Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Современную мировую политику определяют две тенденции, пишет FP. Первая — массовое использование высокотехнологичного оружия, а вторая — сопротивление малых наций превосходящим их гегемонам. Сегодня эти тенденции сталкиваются — и успеха добьются те, уверен автор, кто сумеет грамотно лавировать между крайностями.
Политическим лидерам придется научиться ориентироваться в противоречиях нового мирового порядка.
В том маловероятном случае, если Дональд Трамп, Камала Харрис и другие амбициозные мировые лидеры обратятся ко мне за советом по вопросам внешней политики, я буду рад обсудить с ними множество моментов. Среди них будут: изменение климата, отношения с Китаем, глупость протекционистской политики, ситуация с Газой, роль норм, реальное значение теории баланса угроз и многое другое. Но начал бы я с того, что обратил бы их внимание на две конкурирующие тенденции в мировой политике, корни которых уходят в глубь десятилетий, если не столетий. Они во многом противоречат друг другу, и неспособность оценить то, как они взаимодействуют, сбивает многие страны с пути истинного.
Первая тенденция заключается в увеличении дальнобойности, точности и смертоносности современного оружия. Еще около века назад авиация находилась в зачаточном состоянии, а ракеты и артиллерия имели низкую точность и ограниченный радиус действия. Для нанесения серьезного ущерба врагу требовалось сначала разгромить его вооруженные силы, а затем взять города в осаду. Сегодня могущественные державы весьма искусно уничтожают объекты на расстоянии в сотни, если не тысячи километров. Апофеозом этой тенденции стало создание ядерного оружия и межконтинентальных ракет, но, к счастью, с 1945 года они служат исключительно целям сдерживания. А вот постоянное совершенствование самолетов большой дальности, баллистических и крылатых ракет, беспилотных летательных аппаратов и технологий высокоточного наведения теперь позволяет поражать цели на дальних расстояниях. Причем действовать начинают даже негосударственные субъекты — те же йеменские хуситы.
Обладая господством в воздухе, могущественные государства получили возможность наносить огромный ущерб вражеским армиям и беспомощному гражданскому населению. То, что делали Соединенные Штаты в начале первой войны в Персидском заливе, то, что делает Россия в Украине, или то, что Израиль сейчас делает в Газе, показывает, что возможности применять разрушительную силу на расстоянии значительно расширились за последние годы. Сюда можно добавить использование точечных ударов с помощью БПЛА для уничтожения подозреваемых в террористической деятельности и убийства иностранных чиновников, таких как командующий элитных иранских сил "Аль-Кудс" Касем Сулеймани (Qassem Suleimani). Последним примером стала атака Израиля на прошлой неделе, в результате которой в Ливане был убит видный представитель "Хезболлы" Фуад Шукр (Fuad Shukr). У сильнейших государств мира еще никогда не было таких возможностей применения смертоносной силы. А современное кибероружие позволяет государствам атаковать критически важную инфраструктуру противника одним щелчком мыши, даже если цель находится на другом конце света. Одним словом, для некоторых государств способность к разрушению приобрела поистине глобальные масштабы.
Вторая тенденция носит совершенно иной характер: усиление политической значимости и устойчивости местных форм идентичности и лояльности, особенно ощущения национальной общности. Как я уже отмечал ранее, "историю последних 500 лет формировала идея о том, что люди образуют различные племена на основе общего языка, культуры, этнической принадлежности и самосознания, и что такие группы должны быть способны к самоуправлению, но многие до сих пор осознаю́т это не в полной мере". Повсеместное чувство государственности и веры в то, что такими группами не должны управлять чужие, является одной из главных причин, по которым многонациональные империи Габсбургов и османов распались после 1918 и 1922 годов соответственно, равно как и Советский Союз с Варшавским договором, а британские, французские, португальские и бельгийские колонии — обрели независимость.
Как только у населения укореняется сильное чувство национальной идентичности — процесс, который правительства часто поощряют для формирования большего ощущения единства и преданности государству, — его члены становятся готовы к огромным жертвам ради "воображаемого сообщества" (концепция Б. Андерсона, в которой нация рассматривается как социально сконструированное сообщество, воображенное людьми, воспринимающими себя его частью — прим. ИноСМИ). Жители Северного Вьетнама полвека сражались с японцами, французами и американцами, чтобы добиться независимости и объединиться нацию. Афганские моджахеды вынудили СССР вывести войска из их страны, а их преемники-талибы* заставили сделать то же самое США. Сегодня украинцы продолжают сопротивляться русским, несмотря на меньшую численность ВС и нехватку оружия, а израильские усилия по уничтожению палестинского сопротивления и идентичности, похоже, только укрепляют последние.
В результате возникает своего рода парадокс: могущественные, технологически развитые страны получают в свое распоряжение все более эффективные средства дистанционного поражения других, однако эта разрушительная способность не приносит им ни стойкого политического влияния, ни значимых стратегических побед. Соединенные Штаты контролировали небо над Ираком с 1992 по 2010 год и могли в любой момент атаковать противника самолетами, ракетами и дронами. Но даже эти технически впечатляющие возможности не позволили американским силам, призванным уничтожить повстанцев, снизить влияние проиранских ополченцев и определить курс дальнейшего политического развития страны.
Эти две тенденции — постоянно растущая способность взрывать цели на расстоянии и упрямая мощь самосознания — противоречат друг другу отчасти потому, что использование первой приводит к усилению второй. В прошлом теоретики военно-воздушной мощи предсказывали, что воздушные бомбардировки подорвут моральный дух гражданского населения и заставят противников быстро сдаваться — но, как показывает опыт, сбрасывание бомб на гражданское население скорее обостряет ощущение единства и дух сопротивления. Причинение смерти и разрушений беззащитным людям — идеальное испытание для формирования у жертв чувства общности. Уничтожение украинской инфраструктуры бомбами и ракетами может иметь определенную военную ценность, но уж точно не убедит украинцев в "историческом единстве" с Россией. Независимо от того, как в конечном счете закончится конфликт, президент России Владимир Путин породил раскол между Украиной и Россией на многие десятилетия вперед.
Почему я хочу рассказать амбициозным национальным лидерам об этих двух тенденциях? Потому что главы могущественных государств склонны думать, что способность "шокировать и внушать трепет" бомбами и ракетами позволит им диктовать условия более слабым нациям. Мысль соблазнительная, поскольку сводит риски для собственных граждан к минимуму. Как утверждает историк Сэмюэл Мойн (Samuel Moyn), лидеры могут даже убедить себя в том, что точность и достоверность позволят им расправляться со злодеями и щадить мирное население, благодаря чему применение смертоносной силы будет казаться безобидным и заслуживающим одобрения. Любой шаг становится привлекательным для могущественной страны, решающей некую досадную внешнеполитическую проблему и способной задействовать для ее решения авиацию без особого риска для собственного народа.
К сожалению, взрывы (а иногда и гибель множества невинных людей) не решают главных политических проблем, которые приводят к конфликтам. Просто взгляните на ту бойню, что Израиль устроил в Газе в последние 10 месяцев. Никто не подвергает сомнению продемонстрированную еврейским государством разрушительную силу — достаточно посмотреть сегодняшние видеозаписи из Газы, — но неужели кто-нибудь всерьез верит, что это заставит миллионы палестинцев, будь то в анклаве, на Западном берегу Иордана или где-то еще отказаться от идеи самоуправления? Разумеется, верно и обратное: у "Хезболлы" больше возможностей нанести удар по Израилю, чем 20 лет назад, но эта разрушительная способность не позволит ей диктовать условия и решать более глубокие политические вопросы, которые являются движущей силой конфликта с Израилем и создают риски масштабной региональной войны.
Я не говорю, что современная авиация не имеет ценности или что мир был бы лучше, полагайся государства на ковровые бомбардировки и огневые удары большой дальности. Вкупе с грамотными наземными силами военно-воздушная мощь может быть чрезвычайно эффективной в достижении четко поставленных политических целей. Например, ВВС США сыграли важную роль в разгроме ИГИЛ* и его недолговечного халифата — но исключительно потому, что иракские и иранские сухопутные войска вернули контроль над этим районом и установили там мир.
Военный теоретик Карл фон Клаузевиц (Carl von Clausewitz) был прав, когда говорил, что война есть продолжение политики, и для достижения политических целей одного разрушительного потенциала часто бывает недостаточно. В первую очередь успех зависит от реалистичности целей, готовности устранять их политическую подоплеку и признавать стремление каждой страны к самоуправлению. Всякий, кто думает, что может бомбами проложить себе путь к победе, не имеет права управлять страной, и все бы только выиграли, будь на свете больше осознаю́щих это честолюбивых лидеров.
*организация признана террористической и запрещена в России
