Нью-Йорк - Многие скажут, что полковник Муаммар Каддафи получил по заслугам. Живущий с мечом, от меча и умирает.
Ливийский тиран с легкостью позволял, чтобы его оппонентов, или тех, кто раздражал его, подвергали пыткам или убивали. Таким образом, кажется справедливым, что он умер насильственным способом. После того как его отыскали в грязной водосточной трубе, его показывали как кровавый трофей, перед тем как его избила и расстреляла толпа, устроившая суд Линча. Все это произошло в его родном городе Сирт. Это, конечно, примитивная справедливость, но какое еще правосудие мог ожидать массовый убийца?
И все же есть нечто глубоко беспокоящее в линчевании, независимо от жертвы. В то время как ликующие толпы в Сирте и Триполи радовались смерти деспота, другие высказывали сомнения в правильности его унизительной смерти. Французский интеллектуал Бернард-Анри Леви, который поддерживал ливийскую революцию с сильной дозой нарциссизма, написал, что линчевание Каддафи «загрязнило в сущности своей моральное» народное восстание.
Можно поспорить с таким описанием. Как и во всех насильственных революциях, мораль противников диктаторов никогда не была без изъянов. Повстанцы, которые превратили родину Каддафи в руины, в некоторых случаях были столь же беспощадно жестокими, как и люди, против которых они боролись.
Но в критике Леви есть еще нечто несправедливое. Говорить о загрязнении морали, значит упустить смысл. Проблема грубой справедливости в форме мести заключается не в том, что она аморальна. Многие из нас могут находить привлекательным принцип Ветхого завета «око за око, зуб за зуб». Мы хотим, чтобы человек, который заставил других страдать, страдал, желательно, в равной мере. Справедливость почти всегда содержит элемент мести.
Тем не менее, проблема мести заключается в том, что она провоцирует дальнейшую месть, приводя в движение порочный круг насилия и ответного насилия – культуру вендетты. А вендетта по определению не столько аморальна, или даже несправедлива, сколько она незаконна. Она процветает в обществах, которые не связаны законами, которые в равной степени касаются всех, или даже вообще какими-либо формальными законами. Кодекс чести – это не то же самое, что верховенство закона. В то время как верховенство необязательно удовлетворяет чувство справедливости каждого, оно действительно останавливает цикл насильственного возмездия.
Древние греки хорошо понимали это. Величайшая пьеса о внутреннем конфликте между законом и справедливостью – это «Эвмениды» Эсхила, история об убийстве и мести, в которой фурии представляют справедливость. Они подталкивают людей совершать страшные злодеяния со словами: «Мы утверждаем, что представляем истинное правосудие… Кровные мстители, всегда в поисках, мы преследуем их до конца». Таким образом, фурии помогают Оресту отомстить своей матери Клитемнестре за убийство ею его отца Агамемнона. Орест убивает ее, таким образом продолжая цикл насилия.
Читайте также: Чудовищное зрелище мертвого Каддафи
Афина, богиня мудрости и покровительница Афин, решает, что только справедливое судебное разбирательство с присяжными из двенадцати человек может успокоить фурий и восстановить мир. Однако суды редко бывают идеальными. В этом случае присяжные разделились поровну, заставляя Афину вынести вердикт, который должен оправдать Ореста. Это, возможно, не удовлетворило грубое чувство справедливости, которую требовали фурии, но это установило верховенство закона, которое сделало Афины цивилизованными.
Следует отметить, что афинская демократия не сильно походила на наши современные демократии, так же как Афины не сильно похожи на сегодняшний Триполи. Несмотря на это, пьеса «Эвмениды» преподает важный урок, который остается актуальным: насилию, неконтролируемому законом, не будет конца. Революции, рожденные в кровопролитии, почти всегда приводят к еще большему кровопролитию. Так было 2500 лет назад, и это верно и сегодня.
Мало кто понимал это лучше, чем польский демократический активист и мыслитель Адам Михник, один из героев, которые в 1980-х годах помогли положить конец коммунистической диктатуре в его стране. В то время как другие поляки требовали мстительного грубого правосудия в отношении коммунистических правителей и их пособников, Михник советовал использовать переговоры, компромисс и примирение, даже с бывшими угнетателями.
Михник допускает, что все революции являются неполными в том смысле, что не все грешники будут наказаны и не все добродетельные люди будут вознаграждены. Но, по его словам, такой исход означал бы дальнейшее насилие: «Компенсация за причиненный вред неизменно приносит новый вред, часто более жестокий, чем раньше».
Вот почему линчевание Каддафи является опасным предзнаменованием для Ливии. Было бы гораздо лучше, если бы его передали живым для законного суда. Уголовный процесс в Ливии, скорее всего, был бы не простым. Просуществовавшая 42 года диктатура является не совсем плодородной почвой для обучения и приобретения опыта, необходимых для создания беспристрастного суда. И, скорее всего, невозможно, чтобы бывшие жертвы диктатора смогли его судить без предубеждения. Именно по этой причине был создан Международный уголовный суд в Гааге.
Суд над Каддафи, вероятно, не удовлетворил бы чувство справедливости каждого ливийца, но он бы мог помочь привить ливийцам большее уважение к верховенству закона. Возможно, суд на сыном Каддафи, Саифом аль-Исламом, будет иметь такой эффект. Если так, то суд в Гааге может стать самой большой его услугой для своей страны.
Ян Бурума – профессор демократии и прав человека в Бард-колледже. Его последняя изданная книга называется «Приручение богов: религия и демократия на трех континентах»
