Приближается 80-летний юбилей гитлеровского вторжения в СССР, и Украина предсказуемо уделит этой исторической годовщине куда меньше внимания, чем соседняя Россия. В пылу национальной эмансипации 22 июня 1941 года приобрело в нашем обществе несколько крамольный оттенок. Зачастую эта дата воспринимается как обман, навязанный Москвой. Как ложная точка отсчета, призванная заслонить настоящее начало войны для Украины и украинцев.
Услышав о событиях лета 1941-го, благонамеренный патриот считает своим долгом подчеркнуть, что на самом деле Вторая мировая была развязана осенью 1939-го. В противовес традиционному советскому нарративу — «двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война» — кто-то пытается принизить значение июньских дней 1941 года. Но это неуклюжее стремление вряд ли оправдано.
Во-первых, речь идет о живой семейной памяти. Хотя большая война пришла на Украину в 1939-м, большинство украинцев не были затронуты войной вплоть до 1941-го. Для гражданского населения центральных и восточных регионов именно 22 июня стало рубежом, разрушившим прежний жизненный уклад. И странно делать вид, будто этот день не является судьбоносной и трагической вехой украинской истории.
А во-вторых, пренебрегать сорок первым годом невыгодно даже с идеологической точки зрения. Хотя Советский Союз вступил в большую войну в 1939-м, но именно в 1941-м война вышла за рамки запланированного и приемлемого для кремлевской империи. И если уж на то пошло, то 22 июня представляется большим компроматом против сталинского режима, чем 23 августа, 1 или 17 сентября.
Отечественные разоблачители СССР предпочитают акцентировать внимание на советском сотрудничестве с нацистами, на роли Кремля в развязывании мировой бойни, на четвертом разделе Польше и аннексии балтийских государств. Но в том и дело, что внутренняя логика системы не совпадает с оценками сторонних критиков.
Для тоталитарного режима не зазорно быть агрессивным и аморальным. Диктатуру не может дискредитировать ни тайный сговор с другой диктатурой, ни вторжение в соседние страны, ни захват чужих территорий. Цель якобы оправдывает средства, агрессия считается доказательством силы, а подлость интерпретируется как эффективность.
Сталинских адвокатов бессмысленно стыдить пактом Молотова-Риббентропа или другими событиями 1939-1940 годов: равно как и современных путинистов бесполезно попрекать аннексией Крыма.
Настоящий позор для любой диктатуры — это оказаться слабой, беспомощной и несостоятельной. Именно такой, какой воинственная сталинская империя предстала 22 июня 1941 года. 80 лет назад на Советский Союз обрушилась та самая война, к которой в Москве готовились долгие годы. Та самая война, с которой Кремль связывал множество амбициозных планов и надежд. Та самая война, в разжигании которой СССР принимал непосредственное участие, и которая более полутора лет казалась управляемой и полезной для советского режима. А потом внезапно вышла из-под контроля: словно магическое адское пламя, вызванное слизеринцем-недоучкой.
Сталинское государство более десяти лет тратило все ресурсы на подготовку к будущей войне. Бросало миллионы судеб в топку индустриализации, создавало мощнейшие вооруженные силы на континенте, ковало танковые колонны и авиационные эскадрильи. Чтобы в июне 1941-го наблюдать за стремительным развалом советской военной машины. Чтобы терять боевую авиацию еще на аэродромах, а многотонные танки — еще на марше. Чтобы фактически лишиться кадровой армии и восстанавливать погубленный военный потенциал СССР заново.
Сталинское государство собиралось воевать малой кровью на чужой территории. Предвкушало череду необременительных и победоносных «освободительных походов» в Европу. Чтобы в июне 1941-го оказаться застигнутым врасплох и бесславно отступать до Волги и Кавказа. Чтобы отдать вторгшемуся противнику почти половину довоенного населения и потерять территорию, равную трем Франциям. Чтобы захлебнуться в крови и расплатиться за выстраданную победу двадцатью семью миллионами человеческих жизней.
Сталинское государство делало ставку на классовую демагогию и планировало разложить врага изнутри. Грезило о распропагандированных рабочих, отказывающихся защищать свое буржуазное отчество, и о крахе гнилого капиталистического Запада. Чтобы в июне 1941-го столкнуться с мобилизованными немецкими пролетариями, не знающими интернациональной солидарности. Чтобы спешно броситься за помощью к англо-американским капиталистам. Чтобы в панике мотивировать собственный народ истошными криками о Руси-матушке.
Сталинское государство претендовало на жесткую, но эффективную политику. Безальтернативность и безжалостность правящего режима считались залогом оптимальных решений. Этот мнимый прагматизм остается главным козырем для современных апологетов СССР.
Им невольно вторят многие антисоветчики, представляющие большевистский голод и репрессивную мясорубку 1930-х результатом продуманного плана: тоталитарная машина выглядит бесчеловечной, но работающей как часы. Однако исторический миф об «эффективном менеджменте» не выдерживает проверки сорок первым годом. Решительно все в кремлевском планировании войны оказалось несостоятельным. Буквально все произошло с точностью до наоборот.
Все советские расчеты, приготовления и стратегии провалились в черную дыру, которую пришлось судорожно затыкать неисчерпаемыми имперскими ресурсами. И если это не epic fail, то что вообще может считаться позорным провалом?..
Кому-то кажется несправедливой коррекция советского имиджа, случившаяся после вторжения нацистов в СССР. Присоединившись к антигитлеровской коалиции, московские правители стали считаться воинами добра. Но куда важнее то, что в июне 1941-го они перестали выглядеть гениями зла.
Рухнуло представление об ужасающем хитроумии, дьявольском мастерстве и чудовищной эффективности Кремля. А для диктатуры и ее наследников это значит много больше, чем отталкивающий моральный облик. Так было восемьдесят лет назад — и так остается по сей день.