ПАРИЖ – Менее чем за два года Франция провела три решительные иностранные интервенции. В марте 2011 года ее авиаудары по Ливии (наряду с ударами Великобритании) преградили путь войскам полковника Муаммара аль-Каддафи, когда они приготовились вернуть город Бенгази. Через месяц французские войска в Кот-д'Ивуаре арестовали президента Лорана Гбагбо, который отказался признать победу на выборах своего соперника, подвергнув страну риску гражданской войны. Теперь Франция вмешалась в конфликт в Мали.
Недавняя интервенция изначально планировалась как часть европейской миссии в поддержку африканских сил, но Франция внезапно решила действовать в одностороннем порядке, чтобы приостановить продвижение исламистов, которые угрожают захватить Мопти, последний барьер перед столицей Бамако. Помимо этой цели Франция стремится защитить своих многочисленных граждан в регионе; поддержать стабильность в зоне Сахеля, где государства очень слабы; и предотвратить превращение Мали в базу исламистского терроризма, направленного на Европу.
На карту поставлено многое ‑ тем более что французская интервенция, вероятно, будет обширной. Несмотря на временную победу над исламистами, они хорошо вооружены и получают поставки из Ливии через Алжир, который подавил исламистов дома, но, кажется, закрывает глаза на их транзит через свою территорию. Кроме того, возможности армии Мали и других стран Западной Африки, которые должны присоединиться к операции, слишком малы, чтобы переломить ситуацию. Соединенные Штаты пытались обучить армию Мали, но с треском провалились.
Так почему, когда на карту поставлена безопасность Европы в целом, только Франция принимает в этом участие?
Одно из объяснений состоит в том, что интервенция рассматривается как нео-колониальная заявка на защиту французского заповедника. Это глубокая ошибка. Франция не имеет никакого интереса в защите малийского режима, который, как она знает, коррумпирован и некомпетентен; Франция недавно отказалась поддержать запрос от режима президента Франсуа Бозизе в соседней Центрально-Африканской Республике по оказанию помощи в борьбе с повстанцами.
Мотивация Франции шире. В частности, Франция всегда считала страны к югу от Сахары и арабский мир природными сферами политического и стратегического влияния, которые необходимы для поддержания своей позиции в качестве мировой державы.
Второе объяснение вызывает больше доверия: Франция, помимо Великобритании, является единственной истинной военной мощью в Европе. Она считает, что оперативный военный потенциал является условием власти ‑ мнение, которое не разделяет подавляющее большинство европейских государств, которые продолжают демонстрировать коллективное отвращение к войне.
Тем временем, Европа располагает средствами для совместных действий. В 2003 году, после начала войны в Ираке, Европа приняла стратегию, подготовленную Хавьером Соланой, в то время Высоким представителем Европейского Союза по общей внешней политике и политике безопасности. Но, в то время как большое количество европейцев наивно полагали, что это было прелюдией к совместной европейской стратегии, предложение было сформулировано в терминах, которые были настолько расплывчаты, что они могли предполагать любой исход – если какой-либо вообще.
Лиссабонский договор ЕС упоминает «постоянное структурированное сотрудничество» в политике безопасности и обороны, а также существует целый институциональный аппарат политических и военных комитетов в целях прогнозирования, подготовки и осуществления военных операций на европейском уровне. Но этому механизму не хватает общей политической воли, необходимой для его активации; чем меньше он используется, тем менее полезным он будет становиться.
Во время ливийского кризиса преемник Соланы, Кэтрин Эштон, сознательно стремилась ограничить роль ЕС до супер-НПО, сосредоточенной на гуманитарной помощи и экономическом развитии. Недавно, во время голосования по палестинскому представительству в Организации Объединенных Наций, ЕС призвал своих членов воздержаться ‑ странный способ, чтобы подтвердить приверженность Европы к мировому лидерству.
Для Великобритании общеевропейская оборона является неосуществимой идеей. Великобритания отклонилась от этого принципа только один раз, когда она согласилась принять участие в антипиратской операции у Африканского Рога «Atalante» ‑ вероятно, потому, что ей было доверено командование. В результате, тем, кто хочет единой европейской обороноспособности, не хватает средств для ее создания, в то время как те, кто имеет средства для ее создания, не хотят этого (за исключением Франции).
Двустороннее сотрудничество Великобритании с Францией – ярко проявившееся в ходе ливийского кризиса – иногда бывает очень интенсивным. Но, несмотря на Договор 2010 года по вопросам обороны и безопасности между двумя странами, британцы решили, по финансовым причинам, приобретать самолеты, которые не смогут садиться на французские авианосцы.
Даже Испания и Италия, две страны, наиболее пострадавшие от событий в Средиземноморье и районе Сахеля, значительно сократили свои военные расходы. В отличие от Германии, обе страны приняли участие в ливийской интервенции, но с большими ограничениями по применению силы для своих вооруженных сил. Например, итальянские военно-морские силы были проинструктированы не заходить в воды у берегов Триполи, а испанским самолетам-дозаправщикам запретили дозаправки истребителей.
Европа в целом в настоящее время выделяет лишь 1,6% своего ВВП на оборону, по сравнению с 4,8% в США. Это единственный регион мира, где военные расходы уменьшаются. Его развернутые силы крайне малы, что составляет 4% от всех военнослужащих во всем мире, по сравнению с 14% в США. Промышленное сотрудничество, которое могло бы стать экономическим и военным активом, также ослабевает, о чем свидетельствует успешное противостояние Германии в отношении предлагаемого слияния британского производителя оружия BAE и франко-немецкого аэрокосмического и оборонного концерна EADS, которое было официально отменено в октябре.
Казалось, Германия встала на путь более надежной политики со времени ее участия в военных операциях в Афганистане. Теперь, однако, она шарахается от любой перспективы военного вмешательства, даже притом, что она остается третьим по величине в мире экспортером оружия.
Европа не хочет развивать существенную военную мощь, потому что европейский проект был создан в оппозиции к идее власти. Тем не менее, эта позиция стала несостоятельной. Европа сталкивается с реальными угрозами, которые Франция не может сдержать сама по себе. Кроме того, международная система все больше сплачивается вокруг национальных сил, которые считают военную силу в качестве необходимого условия влияния. Перед Европой не стоит выбор между мягкой и жесткой силой. Она должна сочетать обе эти силы, если она хочет выжить.
Заки Лаиди – профессор международных отношений парижского Института политических исследований (Sciences Po), автор труда «Скромные успехи: Внешняя политика Обамы» (Limited Achievements: Obama's Foreign Policy).
