Андреас Клют: США потеряют статус гегемона независимо от результатов выборов

Самый простой способ сформулировать будущее американской внешней политики — это представить два сценария в виде двойного выбора. Если Дональд Трамп вернется в Белый дом, Соединенные Штаты вновь обратятся к политике изоляционизма. Если Джо Байден будет переизбран, США останутся интернационалистами.

В этой схеме не учитываются изменения, которые могут быть менее очевидными, но более значимыми для других стран, — те, которые будут происходить независимо от того, кто победит в ноябре. Впервые за два с половиной века своего существования США перестанут смотреть на мир через призму собственной исключительности и будут вести себя как еще одна великая держава, использующая свою внушающую благоговение мощь для удовлетворения собственных узких интересов.

Старое представление об исключительности Америки существовало с самого начала ее истории. В 1630 году оно вдохновило губернатора колонии Массачусетского залива Джона Уинтропа (John Winthrop) на слова о "граде на холме", а Рональда Рейгана в 1980 году — на то, чтобы превратить ту же фразу уже в "сияющий город на холме".

С годами эта исключительность принимала разные формы — от "Манифеста Судьбы" до расистского "англосаксонизма", от веры в уникальное теологическое призвание страны до гордости за ее гражданские добродетели. Но так или иначе, большинство политиков соглашались с [писателем] Германом Мелвиллом (Herman Melville): "Мы, американцы, — особый, избранный народ — Израиль нашего времени; мы управляем ковчегом свобод всего мира... Остальные народы должны вскоре оказаться позади нас. Мы — пионеры мира, передовой отряд".

Это разделяемое всеми чувство исключительности было также краеугольным камнем для двух противоборствующих подходов ко внешней политики страны, как отметил Генри Киссинджер в 1994 году, в момент однополярного американского превосходства. Изоляционисты считали, что США должны совершенствовать свою демократию у себя дома и светить остальному человечеству в качестве "маяка" — но в остальном оставить мир в покое. Интернационалисты понимали исключительность как обязанность распространять американские ценности по всему миру в качестве "крестоносцев" или "миссионеров".

Каждая из этих традиций в разное время служила Америке и миру как во благо, так и во вред. До испано-американской войны изоляционизм в значительной степени удерживал США от участия в махинациях с балансом сил и империалистических авантюрах старого мира; это было хорошо. В период между двумя мировыми войнами изоляционистские США отказались от своей ответственности — когда могли бы сохранить международный порядок; это было плохо.

После Второй мировой войны интернационалистские и квазимессианские США построили уже новый мировой порядок — по крайней мере в большей части некоммунистического, или "свободного" мира, и обеспечили его соблюдение. Хорошо. Со временем американская уверенность превратилась в высокомерие. Яркая иллюстрация: в 2002 году Джордж Буш-младший провозгласил, что сегодня человечество "держит в своих руках возможность способствовать триумфу свободы", и пообещал, что "Соединенные Штаты с почетом принимают ответственность за лидерство в этой великой миссии". Несколько месяцев спустя он отдал приказ о начале ошибочной и катастрофической войны в Ираке.

Сияя как маяк или завоевывая и проповедуя как крестоносец, лидеры США в основном соглашались с тем, что самоуправление Америки — ее демократия — было явлением исключительным. Хотя Америка была далека от совершенства, особенно до начала движения за гражданские права, казалось, что она вечно карабкается к своей цели на этом сияющем холме, работая на ходу, демонстрируя людям во всем мире идею свободы. И как раз в этой области грядут колоссальные изменения.

Эсхатология американской демократии впервые стала сомнительной во время первого срока Трампа, особенно после нападения на Капитолий 6 января 2021 года. Если бы страна впоследствии сплотилась в защиту своих республиканских идеалов — например, во время слушаний в конгрессе 6 января [по делу о нападении на Капитолий], — впоследствии мог бы подтвердиться нарратив о верном пути к самоисправлению. Этого не произошло.

Вместо этого "Большая ложь" (о том, что последние выборы были "украдены" у Трампа) продолжает жить — наряду с другими теориями заговора. Идет подготовка к использованию второго срока Трампа для того, чтобы настроить Министерство юстиции против политических врагов, даже если приспешники Трампа делают вид, что это уже произошло при Байдене. Нейтралитет и непредвзятость более чем одного члена Верховного суда находятся под вопросом. И левые, и правые по разным причинам боятся, что главенство права уступит место главенству силы, и теряют веру в выборы, институты и исключительную добродетель Америки. Фильм, который передает такое настроение в этом году, — "Гражданская война", призрачная история о том, как американцы убивают друг друга без всякой видимой причины.

Внешний мир невероятно внимательно следит за происходящим. Иностранцы, конечно, больше не видят в США маяк республиканства. И они, будь то союзники или противники, не потерпят больше американских крестовых походов. Исследовательский центр Pew Research Center опросил жителей 34 стран и выяснил, что в среднем 69% не уверены в том, что Трамп будет правильно действовать во внешней политике; то же самое нелестное большинство в 46% говорит о Байдене.

Что, пожалуй, еще важнее — это идеалы, в которые сегодня верят американцы. Сомневаюсь, что многие за пределами Бэлтвея (Beltway — название объездной автострады вокруг Вашингтона — прим. ИноСМИ) все еще готовы подписаться под словами, прозвучавшими из уст бывшего госсекретаря Мадлен Олбрайт и впоследствии взятых на вооружение многими республиканцами и демократами, которые считали Америку "незаменимой" нацией. Исключительности в ее старой форме пришел конец. А вместе с этим отмирает и представление о роли Америки как маяка или крестоносца.

Что придет ей на смену? Новый подход к международным делам будет напоминать тот, который Киссинджер изучал как исследователь и пытался применить на практике, еще будучи главной фигурой американской дипломатии. Он оставляет меньше места для идеализма и больше для реализма, делает меньший акцент на ценностях и больший — на интересах. Он не является ни изначально хорошим, ни очевидно плохим — просто его результаты сильно разнятся в зависимости от ситуации в каждой отдельно взятой стране.

Например, и Украину, которая защищает свой национальный суверенитет и выживает в конфликте против России, и Тайвань, которому, возможно, еще придется бороться за свою демократию и свободу против материкового Китая, называют "новым Западным Берлином". Но будет ли любой будущий президент США рисковать войной, в том числе ядерной, заявляя: "Я — киевлянин"? (Отсылка к фразе "Я — берлинец" (нем. Ich bin ein Berliner), которую президент США Джон Кеннеди употребил 26 июня 1963 года в своей речи в Западном Берлине, выражая свою солидарность и поддержку жителям города после возведения коммунистическим режимом ГДР Берлинской стены — прим. ИноСМИ)

Америка, которая отказывается быть крестоносцем, отвергнет и роль Белого рыцаря. А страна, которая не видит себя в роли маяка, будет меньше заботиться о том, чтобы вести себя высокопарно по отношению к другим. Экономическая политика США уже становится протекционистской и националистической. Она также станет более транзакционной — будут заключаться сделки, которые лидеры могут реализовать у себя дома, без необходимости отстаивать высокие принципы глобального управления.

Американская гегемония в защите либерального — или "основанного на правилах" — международного порядка сойдет на нет скорее от отсутствия интереса, чем от недостатка ресурсов. Поддержка Вашингтоном международного права, от Организации Объединенных Наций до суда в Гааге, будет ослабевать.

Вместо этого американские лидеры будут взаимодействовать со своими иностранными коллегами так, как австрийский государственный деятель князь Меттерних (любимец Киссинджера) взаимодействовал с монархами Европы в XIX веке. Они попытаются установить новый баланс сил и договориться о сферах влияния, даже за счет дружественных, но небольших государств. Пекин уже проворачивает подобное в Южно-Китайском море, а Москва — в Восточной Европе. В ближайшие годы, как и во времена Меттерниха, этот стиль дипломатии будет время от времени использовать войну в качестве инструмента, хотя и (хочется надеяться) ограниченно.

Некоторые студенты, изучающие американское государственное устройство, будут оплакивать этот сдвиг. Другие, раздраженные лицемерием, которое часто сопровождало исполнителей роли "маяка" и "крестоносца", пожмут плечами и скажут "невелика потеря". В каком-то смысле мир, как внутри Америки, так и за ее пределами, просто возвращается к исторической норме, в которой ценности имели меньшее значение, а сила — большее. И друзья, и враги Америки должны это осознавать.