенные Штаты отказываются от свободного обмена долларов. Когда его предупредили, что это может подорвать доверие европейских союзников по холодной войне, Никсон ответил: «На лиру мне наплевать».
Так началась современная эпоха не имеющих реального обеспечения бумажных денег. Впервые в истории ни одна валюта мира не была привязана к золоту или к какому-то другому металлическому стандарту. Стоимость денег теперь зависела только от авторитета государства, который определялся рынками. Вердикт был предельно ясен. Курс доллара резко упал, благодаря чему американские экспортеры получили хороший стимул. В Японии и Германии произошел резкий рост валютных курсов, которому они долгое время сопротивлялись. Зимой 1971-1972 годов в журнале «Форин полиси» появилась статья под заголовком «Как умер долларовый стандарт».
Доллар пошел вниз по отношению к марке и иене, и эта тенденция получила широкое распространение. Современная система встреч в верхах в рамках «Большой семерки» была создана для того, чтобы справиться с возникшей в результате этого нагрузкой. Опасаясь за экспорт своей страны, неистовый канцлер Германии 1970-х годов Гельмут Шмидт потребовал от американского президента Джимми Картера навести у себя дома порядок и остановить неумолимое сползание доллара. ОПЕК задумалась о привязке нефтяных цен к более надежной валюте. Одним из вариантов стали специальные права заимствования SDR, как назвали синтетическую валюту МВФ.
Первый и на сегодня самый серьезный кризис долларовой гегемонии закончился в октябре 1979 года, когда председатель Федерального резерва Пол Волкер (Paul Volcker) принял решение не ограничивать учетные ставки. Это стало потрясением для всей мировой экономики. Курс доллара резко подскочил. Но гораздо важнее увеличения стоимости доллара был механизм передачи этих потрясений. Быстро увеличился объем «горячих денег», часто перемещаемых из одного финансового центра в другой из-за опасений обесценивания.
Прорвав ограничительные препоны Бреттон-Вудса, получившая послабления валюта и финансовые рынки стали быстро расти. Главной движущей силой в эту новую эпоху финансового роста стали банки Уолл-Стрит, как нью-йоркские, так и лондонские. Теперь важнее всего был уже не обменный курс доллара и не официальные правила типа бреттон-вудских, а емкость и уровень сложности финансовых рынков, за которыми присматривали банкиры с Уолл-стрит. Центр валютных торгов остался в Лондоне, и стоимость американской валюты могла варьироваться, но именно доллар и ведущие американские банки стали главным звеном всех торговых операций.
Новый порядок сулил гибкость, эффективное перераспределение ресурсов и рост. Что касается ВВП, то результаты здесь были скромные по сравнению с золотой эпохой послевоенного периода. Но финансовый бум был колоссальный. Это породило новую волну международных долларовых кредитов. В результате участились и углубились кризисы, однако это были кризисы не только заемщиков, но и кредиторов. Долговые кризисы 1980-х годов в Латинской Америке были настолько масштабными, что под угрозой оказалась банковская система США.
В Восточной Европе возникла угроза стабильности советского блока. К 1988 году коммунистический блок задолжал 112 миллиардов долларов, а доля Советского Союза в этом долге составляла 28 миллиардов. Большую часть этих денег Москва использовала для закупок зерна, чтобы компенсировать провалы в колхозном сельском хозяйстве. Но для обслуживания долга был нужен избыточный капитал, а это означало увеличение нагрузки на население. Самые драматические события произошли в Польше, которая набрала больше всех долгов среди коммунистических стран, доведя их сумму до 37,5 миллиарда долларов. В начале 1980-х годов этот коммунистический режим начал проводить политику затягивания поясов, что вызвало протесты профсоюзов «Солидарность» и привело к введению военного положения.
Распад советского блока положил начало новой эпохе единоличного владычества доллара. В постсоветской Восточной Европе были страны, где фактическим стандартом стала немецкая марка. Прежде всего это касалось истерзанной войной бывшей Югославии. Но в целом доллар стал царствовать, практически превратившись в глобальную валюту — даже в России. Когда к власти пришел Владимир Путин, российская казна предпочитала собирать налоги в долларах.
На пике этого однополярного высокомерия журнал «Тайм» назвал председателя ФРС Алана Гринспена (Alan Greenspan), министра финансов Роберта Рубина (Robert Rubin) и заместителя министра финансов Лоуренса Саммерса (Lawrence Summers) триумвиратом, который спасет мир. Это было грандиозно. Но мир не нуждался в спасении. Долговые кризисы 1980-х годов плавно перешли в 1990-е, когда холодная война уже закончилась. Сначала был кризис в Мексике в 1994-1995 годах. Потом в 1997 году произошел кризис азиатских экономик. В 1998 году кризис случился в России, отразившись и на Уолл-Стрит из-за краха хедж-фонда «Долгосрочное управление капиталом» (Long-Term Capital Management). А в 2001 году серьезный кризис нанес удар по Аргентине.
Пытаясь ослабить эти удары посредством новых кредитов, реструктуризации долгов и так называемых структурных корректировок, Минфин США и ФРС постоянно сталкивались с сопротивлением пострадавших стран, которые жаловались на нарушение своего суверенитета, а также американского конгресса, который был против оказания помощи зарубежным странам. Европейские члены правления МВФ проявляли недовольство, утверждая, что вся эта система просто способствует безответственной финансовой экспансии. Тимоти Гайтнер (Timothy Geithner), сделавший первые шаги на поприще международной финансовой дипломатии в качестве помощника и заместителя министра финансов по иностранным делам при президенте Билле Клинтоне (при Бараке Обаме он стал министром финансов) недаром называл эти усилия «преодолением земного притяжения».
Ущерб, нанесенный легитимности режимов должников (например, Индонезии при Сухарто) и институтам, через которые действовали США (прежде всего, МВФ) был огромен. На многих формирующихся рынках было принято решение ограничить этот ущерб за счет заимствований в местной валюте, а не в долларах. Список клиентов МВФ из года в год сокращался, поскольку государства не желали подчиняться вашингтонскому консенсусу. Пекин сделал для себя выводы.
Открываясь навстречу внешнему миру и проводя экономические преобразования, Китай был полон решимости избежать участи других стран с формирующимися рынками. Он привязал свою валюту к доллару по заниженному курсу, воспользовавшись валютными ограничениями для направления средств в те области, которые были жизненно важны для торговли и долгосрочных инвестиций. Пекин подавил возникшие в результате этих мер инфляцию и внутреннее недовольство. Жестокое подавление протестов на площади Тяньаньмэнь в 1989 году показало, что «Солидарности» в Китае не будет.
В сфере экономики Китай избрал стратегию, успешно реализованную в 1950-е и 1960-е годы европейцами и японцами. Экономисты не напрасно назвали ее «возрожденным Бреттон-Вудсом». Разница заключалась в том, что если немцы и японцы в годы холодной войны были союзниками и членами американского силового блока, то у Китая в новом тысячелетии все было иначе.
Для американских потребителей очередной этап долларовой эволюции означал дешевый импорт. Уолл-Стрит неплохо нажилась на потоках капитала. Американские рабочие в производственной сфере столкнулись с жестокой конкуренцией. Нельзя сказать, что Соединенные Штаты были единственной страной, пострадавшей от «китайского шока». Импорт из Китая в Европу тоже резко увеличился. Китайский шок показал, что компенсирующая сила организованных профсоюзов, ограничивавшая неравенство в США во время Нового курса Рузвельта и после Второй мировой войны, в 1970-е годы существенно ослабла. Если Бреттон-Вудс 1.0 был противоположностью «Великому обществу» Линдона Джонсона, то Бреттон-Вудс 2.0 положил конец эпохе мощной социальной поляризации. Европейские же государства всеобщего благоденствия в значительной степени смягчили китайский шок.
Все это очень удивительно, потому что в Европе данные события совпали с попытками сформировать единый европейский блок с твердой валютой. После непродолжительного периода неопределенности в связи с введением евро в январе 1999 года новая валюта совершила резкий скачок по отношению к доллару. Если в сентябре 2000 года за евро давали 86 центов, то семью годами позже евро стоил уже доллар и 60 центов.
С самого начала одна из целей евро состояла в создании альтернативы доллару как ключевой валюте. В начале 2000-х годов казалось, что евро действительно набирает силу. К 2007 году он уже составлял реальную конкуренцию доллару при эмиссии долговых обязательств в иностранной валюте. Когда Америка погрязла в своих войнах в Ираке и Афганистане, а в государственном бюджете и торговле возник огромный дефицит, казалось, что мы возвращаемся в 1970-е годы, к неизбежной гибели доллара под тяжестью перенапрягшей свои силы империи.
Кризис разразился как по расписанию в 2008 году, но это был не тот кризис, которого все ждали. Это не был кризис государственного долга США и доллара. Это был кризис всей североатлантической банковской системы, как американской, так и европейской. Оказалось, что банкиры Лондона, Парижа, Франкфурта и Нидерландов все как один хотели урвать свою долю от бума ипотечного кредитования в США. Значительная часть их балансов была деноминирована в долларах. А теперь им всем понадобились долларовые кредиты. Вместо того, чтобы уничтожить основанную на долларе глобальную финансовую систему, кризис 2008 года продемонстрировал очень сильную зависимость от Америки.
ФРС сделала все возможное, чтобы поддержать трансатлантическую банковскую систему, закачав долларовую ликвидность в европейские и азиатские банки Нью-Йорка, а также в их центробанки посредством свопов. Но это не помогло остановить охвативший Европу кризис. В еврозоне начался полномасштабный кризис суверенного долга. Баланс федерального правительства Америки в период кризиса выглядел неплохо, потому что американский суверенный долг был безопасной гаванью, несмотря на все уловки конгресса и временное прекращение работы федеральных властей. Но в Европе образовался порочный круг, когда недомогающие банки тянули за собой вниз государственные кредитные рейтинги, а из-за этого государство было не в состоянии поддержать финансовую систему. Доверие к евро в мире рухнуло.
Кризисные интервенции ФРС при Бене Бернанке (Ben Bernanke) и Джанет Йеллен (Janet Yellen) привели к тому, что долларовая ликвидность заполонила весь мир. Долларовые заимствования резко пошли вверх. Этого нельзя сказать о странах с крупными формирующимися рынками типа Индонезии или Таиланда, которые усвоили урок и брали кредиты в собственной валюте. Речь скорее идет о корпорациях и странах с так называемыми пограничными рынками. В странах Африки южнее Сахары началась новая эра долларовых заимствований. Новая притягательная сила доллара соблазнила даже Китай.
Главной историей нового тысячелетия стало превращение Китая в сверхдержаву. Но у Пекина были свои виды и на юань. Воспользовавшись помощью британского правительства во главе с премьер-министром Дэвидом Кэмероном, Пекин начал амбициозную программу интернационализации китайской валюты. Наверное, Лондон в 2010-х годах мог сделать для юаня то, что он в 1960-е годы сделал для евродоллара. Однако здесь игнорируется тот факт, что китайский бизнес тоже вступил в период интернационализации, но шел в противоположном направлении. Он постепенно погряз в долларовой системе.
Это стало очевидно в 2015 году, когда в Китае случился первый внутренний кризис финансовой системы в новую эпоху. Когда шанхайский фондовый рынок начал распродажу со скидкой, а курс юаня по отношению к доллару снизился, китайские корпорации в отчаянии попытались уменьшить свой долларовый долг. ФРС при Йеллен помогла им, отсрочив повышение процентных ставок. Пекин, со своей стороны, ужесточил контроль за капиталом. Либерализация платежного баланса и неограниченный обмен валюты были исключены из повестки. Вместо того, чтобы протестовать против китайских финансовых репрессий, мир вздохнул с облегчением. Оказалось, что в финансовых вопросах Китай как игрок проявил ответственность и не стал менять триллионы долларов на другие валюты. Сегодня Пекин привязан не только к доллару, а к целой корзине валют. Но объявленный им в одностороннем порядке Бреттон-Вудс 2.0 по-прежнему весьма привлекателен.
Между тем, экономический рост в Китае продолжается. С каждым годом увеличивается его вес и влияние на ключевых рынках. Он стал самым большим в мире рынком для сырьевых товаров, таких как нефть. В 2018 году Китай создал фьючерсный контракт в юанях, который весной 2020 года доказал свою надежность и ценность на фоне резкого колебания конъюнктуры долларового нефтяного рынка. В Шанхае цена нефти ни разу не ушла в отрицательную зону. Между тем, иностранных инвесторов все больше привлекают процентные ставки по китайским облигациям. Почти 10% государственных китайских облигаций сегодня находятся в иностранной собственности. Эта доля будет увеличиваться, потому что данные облигации включили в главные индексы. Но это не создает непосредственную угрозу долларовой гегемонии. Скорее, это диверсификация, которую следует всячески приветствовать.
Когда Трамп пришел к власти, в международных финансовых кругах возникли опасения, что его политика будет несовместима с американским надзором за мировой системой финансов. Разрешит ли Белый дом под руководством Трампа и возглавляемый республиканцами конгресс сохранить механизм обеспечения безопасности глобальной финансовой системы, в основе которой лежит доллар, и которая в конечном счете пользуется поддержкой США? Оказалось, что Трампу на посту президента понравились мягкие доллары и низкие процентные ставки. Ему было наплевать на правила приличия в налогово-бюджетной и кредитно-денежной сфере. Единственное, о чем он просил Федеральный резерв, это чтобы тот не перекрывал кран. Когда в марте 2020 года ФРС начала насыщение экономики денежной массой, сократила процентные ставки и возродила своповые линии, Трамп зааплодировал. Уже очень скоро его приятели типа турецкого президента Реджепа Тайипа Эрдоагана начали умолять подключить их страны к программам ФРС. Федеральный резерв не пошел им навстречу, но в качестве жеста доброй воли открыл так называемую сделку РЕПО (соглашение о покупке ценных бумаг с последующим выкупом по обусловленной цене) для держателей ценных бумаг ФРС, чтобы они могли обменять эти бумаги на наличность.
Итак, шаткая власть доллара не только пережила кризис 2020 года, но и окрепла. Насколько долго это будет продолжаться?
Наблюдая величественное зрелище, каким стало возвращение Китая на позиции мировой державы, следует обратиться к истории. Стратеги вспоминают ловушку Фукидида (неизбежность войны, вызванная страхом состоявшейся державы перед ростом могущества восходящей державы — прим. перев.) и предсказывают войну. Но война — это единственная в современную эпоху модель смены валютной гегемонии. Первая и Вторая мировые войны взорвали глобальную империю Британии и вывели доллар на господствующие позиции. Когда сторонники денежной реформы с левого и правого флангов заводят разговор о новом Бреттон-Вудсе, стоит вспомнить о том, что эта конференция состоялась вскоре после высадки союзников в Нормандии, когда Красная Армия с боями приближалась к Польше. Если нас ждет такое будущее, то вопрос о валютных стандартах будет наименьшей из наших проблем.
Но если мы представим себе постепенный переход, прежде всего надо будет следить за тем, способны ли США привлечь инвесторов, готовых предоставить им заемные средства в долларах. Иностранный спрос на ценные бумаги казначейства то растет, то снижается вместе с колебаниями процентных ставок и расходов по хеджированию обменных курсов. В последние годы чистый объем покупок гособлигаций США иностранцами существенно снизился. Огромное увеличение долговой нагрузки из-за пандемии covid-19 тяжким бременем легло на плечи американских инвесторов и ФРС. В марте 2020 года на рынке облигаций американского казначейства начались опасные колебания. Но это было вызвано не отказом от долларов, а как раз наоборот. Очень многим инвесторам одновременно понадобилось запустить свои руки в копилку с гособлигациями. Даже самые искушенные маркет-мейкеры с Уолл-Стрит не могли справиться с внезапным ростом продаж. Неотложным приоритетом для администрации Джо Байдена должна стать реформа внутреннего механизма финансовой системы, чтобы рынок гособлигаций смог спокойно пережить новый выпуск на триллионы долларов, который неизбежен после пандемии.
У Пекина и Брюсселя есть все необходимое для создания столь же емких рынков ценных бумаг. Фискальный пакт Европы впервые дает надежду на создание существенного резерва общеевропейских долговых обязательств. Однако Евросоюзу еще очень далеко до того, чтобы составить реальную конкуренцию американскому рынку гособлигаций по масштабам.
Но это не означает, что система стоит на месте. Баланс в мировой экономике смещается в сторону Азии. Революция в энергетике с переходом на экологически чистые источники коренным образом изменит мировые рынки нефти, газа и угля. Можно себе представить, как цифровые платформы начинают оперировать негосударственными валютами в той или иной форме. Именно поэтому центробанки уделяют повышенное внимание этим средствам расчетов и накопления. Что касается цифровых валют, то здесь впереди всех идет Народный банк Китая.
Достоверные долгосрочные прогнозы до 2050 года говорят о том, что доля Китая в мировом ВВП установится на уровне около 20%, а у США, ЕС и Индии она будет составлять 12-15%. В таком многополярном мире, где значительная часть экономической активности наверняка будет осуществляться внутри каждого из основных блоков, можно себе представить, что доллар сохранит свою господствующую роль в международной торговле и финансах. Такое случится впервые. Но ведь каждый последовательный этап в нашей денежной и финансовой истории с момента возникновения современной мировой экономики в 19 веке тоже наступает впервые. Привязанный до 1914 года к Лондону золотой стандарт, опасное междуцарствие в межвоенный период, временные договоренности после Второй мировой войны, недолговечная эпоха неопределенности Бреттон-Вудса, переход к необеспеченным золотом бумажным деньгам в 1970-е годы, китайская привязка к доллару в начале 2000-х годов и увеличение денежной массы после 2008 года — все это беспрецедентно.
В 1973 году экономист Ричард Купер опубликовал в «Форин Полиси» статью с «безусловным прогнозом о будущем доллара на следующее десятилетие». Прогноз этот состоял в следующем: «В конце десятилетия положение доллара не очень сильно будет отличаться от сегодняшнего. В долларе по-прежнему будут сомневаться, продолжатся попытки найти приемлемые способы для его сдерживания. Но в целом эти усилия потерпят неудачу, и доллар будут и дальше повсеместно использовать в качестве неофициальной международной и официальной резервной валюты…. Основная причина такого прогноза проста: в настоящее время ему нет ясной и приемлемой альтернативы».
Прошло полвека, но прогноз Купера по-прежнему верен. Доллар чем-то похож на демократию. Это худшая мировая валюта за исключением всех остальных.