Политолог Крейчи: Европа должна освободиться от русофобии – без Москвы ей не справиться

Если бы многие из тех заявлений о русских, которые прозвучали в общественном пространстве в последние годы, касались украинцев или ЛГБТ, ими заинтересовались бы "инквизиторские" объединения, как и, пожалуй, органы правопорядка. И это было бы правильно, поскольку в Чешской Республике порочить народ, расу, этническую группу или какую-либо другую категорию из-за их политических убеждений или веры запрещено. Это уголовное преступление. Однако тем, кто порочит русских, покровительствует не только политическая власть, но и политическая культура, которая сформировалась после бархатной революции 1989 года. Как будто ругательства в адрес русской нации стали частью либеральной корректности.

Русофобия превратилась в неотъемлемую часть политической культуры в Чехии после ноября 1989 года. Само по себе это не оригинально: сегодня искусственно раздутый страх перед Россией на Западе является психическим синдромом, сочетанием нескольких типичных симптомов в сознании и подсознании больших групп людей. Поскольку эти симптомы взаимосвязаны, устранить только один или два невозможно. Помимо этих общих характеристик, надо отметить, что наполнение и роль русофобского синдрома в разных странах различаются. В Чехии он опирается на четыре столпа.

Режим, который сформировался после бархатной революции, искал себе опору в истории и поэтому подавлял воспоминания о победе во Второй мировой войне, акцентируя эмоции, связанные с 21 августа 1968 года. Пересмотр роли Красной армии в поражении нацистской Германии, разрушение памятников и прославление власовцев — все это вторично. Главное — это построение государственной идеи нового режима на советской интервенции в 1968 году. Сегодня никто не вспоминает о стычках Палацкого с немцами, о панславизме времен национального возрождения и даже о заигрывании с русофильстом. Сегодня Чехия идентифицирует себя почти всегда через опыт подавления Россией. События 1945 года преподносятся как русская имперская экспансия, угрожавшая чешскому государству. В плену этого клише работают СМИ мэйнстрима и режимное искусство.

Изменения, произошедшие после 1989 года, привели к тому, что чешская общественность в большинстве своем утратила контакт с русской культурой. При этом на фоне американизма средних слоев утвердилась мысль о том, что сотрудничество или союзничество с Россией — это путь к социально-экономической отсталости и ориентации на снижение уровня жизни. Никакие русские успехи в космосе и атомной энергетике, никакое укрепление сотрудничества России с другими инновационными центрами, помимо западных, никакие архитектурные шедевры в Грозном и превращение России в крупнейшего экспортера пшеницы в мире не могут пробить эмоции, кипящие от "достоверной информации" о болезни и кровожадности кремлевского правителя, об убийстве детей и беременных женщин русскими солдатами, об упадке русской деревни, бардаке, византийской бюрократии…

Упомянутая государственная идея, опирающаяся на карикатуру чешской истории, сопряжена с неприятием всего социалистического, и это отвращение свойственно всем политическим партиям и главным СМИ. Для этих объединений советская освободительная миссия — путь к социалистическому рабству, попирающему демократические ценности. Современную Россию тоже связывают с опасностью социализма, причем в его понимании времен холодной войны. Либерально-консервативный, а совсем не социалистический характер подавляющей части российских политических элит роли тут никакой не играет. На фоне всеобщего незнания теории частью политической культуры становятся геополитические представления Хантингтона о конфликте цивилизаций, то есть западной и православной. Кроме того, в рамках правого консенсуса внешняя торговля целенаправленно связывается с безопасностью страны, хотя за этими разговорами скрывается циничная ориентация на личное обогащение отдельных лиц и компаний в ущерб национальным интересам.

Скептицизм левых по отношению к современной России, который породило огромное разочарование поведением Советского Союза во второй половине 80-х годов, не проявление русофобии. Однако этот скептицизм не позволяет отбросить русофобский иррационализм. Для значительной части традиционных левых немаловажно, что Россия отказалась от социализма, ушла из Центральной Европы и бросила левых на произвол новых политических элит. Удивление вызвало непонимание российских национальных интересов значительной частью новой московской политической и культурной элиты. Как недавно констатировал Германикус, "проблема современной России в том, что олигархический капитализм трудно пустить в патриотическое русло и тем самым поставить на первое место российские национальные интересы".

Успех, достигнутый при управляемой смене чешской политической культуры после ноября 1989 года, зиждется на двух вещах. Во-первых, на ошибках и даже преступлениях прошлого режима и, во-вторых, на формировании постреволюционной элиты из некоторых представителей среднего поколения. Пришедшее среднее поколение утратило всякую эмоциональную привязку к 1945 году, а постреволюционные изменения открыли перед ним возможности для карьерного роста. Правда, на него могли рассчитывать только те, кто поддерживал новую концепцию государственной идеи, согласно которой история началась 21 августа 1968 года. Эта комиксная историография — всего лишь символ упадка образования, потерявшего как содержание, так и значение. Для политической карьеры, в том числе министерской, уверенное владение английским языком плюс какая-нибудь стажировка в США или Великобритании важнее, чем вузовский диплом. Вот так формируется образ вооруженного конфликта на Украине: достоверность информации доказывается не содержанием, а ее источником.

В истории редко что случается впервые. Когда во время Тридцатилетней войны шведское войско подошло к Праге, его военачальники думали, что пришли в протестантские края, в страну с гуситской традицией, ставшую родиной Яна Амоса Коменского. Но уже прошла четверть века после поражения на Белой горе. Венская люстрация среди чешской знати, реприватизация собственности и, что немаловажно, овладение католиками информационным пространством сделали свое дело. Прага выступила против протестантских войск.

Сама русофобия уходит корнями глубоко в прошлое, которое никак не связано с вооруженным конфликтом на Украине. Канадско-британский историк Филипп Лонгворт в книге "История империй" пишет, что когда Иван Грозный начал войну против Ливонии, "немцы, испугавшись, что он выйдет к Балтийскому морю, использовали только что изобретенное книгопечатание для очернения его репутации сенсационными новостями о его жестокости. Только за 20 лет с 1560 по 1580 год в Германии вышло более чем 60 памфлетов, живописующие подлинные и выдуманные мерзости, которые Иван Грозный якобы творил в России и за ее пределами". В этих памфлетах рассказывалось, как русские солдаты "двадцати тысячам человек сначала отрубали ноги и руки, а потом вешали их. Также там описывалось насилие, которое они творили над замужними женщинами, девушками и детьми". Также Лонгворт добавляет: "Так по миру пошла молва о том, что русские — это банда головорезов, а их царь — образец тирана".

Но главные источники современной русофобии не Германия и не Прага — у нее англосаксонское происхождение. Недавно российский историк Владимир Дегоев в статье "Краткий курс истории британской русофобии", которую опубликовал журнал "Международная жизнь", тоже связал зачатки английской русофобии с XVI веком и фигурой царя Ивана Грозного. Тогда английские "экономические дипломаты" потребовали от царя Ивана Грозного монополию на беспошлинную торговлю и свободное пользование волжско-каспийским путем в Персию. Также они хотели создавать английские поселения с собственными законами, управлением, судами и даже требовали русских заложников для обеспечения собственной безопасности. В общем, эдакий прообраз "договорных портов" во времена попыток колонизации Китая. Сначала царь не отказал англичанам, но потребовал взамен помощь Англии в Ливонской войне, а дерзкий Лондон отказался. Тогда Иван Грозный лишил англичан всех привилегий, что было равносильно их изгнанию. Обиженные английские торговые дипломаты после возвращения домой сели за мемуары, в которых, помимо интересной информации о России того времени, описали и свои впечатления от московитов. Именно они заложили представления о том, что главное отличие русских от европейцев, прежде всего британцев, — "примитивизм вместе с тем, что свойственно якобы только русским: пьянством, развратом, воровством, вымогательством, невежеством и жестокостью".

Русофобия — это проблема не только внешней политики, но и общественного мнения. Однако геополитика стоит на первом месте. В момент, когда экономические реформы и военные победы Петра I, сделали из России европейскую державу, Лондон стал воспринимать ее как конкурента. Началось чередование волн конфронтации и сотрудничества между Великобританией и Россией, и их смену, как правило, инициировал Лондон. В этом смысле русофобия — только одно из проявлений параноидального страха за британскую и англо-саксонскую гегемонию. Когда появлялся конкурент, который был способен объединить Европу и пошатнуть эту гегемонию: Наполеон, Вильгельм II или Гитлер, — Лондон объединялся с Россией. Как только опасность Наполеона миновала, уже на Венском конгрессе британцы озаботились тем, чтобы Россия не слишком много выиграла от победы. Последовала Крымская война, посредством которой планировалось помешать России поживиться за счет умирающей Османской империи, а потом началась Большая игра, то есть геополитическое соперничество между Британской и Российской империей за Среднюю Азию. Тогда в трудах американского контр-адмирала Альфреда Мэхэна и британского географа Хэлфорда Маккиндера родилась англо-саксонская геополитика полная русофобских предрассудков. Большая игра закончилась созданием Тройственного союза, то есть пакта Берлина, Вены и Рима. Впоследствии помощь Великобритании русскому царю во время Первой мировой войны некоторые историки назвали намеренным введением российских финансов в ловушку. Потом произошла революция, началась Гражданская война и иностранная интервенция, которые возродили самые смелые английские мечты о разделе России. Впервые они появились еще на рубеже XVI — XVII веков во время смуты, а потом вернулись после распада Советского Союза.

Вторая мировая война была периодом самого плодотворного сотрудничества между Лондоном и Москвой. Но и тогда не удалось выбраться из ловушки русофобии. Уже в мае 1945 года, когда союзники праздновали победу над нацистской Германией, британский премьер-министр Уинстон Черчилль отдал распоряжение подготовить план операции "Немыслимое" для нападения на Советский Союз.

Проблема русофобии не в критике России. Не существует ни одного государства или народа с невинной историей и политикой, не вызывающей никаких вопросов. Конечно, многие упреки в адрес России оправданы. Но также не существует ни одного государства или народа, у которых в истории и политике были бы только черные страницы. Однако русофобия однобока и вызывает страх перед Россией тем, что скрывает плюсы и выпячивает только минусы, которые, как правило, еще и преувеличивает, а порой домысливает. Кроме того, русофобская пропаганда дает фальшивые и опасные объяснения, совершенно бестолково характеризуя русский этнос. Случается, что иногда она наполняет стены министерств политическим китчем.

Когда в 20 — 30-е годы в Великобритании и США начали создаваться разные исследовательские центры по "кремлелогии" и "советологии", русофобию облекли в идеологический смокинг. Вместо сохранения гегемонии заговорили о борьбе за свободу и демократию. Тем не менее правда всегда одна: главная цель русофобии — сохранение гегемонии когда-то Лондона, а теперь Вашингтона. Поэтому в последние годы рука об руку с русофобией идет синофобия. Страх, вызванный этой фобией, формируется на основе давно искусственно созданного образа русской угрозы. И хотя в условиях вооруженного конфликта на Украине русофобия может показаться обоснованной, предсказуемой и правдивой, она сформировалась задолго до начала российской спецоперации. И это касается, в том числе, Чехии. Когда советский танк на Смихове (район Праги — прим. перев.) выкрасили розовым цветом, политика Москвы и ее отношение к истории были очень далеки от того, что живописует русофобская интерпретация истории и политики. Напротив, русофобское поведение Запада после распада Советского Союза очень способствовало украинскому кризису.

Русофобский синдром в Чехии укоренился настолько, что его не выкорчевать без нового коллективного опыта. Однако, глядя на геополитическую карту, в ближайшие десятилетия можно прогнозировать совсем другое. Рядом со все еще эгоцентричными США вырастают новые центры силы: китайский, индийский, бразильский, а также, вероятно, турецкий и иранский. Равноправия для себя требует и Африка… Поэтому встает вопрос: сможет ли Европа в свете таких перспектив играть значимую роль без России?