Постимперский порядок. Корни нестабильности на Ближнем Востоке

История империй полна хаоса. В сознании многих она ассоциируется с европейским правлением над значительной частью развивающегося мира, которое навсегда запятнало репутацию Запада. Но империи принимали и множество незападных форм, особенно на Ближнем Востоке. Начиная с династии Омейядов, которая правила в Дамаске VII века, ряд мусульманских халифатов установил обширную власть, местами распространявшуюся на Средиземноморье. В последующие столетия за ними последовали османы, распространив свое правление на Балканы, и Оманский султанат, который в XIX веке распространился от Персидского залива до некоторых районов Ирана и Пакистана, а также до мусульманской Восточной Африки. Европейцы же повлияли на историю империи лишь на самых поздних этапах.

Читайте ИноСМИ в нашем канале в Telegram

На всем Ближнем Востоке соответствующий разнообразный опыт препятствует возникновению государств, подобных европейским, и, следовательно, помогает объяснить отсутствие стабильности в регионе. Действительно, для многих ближневосточных режимов так и не был решен вопрос о том, как гарантировать порядок при минимальном принуждении.

Одной из основных причин насилия и нестабильности на Ближнем Востоке в последние десятилетия, какую бы тревогу это ни вызывало у современного человека, является отсутствие — впервые в современной истории — какого-либо навязанного империей порядка. Об изнурительном наследии имперского правления свидетельствует то, что демократии до сих пор не удалось укорениться — даже там, где она подавала определенные надежды, включая Тунис. Предложив малоприятное, но долговечное решение проблемы порядка, империя помешала внедрению других решений.

Удручающая, но неоспоримая реальность заключается в том, что в той или иной форме империи доминировали в мировой истории (и особенно в истории Ближнего Востока) с ранней античности до современности, потому что предлагали — как минимум в относительном выражении — наиболее практичные и очевидные средства политической и географической организации. Империи, может, и оставляют после себя хаос, но при этом предлагают и способы с ним покончить.

Столетиями Золотой век ислама на Ближнем Востоке был связан с империей. История разворачивалась главным образом при халифатах Омейядов и Аббасидов, а также при Фатимидах и Хафсидах. Монгольская империя хоть и отличалась безмерной жестокостью, но в первую очередь смогла подчинить и подорвать другие: Аббасидскую, Хорезмийскую, Болгарскую, Сун и так далее. Османская империя на Ближнем Востоке и Балканах и империя Габсбургов в Центральной Европе обеспечивали защиту евреев и других меньшинств в соответствии с лучшими ценностями своей эпохи. Геноцид армян произошел не в то время, когда регионом управляла Османская империя, а в процессе ее вытеснения младотурками-националистами. По отношению к меньшинствам Моноэтнический национализм был смертоноснее полиэтнического империализма.

Османская империя, которая в течение 400 лет заправляла на Ближнем Востоке от Алжира до Ирака, рухнула после Первой мировой войны. В 1862 году министр иностранных дел Османской империи Али-паша пророчески предупредил в письме, что, если османов когда-либо вынудят уступить “национальным устремлениям”, “для установления хотя бы относительно стабильного положения дел им потребуется сто лет и реки крови”. Фактически спустя более века после распада Османской империи Ближний Восток все еще не нашел адекватной замены порядку, установленному империей.

До конца Второй мировой войны британские и французские имперские власти управляли государствами Леванта и Плодородного Полумесяца, начиная с Ливана и заканчивая Ираком. Во время холодной войны империями были США и СССР, причем с точки зрения как динамики власти, так и влияния на ближневосточные режимы. Соединенные Штаты де-факто заключали союзы с Израилем и арабскими монархиями в Северной Африке и на Аравийском полуострове; Советский Союз поддерживал Алжир, Египет при Насере, Южный Йемен и другие страны, симпатизировавшие его коммунистическому курсу.

СССР распался в 1991 году, а США стали неуклонно растрачивать влияние и способность демонстрировать мощь в регионе после вторжения в Ирак в 2003-м. К сожалению, в присутствие империи в какой-либо форме регион постепенно тонул в потрясениях, сопровождавшихся крахом или дестабилизацией режимов: Ливия, Сирия, Йемен и так далее. Говоря конкретнее, Арабская весна продемонстрировала не просто стремление к демократии, но и неприятие приевшегося и коррумпированного диктаторского правления. То есть без имперского влияния Ближний Восток в целом и арабский мир в частности часто проявляли “тенденцию к расщеплению... к разделению”, как писал арабист Тим Макинтош-Смит (Tim Mackintosh-Smith).

Идея о том, что империи привнесли хоть какую-то толику порядка и стабильности на Ближний Восток, противоречит многим современным исследованиям и журналистике. Согласно общепринятому мнению, причиной нестабильности в регионе является отсутствие демократии, а не империи. И такая позиция понятна. Ведь во многих странах все еще свеж опыт современного европейского колониализма, ученые и репортеры по-прежнему озабочены преступлениями Великобритании, Франции и других европейских держав на Ближнем Востоке, в Африке и других местах. Мы живем в эпоху постколониальной расплаты и ревизионизма, поэтому вполне естественно, что прошлые злодеяния европейских держав приобретают все больший размах. Задача в том, чтобы выйти за рамки этих проступков, не преуменьшая их значения.

Это не означает, что действия европейских держав на Ближнем Востоке носили безобидный характер; совсем наоборот. Наименее стабильными странами региона сегодня являются те, что несут на себе наиболее явственный отпечаток европейского колониализма. Например, полностью искусственные границы Леванта создавались после Первой мировой войны руками Соединенного Королевства и Франции. Таким образом, границы современных Сирии и Ирака не отражают природу тех отлаженных традиционных обществ, которые долгое время существовали без жестких территориальных границ. Британские и французские империалисты стремились навести порядок в местами безликой пустынной местности и разделили то, что важно было сохранить единым целым. Как иронично отмечал интеллектуал XX века и специалист по Ближнему Востоку Эли Кедури (Elie Kedourie): “Какими еще могут быть границы, если они возникают там, где их раньше не существовало?”

Деспотичные баасистские государства, возникшие во второй половине XX века в Сирии и особенно в Ираке, действительно были порождением европейской империи. В 2003 году США вторглись в Ирак и принесли хаос; в 2011 году они не вмешались в дела Сирии, и результатом все равно стал хаос. Многие обвиняют американскую политику за все произошедшее в этих странах, но не менее важным фактором было наследие баасизма — взрывоопасной смеси арабского национализма с социализмом в стиле Восточного блока, которая зародилась отчасти под влиянием Европы в фашистскую эпоху 30-х годов усилиями двух представителей дамасского среднего класса: христианина Мишеля Афляка (Michel Aflaq) и мусульманина Салаха ад-Дин Битара (Salah al-Din al-Bitar). Так что стабильности Ближний Восток лишил не только колониализм, но и опасные европейские идеологии начала XX века.

Трагедия Ближнего Востока после распада Османской империи в равной степени связана с динамичным взаимодействием Запада с регионом и самим Ближним Востоком. Величайший летописец истории Ближнего Востока в современной истории Маршалл Ходжсон (Marshall Hodgson) писал, что “укоренившееся недовольство и дезорганизация” исламского мира, выражающиеся в антиколониализме, национализме и религиозном экстремизме, в конечном счете стали реакцией на тесные контакты с опасным индустриальным и постиндустриальным миром на периферии, побочным продуктом которого был, естественно, западный империализм.

Конечно, у Европы и США не было намерения вызывать такую реакцию. Но активная деятельность Запада в области идей и технологий одновременно ошеломила и насильно модернизировала земли бывшей Османской империи, усилив пагубные последствия империализма. Таким образом, марксизм, нацизм и национализм — все укоренившиеся на современном Западе идеи — оказали влияние на арабских интеллектуалов Ближнего Востока и Европы. послужив основой для режимов, кульминацией которых стало правление старшего и младшего Асадов в Сирии, а в Ираке — Саддама Хусейна. При “вскрытии” этих изломанных стран обнаружились бы не только местные, но и западные патогены. Империя, некогда стабилизировавшая Ближний Восток, впоследствии опосредованно его дестабилизировала.

Возьмем Сирию. В период с 1946 по 1970 год правительство страны менялось 21 раз, почти всегда незаконным путем, включая десяток военных переворотов. В ноябре 1970 года баасистский генерал ВВС Хафез аль-Асад (Hafez al-Assad), последователь алавизма — ветви ислама, имеющей сходство с шиизмом, — захватил власть в результате спокойного и бескровного переворота, который сам называл “корректирующим движением”, и правил 30 лет до самой смерти. Он представляется одной из наиболее исторических, хоть и недооцененных фигур современного Ближнего Востока, превратившей фактическую банановую республику — ни много ни мало самую нестабильную страну арабского мира — в относительно стабильное полицейское государство. Но даже Асад, управлявший менее кровавым и репрессивным государством, чем Саддам в Ираке, временами был неспособен избежать вопиющего варварства. В ответ на яростное восстание суннитов-экстремистов в 1982 году он убил около 20 тыс. человек в городе Хама, где доминировали сунниты, причем репрессии оказались сколь жестокими, столь и эффективными. Цена за предотвращение анархии была высока, что делало успех Асада-старшего в достижении национальной стабильности в лучшем случае ограниченным. Таково было наследие османского и французского империализма.

Или возьмем Ливию, которая состоит из разрозненных регионов и лишена исторической сплоченности, за исключением колониального прошлого. Западная Ливия, известная как Триполитания, более космополитична и исторически испытывала симпатию к Карфагену и Тунису. Консервативная Восточная Ливия, она же Киренаика, тяготела к египетской Александрии. Пустынные земли между ними, включая Феццан на юге, имеют лишь племенную и субрегиональную самобытность. Османы признавали каждую из территориальных единиц как самостоятельную, а итальянские колонизаторы в начале XX века объединили их в одно государство, которое оказалось настолько искусственным, что (как в случае с Сирией и Ираком) зачастую управлять им можно было исключительно крайними средствами. Когда в 2011 году, ровно через 100 лет после захвата власти Италией, был свергнут диктатор Муаммар аль-Каддафи, государство просто развалилось. Судьба Ливии показывает, сколь смертоносными могут быть последствия европейского империализма.

Странам вроде Египта и Туниса жилось легче, ведь их происхождение предшествовало как европейскому колониализму, так и исламу. Последнее, например, подкрепляется отчетливой доисламской идентичностью при карфагенянах, римлянах, гуннах и византийцах. Местные режимы, может, бесплодны и деспотичны, но насаждаемый ими порядок сомнению не подлежит. Вопрос в том, как сделать такие системы менее самонадеянными. Тем не менее даже Тунис испытывает трудности с тех пор, как в конце 2010 года его собственное народное восстание разожгло Арабскую весну. Страна мужественно продвигалась вперед как демократия даже на фоне ослабления центрального контроля в провинциях и приграничных районах, пока в прошлом году при президенте Каисе Сайеде (Kais Saied) не скатилась обратно к автократии. При этом Тунис остается наиболее обнадеживающим примером демократического эксперимента в регионе. Это лишь демонстрирует, как трудно копировать политический план Запада по установлению ненасильственного порядка на Ближнем Востоке. Вместо демократии самый быстрый ответ призраку анархии дала модернизирующаяся автократия, которая сама по себе является производной европейского империализма.

Наименее репрессивными режимами на Ближнем Востоке были традиционные монархии Иордании, Марокко и Омана. Благодаря исторической легитимности они смогли управлять с минимальной жестокостью, несмотря на авторитарный характер. Наряду с империей наиболее естественной формой правления была монархия. Оман, например, на протяжении десятилетий функционировал в качестве абсолютной королевской диктатуры с мало-мальски прогрессивной политикой и скромными индивидуальными свободами. Это является одним из многих доказательств того, что мир нельзя четко разделить на злобные диктатуры и образцовые демократии — он представляет скорее множество оттенков между ними. Иностранные журналисты это, как правило, понимают, в отличие от интеллектуалов и политиков в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Взгляните на Саудовскую Аравию и эмираты Персидского залива, где существует истинный общественный договор между управляющими и управляемыми. Правители обеспечивают компетентное, предсказуемое управление и плавную передачу власти, обеспечивая завидное качество жизни населению, а оно, в свою очередь, не оспаривает их власть. Нефтяным богатством они во многом обязаны именно этому. Но правители Персидского залива также проявляют твердолобый макиавеллиевский эмпиризм и считают анархию, вызванную многочисленными попытками установления демократии во время Арабской весны, доказательством того, что Запад не способен преподать им никаких полезных уроков.

Конечно, это еще не вся история. Ближний Восток стремительно движется вперед, хотя и не по прямой. Цифровые технологии, включая соцсети, сгладили иерархию и придали смелости массам, в результате чего те все меньше благоговеют перед власть имущими и все настойчивее требуют от них отчетности. Современные диктаторы зациклены на общественном мнении так сильно, как никогда не были ни в Персидском заливе, ни где бы то ни было еще. Между тем морские империи португальцев, голландцев и британцев хоть и помогли в эпоху раннего нового времени включить Ближний Восток в мировую торговую систему, интенсивность этого взаимодействия с течением времени захлестывает регион. Будущее Ближнего Востока будет заключаться в еще большем слиянии как с Западом, так и со многими противоречивыми тенденциями глобализации. Это может в конечном счете изменить политику региона. Но именно потому, что эпоха империи на Ближнем Востоке длилась так долго — фактически еще до зарождения ислама, — не следует ожидать быстрого окончания этой нестабильной постимперской фазы. В конце концов, в мире политики нет ничего более вечного, чем поиск порядка.

Конечно, регион еще не совсем избавился от имперского влияния. Соединенные Штаты — хоть и ослабленные войной в Ираке — остаются главной внешней силой с точки зрения безопасности и боевого развертывания, ведь их воздушные и морские базы располагаются на большей части Аравийского полуострова между Грецией на северо-западе, Оманом на юго-востоке и Джибути на юго-западе. Между тем китайская инициатива "Один пояс — один путь" предусматривает создание сети маршрутов передачи электроэнергии от Персидского залива до западного Китая во главе с ультрасовременным портом на юго-западе Пакистана. Имеющий военную базу в Джибути Пекин рассматривает возможность создания новых в Порт-Судане и Дживани, на ирано-пакистанской границе. Кроме того, китайское правительство вкладывает десятки миллиардов долларов в промышленный и логистический хаб вдоль Суэцкого канала в Египте, а также в инфраструктуру и другие проекты Саудовской Аравии и Ирана.

У США и Китая нет колоний или подмандатных территорий: они не правят никем за пределами собственных границ. Но имперские интересы у них действительно имеются. И на данном историческом этапе эти интересы требуют стабильности, а не войн, особенно с учетом того, что благодаря инвестициям Китай все глубже интегрируется во внутреннюю работу экономик Ближнего Востока. Недавняя сделка между Саудовской Аравией и Ираном при посредничестве КНР по восстановлению официальных двусторонних отношений и официальная реакция на нее администрации Байдена указывают на то, как империя, или, скорее, ее ослабленная версия, все же может помочь стабилизировать Ближний Восток. А при относительной стабильности у местных режимов может появиться стимул несколько снизить внутренний контроль и создать больше предпринимательских сообществ, способных пережить суровые условия более взаимосвязанной и ужесточающейся глобальной экономики. Саудовский режим, например, несмотря на плачевную ситуацию с правами человека, неуклонно делает свое общество более открытым, ослабляя ограничения в отношении женщин и интегрируя их в экономически активное население. За этим процессом внимательно следят во всем арабском мире, и он вполне мог бы стать примером как для более гибких режимов, так и для сопротивления политическому исламу.

Журналист Роберт Уорт (Robert Worth), после многолетних серьезных репортажей об арабском мире для The New York Times, написал, что, несмотря на все это, арабы хотят в итоге не столько демократии, сколько достоинства — государства, будь то демократического или нет, “которое защищало бы своих подданных от унижения и отчаяния”. Империя — Османская или европейская — обеспечивала стабильность, но не достоинство; анархия не дает ни того, ни другого. Более совещательное управление по образцу реформ в традиционных монархиях Марокко и Омана способно создать компромиссный вариант. Именно в этом направлении наибольшие надежды можно возлагать на дальнейшее развитие Ближнего Востока, причем необязательно по западному сценарию.