Естественным инстинктом правительства является улучшение отношений, но оно не должно игнорировать правду о путинском режиме.

В воображении иностранцев Россия – это не какое-то реальное место, а набор историй: цари, Распутин, революция, музыка, водка, Красная площадь, военные парады, шпионы, олигархи и внезапная смерть. Когда на этой неделе Уильям Хейг и Дэвид Кэмерон встретятся с российским министром иностранных дел Сергеем Лавровым, они просто не смогут удержаться от воспоминаний об этих простых, элементарных вещах.

Ни один человек, наблюдающий за Россией, по крайней мере, ни один дилетант вроде меня, не может видеть в ней еще одну часть Европы. Любая надежда на эту возможность – что блистательный демократический период после развала Советского Союза и первое очарование капитализма могут превратить Россию в страну, чей народ и правители напоминают наши, – исчезла.

Неуклюжая попытка страны отказать московскому корреспонденту газеты Guardian Люку Хардингу в визе стала одним из зловещих знаков, но британским политикам и без него должно быть все понятно. В ходе встреч, которые пройдут на этой неделе, министры будут вести дела с государством, не имеющим никаких перспектив на превращение в настоящую демократию. Они не должны избегать правды о том, что Россия вернулась в состояние контролируемой авторитарной жестокости.

В своей последней депеше из Москвы, отправленной в 1992 году, бывший посол Британии Родрик Брейтвейт (Rodric Braithwaite) цитирует своего предшественника Джорджа Турбевилля (George Turberville), писавшего в 16-м веке следующее: русские – «это грубый народ, склонный к низким порокам… В этой варварской земле, где законы не значат ничего, лишь у короля есть власть казнить или миловать».

Легко стать жертвой исторической неизбежности. Зовут ли сегодняшнего короля Путин? Всегда ли было понятно, что постсоветская Россия закончит подобным образом? Депеша Брейтвейта, отправленная в тот момент, когда богатства России разворовывались, а ее народ страдал от беспредела беззаконной либерализации, содержала в себе надежду на достойное будущее. Вместо этого страна превратилась в государство спецслужб, а российский народ обменял политические свободы на ограниченную экономическую свободу. Возможно, молодое поколение – богаче и лучше информированное благодаря поездкам за рубеж и интернету – может захотеть чего-то получше. Но никаких признаков этого нет. Стороны заключили старую сделку – порядок в обмен на свободу.

Это ставит Запад перед дилеммой. Если мы выступаем за позитивные политические ценности и считаем, что должны продвигать их за границей, нашей обязанностью является порицание происходящего в России и взаимодействие с теми, кто пытается этому противостоять. Стоит признать, что Дэвид Милибэнд так и поступал, когда был министром иностранных дел. Он хотел иметь дело и с российскими НГО, и с кремлевскими карьеристами. Британское правительство было надлежащим образом потрясено повседневными убийствами журналистов, вроде Анны Политковской – и это утверждение по-прежнему верно. Оно давало убежище врагам путинского государства. Тони Блэр отказался отправлять назад ссыльного олигарха Бориса Березовского. Низшей точкой отношений стало дело Александра Литвиненко: и если Россия считает, что Британия относится к ней с пренебрежением, ей следует задуматься о том, как российское государство отреагировало бы на убийство на своей земле, совершенное иностранными агентами.

В результате отношения были заморожены, хотя российские олигархи продолжили наводнять Лондон. Общественные и экономические связи так и не превратились в политические. Инстинкт побуждает правящую коалицию изменить эту ситуацию. На прошлой неделе Уильям Хейг удивительным образом не стал делать публичных заявлений по поводу временной высылки Хардинга. Кэмерон собирается посетить Россию. BP только что обменялась акциями с российской нефтяной компанией «Роснефть».

Британия еще не последовала примеру своекорыстно самоунизившихся Германии, Италии и Франции, позорной кульминацией нравственного упадка которых стал переход Герхарда Шредера на работу в российскую нефтегазовую промышленность. Если политики убедят себя в том, что Россия не может ничего, кроме как воспроизводить свои репрессивные клише, следующим шагом становится терпимость к компромиссам. Зачем вообще призывать к свободе, если людям она не нужна?

Русские – даже те их них, кто ненавидит Путина – не хотят покровительственного отношения Запада. Они не хотят, чтобы сторонние люди спасали их от режима, принесшего им стабильность, и они не хотят выслушивать лекции о фашизме после той борьбы, которую Советский Союз вел с ним в годы Второй мировой войны. У коммунизма были зловещие наклонности, но они не уменьшили недоверие русских к назиданиям из-за рубежа. Отмена лондонского визита Лаврова в ответ на ситуацию с Хардингом, как попросил об этом правительство бывший министр по делам Европы Крис Брайан (Chris Bryant), оказала бы в данной ситуации минимальный эффект.

Это оставляет британское правительство на узкой и грязной дорожке. История, география и институты, созданные русскими, чтобы справляться с ними, возглают тяжкое бремя. Но то, как мы ведем себя с Россией, влияет и на других, не в последнюю очередь на Грузию и Украину, чьи шансы на выживание значительно зависят от нашей решимости не отворачиваться от них. Даже в самой России, тот факт, что протесты проваливаются, не означает, что мы должны молчать. Если текущий арабский мятеж нас чему-нибудь научил, так это тому, что комфортное сотрудничество с людьми, не являющимися демократами, не может продолжаться вечно.

У нас нет влияния на Россию. Нам нужны ее деньги. Но нам должно быть стыдно от того, в каком направлении это нас тянет. Мы можем надеяться на перемены – что Красная площадь превратится в площадь Тахрир – но этот шанс, если он вообще существовал после развала Советского Союза, был упущен. Сценическая ремарка Пушкина в конце «Бориса Годунова» - «Народ безмолвствует» - применима и сегодня. Это их прерогатива. Наша прерогатива - упорно оставаться на стороне прогресса, осторожно лавируя между пассивностью и провокацией.