14 мая 2003 года. Не беспокойтесь, если оружие массового поражения (ОМП) Саддама Хусейна (Saddam Hussein) так никогда и не будет найдено. Не беспокойтесь, если выяснится, что у него не было ни возможностей, ни намерения угрожать Соединенным Штатам или своим соседям. Не беспокойтесь, если узнаете, что Ирак не нарушал резолюций Организации Объединенных Наций (ООН).
Война, говорят нам сегодня, может быть целиком оправдана теми ужасами, которые г-н Хусейн навлек на свой собственный народ, и свежие свидетельства которых на этой неделе были найдены в массовых захоронениях южнее Багдада. Война была легитимной "гуманитарной интервенцией", жестокой, безобразной, но оправданной. Мы поступили правильно - как мы это сделали в Косово, как потом сделали в Боснии и как нам следовало бы сделать в Руанде.
Но были ли мы правы? Если ответом является "да", тогда, возможно, существуют некие пределы того, что может быть сделано во имя гуманитарной интервенции. Существует много других репрессивных, диктаторских и кровавых режимов, против которых имеются столь же сильные свидетельства и аргументы, как и против Саддама Хусейна в последнее десятилетие. А это значит, что есть еще много других соблазнов переписать правила применения силы - со всеми теми рисками, которые могут таить в себе эти соблазны.
Озабоченность вызывает не то, что военные акции могут предприниматься слишком часто по недостаточным основаниям. Тут дело в том, что они будут предприниматься слишком редко по оправданным мотивам. С 1990-х годов нам известно, как трудно бывает мобилизовать внутреннюю или международную поддержку военной интервенции даже в том случае, если она направлена против самых вопиющих нарушений прав человека.
Именно в силу этого, возможно, столь многие либеральные интернационалисты - начиная с премьер-министра Великобритании Тони Блэра (Tony Blair) - хотели верить в легитимность иракской войны. Поэтому жизненно необходимо разобраться с принципами интервенции, понять, насколько эти принципы были применимыми к Ираку, и определить, как их следует применять в будущем.
Если итоговым посланием войны в Ираке является то, что, когда имеешь дело с самыми злостными нарушителями прав человека, конечным детерминантом военной акции является инстинкт тех держав, которые способны такую акцию осуществить, мы никогда не придем к согласию в вопросе о том, какие именно случаи оправдывают интервенцию. Это стало бы трагедией для тех, кто верит, что мировое сообщество ответственно за защиту народов, которым грозит геноцид и другие катастрофы, обусловленные человеческой деятельностью.
Эти дебаты не новы. Они шли на всем протяжении 1990-х годов, подпитываемые безнадежно недостаточными реакциями на массовые убийства людей в Руанде в 1994 году и в Боснии годом позже, а также неспособностью Совета Безопасности (СБ) ООН дать согласие на интервенцию в Косово в 1999 году. Поскольку мировое общественное мнение было резко расколото, правительство Канады создало международную комиссию, которая должна была доложить ООН правила, которые могли бы получить широкий консенсус. Наш доклад ("The responsibility to protect", 2001) все еще предлагает самый четкий перечень критериев для интервенции.
Первый критерий, правое дело, устанавливает очень высокую планку для военной акции. Война всегда безобразна. Ее следует оставить для исключительных обстоятельств - массовой гибели людей или "этнических чисток". Что касается Ирака, этот критерий к нему почти подходит. Он легко был бы к нему применим, скажем, десятилетие или более тому назад (когда Запад относился безразлично или того хуже), однако куда менее подходит в последние годы.
Комиссия сочла, что в подобных случаях следует подвергнуть нарушителей прав человека целенаправленным санкциям и международному давлению. А войну следует приберечь для самых серьезных случаев, иначе консенсус испарится, и ни у кого не будет чувства ответственности для принятия мер даже против очередной Руанды.
Даже если бы Ирак прошел первую проверку, следующие четыре критерия удовлетворить куда труднее. Вопрос касается целей интервенции: являлось ли главной целью этой интервенции приостановление или избежание человеческих страданий? Есть вопрос о том, что считать крайней мерой: были ли исчерпаны все разумные невоенные опции? Есть и вопрос о пропорциональных средствах: явилась ли гибель примерно 2500 гражданских лиц и 10000 военнослужащих справедливой ценой для лишения Саддама Хусейна способности и дальше проводить репрессии? Наконец, есть вопрос о проверке разумных перспектив: были ли следствия военной акции хуже, чем следствия бездействия?
Это все трудные вопросы, в особенности последний из них. Мы не можем на него ответить, пока не узнаем, как долго продлятся страдания послевоенного Ирака, станет он демократией или теократией, повлияла ли эта война на умонастроения других диктаторов и не облегчила ли она "Аль-Каиде" задачу вербовки новых членов.
И последнее. Существует критерий легитимности, что, по сути, означает необходимость одобрения военной акции Советом Безопасности. Этого не было в случае с Ираком, а потому не стоит дальше дискутировать по поводу легитимности интервенции, хотя вопрос о ее моральной оправданности не снимается с повестки. Как отметила комиссия, если СБ отказывается действовать в очевидном и потрясающем сознание случае, когда все прочие критерии военной интервенции удовлетворяются, это может поставить под угрозу доверие к системе ООН. Но было бы также большой натяжкой утверждать, что в случае с Ираком были удовлетворены все прочие критерии.
Споры по вопросу о том, являлась ли война против Ирака оправданной, будут вестись еще долго. Должны еще появиться некоторые свидетельства; существует также простор для разногласий по некоторым из рассмотренных выше принципов. Однако, основываясь на тех свидетельствах, которые есть сегодня, и на нынешних публичных дискуссиях, можно утверждать, что, если бы возобладало мнение, что данную войну можно оправдать по соображениям гуманности, тогда это стало бы глубоко гнетущим - и совершенно контрпродуктивным - для тех, кто работает над более пристойным мировым порядком.
