Дочь Рейгана Пэтти Дэвис: мой отец оплакивал бы сейчас Америку

В ночь перед смертью моего отца, Рональда Рейгана, я была рядом и прислушивалась к его прерывистому дыханию. Оно совсем не походило на дыхание человека спортивного телосложения, который ездил верхом, строил заборы на ранчо, сооружал трамплины из старых телефонных столбов и подстригал кусты вдоль дорожек для верховой езды. Человека, который поднял голову к затянутому тучами небу и громогласно провозгласил: “Господин Горбачев, снесите эту стену”.

Внутри меня переплелись время и история, далекие и свежие воспоминания — 10 лет его путешествия в мрачный мир болезни Альцгеймера и моя решимость сойти с проторенной дорожки детских жалоб и проложить новый путь. Откровенно говоря, я твердо решила, что пора, черт возьми, повзрослеть.

Однако я до сих пор помню, каково это — быть его дочерью и ревновать за внимание, которое он уделял Америке и ее проблемам.

Политика встала между нами задолго до того, как отец решил баллотироваться на пост президента. Все разговоры были предсказуемы: Америке следует опасаться зла в лице вездесущего правительства. Я их просто ненавидела, потому что хотела говорить о мальчике, который издевался надо мной в автобусе, а не об излишествах, которые позволяло себе правительство.

Со временем я стала испытывать возмущение к нашей стране за то, что она так многого от него требует. Но сегодня больше всего мне не хватает именно его любви к Америке. Когда звучала песня “Америка прекрасна” (America the Beautiful), в его глазах часто стояли слезы, и это было нечто большее, чем просто чувства. Он знал, сколь хрупка демократия, как легко ее можно разрушить, и часто рассказывал, как Германия скатилась к диктатуре.

Мне так сильно хотелось бы спросить его о том, как близко к краю пропасти мы сейчас подошли и как Америке выбраться из трясины гнева, из канонады ненависти. Как разорвать порочный круг насилия, реального и словесного? Как преодолеть разделившие нас илистые рубежи и ту партийную злобу, что заставляет избранных чиновников перебивать президента, зачитывающего послание о положении в стране? Когда в отца стреляли, Тип О'Нил (Tip O’Neill), тогдашний спикер Палаты представителей и один из наиболее ярых политических оппонентов, пришел к нему в палату и на коленях молился рядом с ним, читая 23-й псалом. Сегодня подобный жест кажется невозможным.

Итак, что сказал бы мой отец об упадке цивилизованности и зловещем будущем нашей демократии? Думаю, он обратился бы не к фавориту от своей партии, а к нем, кто приветствует его на митингах. Он бы указал им на то, что диктатуры создаются не одним человеком; они создаются всеми людьми, которые встают в очередь и говорят "да".

В 1967 году, после того как отец принял присягу в качестве губернатора Калифорнии, мы отправились в губернаторский особняк, старый скрипучий дом на оживленной улице. Мне было 15 лет и совсем не нравилось быть дочерью губернатора; я чувствовала беспомощность и испуг. Поэтому я улизнула ото всех и поднялась на два лестничных пролета под крышу здания, где выглянула в окно посмотреть на собравшуюся на тротуаре толпу. С такого расстояния люди казались бесконечно маленькими. Внезапно один из них заметил меня, и незнакомцы начали мне махать. Помню, как быстро я отошла назад, села на пыльный пол и разрыдалась.

Через 37 лет я наблюдала другую толпу незнакомцев, жавшихся друг к другу на тротуарах и эстакадах, провожая взглядом кортеж с гробом моего отца. В тот раз их присутствие меня утешило. Наши с Америкой отношения непросты, но то, как она замерла в те несколько дней, бальзамом пролилось на мою израненную душу.

Вот так мы приходим к тому, что шепчемся с ушедшими людьми, жаждая рассказать им, что выросли, многому научились и изменились. Мой отец верил в царствие за пределами земной жизни, так что, возможно, он слышит мой шепот и видит печальный хаос в стране, которую так сильно любил. А, может, некоторые из тех слез, что я пролила за Америку, были его.