Я стояла в очереди в аэропорту Пулково в Петербурге, когда русский парень впереди меня вдруг обернулся и заговорил по-фински. Он когда-то десять лет прожил в Финляндии — работал там. И сейчас очень обрадовался, что можно поупражняться в языке.
«Когда я работал в Финляндии, мне говорили, что у меня совсем нет акцента. Меня было не отличить от финнов. А сейчас как?» — поинтересовался он с надеждой.
Я не знала, что сказать. Он говорил на неплохом финском. Но, естественно, у него был заметный акцент. А с чего бы ему не быть? Он же учил язык уже взрослым.
Не только русские склонны считать, что в состоянии выучить новый язык настолько хорошо, что людям будет казаться, будто он у них родной.
Когда шведы говорят по-английски, они часто делают все, лишь бы звучать как американцы. У меня самой в юности была довольно странная цель научиться говорить по-английски с белфастским акцентом (я тогда как раз обзавелась друзьями в Белфасте). Конечно, из этого ничего не вышло. И слава богу, потому что английский, на котором говорят в Белфасте, едва ли можно назвать самой расхожей его версией в мире.
Иногда мне в несколько требовательном тоне задают вопрос: неужели я, прожив столько лет в России, не выучила русский настолько, чтобы там перестали догадываться о моем иностранном происхождении? В ответ на это я обычно ехидно смеюсь. Я говорю по-русски свободно, но можно и не мечтать обмануть русских, притворяясь одной из них. А вот моя дочь говорит по-русски не хуже любого российского ребенка, ведь она выучила язык в детстве, и ей никогда не приходилось выбиваться из сил, стараясь правильно произнести «ж», «щ» и мягкий «ль». Сейчас она меня поправляет. Ужасно раздражает, но такова жизнь.
На самом деле когда учишь язык, говорить так, словно он тебе родной, не самое главное. Главное — понимать и быть понятым.
Национальный герой Финляндии Карл Густав Маннергейм (Carl Gustaf Mannerheim) говорил по-фински с явным шведским акцентом. Маннергейм был космополитом и свободно говорил на русском, французском, английском и немецком, шведский был его родным языком и в финском он тоже преуспел. Он мог разговаривать со всеми важными европейским и лидерами на их родных языках, и последнее, на что ему нужно было тратить время, — это размышления об акценте.
В Швеции современные языки — единственный предмет, от которого можно отказаться в школе. В результате многие начинают учить какой-то язык, но бросают, как только он становится слишком сложным либо по каким-то тактическим соображениям. Лишь 65% учеников заканчивают девять классов с оценками по современным языкам.
У меня есть ощущение, что нежелание учить новые языки связано с нежеланием переживать неизбежный этап начального обучения, когда чувствуешь себя рыбой, выброшенной на сушу и хватающей ртом воздух.
Слов не хватает, не можешь подобрать выражение, и кажется, что ты глупее, чем есть на самом деле. Лучше уж тогда говорить на английском, которым, как тебе кажется, ты владеешь в совершенстве. Но когда два человека разговаривают на языке, который ни для кого из них не родной, беседа всегда оскудевает.
Языковая компетентность — это не способность говорить по-английски как американцы. Это скорее знание многих иностранных языков.
В больших и традиционно мультикультурных странах люди часто привычны к тому, что с их языком постоянно обращаются множеством разных способов. И совершенно нормально, что далеко не все говорят одинаково.
В конечном итоге уверенность, будто есть лишь один-единственный вариант твоего родного языка, — признак провинциальности. Вот и помните об этом, дорогие вежливые шведы, имеющие привычку переходить на английский только потому, что кто-то говорит по-шведски не так, как вы привыкли! И перестаньте делать так со мной. А не то я стукну вас по голове своей журналистской наградой в категории «Лучший стиль».