«О CCA говорят много плохого, — заявляет заведующая учебной частью мисс Бланшар. — Что мы нанимаем всех подряд. Что довольствуемся тем, что есть, за неимением лучшего. Это не совсем так, но если вы приходите к нам живые и здоровые, у вас есть неистекшие водительские права и желание работать, мы вас примем». Но она не раз предупреждает о том, что стать надзирателями мы сможем, лишь пройдя соответствующий тест в конце четырехнедельного обучения. Нужно быть готовыми ответить на вопросы типа: как зовут главу и основателей компании, и почему более 30 лет назад они решили учредить первую частную тюрьму. (Правильный ответ звучит так: «чтобы облегчить переуплотнение тюрем на мировом рынке».)
Чтобы помочь нам подготовиться, мисс Бланшар показывает видео, в котором основатели CCA Т. Дон Хатто и Томас Бизли задорно рассказывают об истории своей компании. Они говорят, что в 1983 году выиграли «первый в мире контракт на проектирование, возведение, финансирование и эксплуатацию закрытого исправительного учреждения». Служба иммиграции и натурализации обозначила им срок в 90 дней. Хатто вспоминает, как вдвоем они быстро переделали мотель «Хьюстон» в исправительный центр: «Мы открыли учреждение в конце января того же года, в день Суперкубка. Около десяти часов вечера стали поступать первые заключенные. Я собственноручно фотографировал их и брал отпечатки пальцев. Несколько других сотрудников провожали их к (с позволения сказать) „комнатам", а затем мы все получили зарплату за 87 оформленных в первый день гастарбайтеров», — мужчины посмеиваются.
О многих аспектах истории CCA в видео не упоминается. Идея приватизации тюрем зародилась в начале 1980-х годов у Томаса Бизли и его приятеля-бизнесмена Роберта Крэнца. Опыта в сфере исправительных учреждений у них не было, а потому они наняли Хатто, работавшего начальником тюрем Вирджинии и Арканзаса. Согласно постановлению Верховного суда от 1978 года, несколько административных работников тюрем Арканзаса, включая Хатто, «пытались эксплуатировать тюрьмы с целью наживы». Конные надзиратели кучей сгоняли заключенных, у многих из которых даже обуви не было, в поля. Через год после того, как Хатто присоединился к CCA, он стал главой Американской исправительной ассоциации (ACA), крупнейшей тюремной ассоциации в мире.
Бизли, бывший председатель Республиканской партии в штате Теннеси, на бизнесе частных тюрем, можно сказать, собаку съел: «Ты просто продаешь это как машины или недвижимость, или гамбургеры», — рассказал он в интервью журналу Inc. в 1988 году. Бизли и Крэнц руководили своим учреждением почти как сетью отелей, взыскивая с правительства ежедневную плату за каждого зэка. Среди ранних инвесторов были Sodexho-Marriott и венчурный капиталист Джек Мэсси, который помог построить империю KFC, Wendy's и Американскую госпитальную корпорацию.
1980-е были самым подходящим временем, чтобы открыть тюремный бизнес. Количество обитателей мест лишения свободы зашкаливало, борьба с наркотиками разгорелась с новой силой, увеличивалась продолжительность сроков наказания, а руководства штатов стали требовать, чтобы заключенные отбывали хотя бы 85% своих сроков. В период между 1980 и 1990 годами государственные расходы на исправительные колонии увеличились вчетверо, но этого было недостаточно. Тюрьмы многих штатов были заполнены сверх нормы. Когда в 1985 году один из федеральных судов постановил, что переполненность тюрем штата Теннеси шла вразрез с указанным в Восьмой поправке запретом на наказание, несоразмерное тяжести преступления, CCA выступила с дерзким предложением принять на себя руководство всей тюремной системой штата. Хоть успехом данная инициатива не увенчалась, но внушила политикам страны мысль о том, что они могли нанимать руководство тюрем на стороне и экономить неплохие деньги. Приватизация также дала штатам возможность быстро расширить свои тюремные системы, не залезая в новые долги. При безупречном сочетании финансово-бюджетного и ведущего ожесточенную борьбу с преступностью консерватизма компании финансировали бы и строили новые тюрьмы, а суды обеспечивали бы их наполненность.
Когда в 1986 году акции CCA появились на фондовой бирже NASDAQ, компания управляла двумя колониями для несовершеннолетних и двумя колониями для нелегалов. Сегодня она стоит во главе системы, включающей более 60-ти учреждений, от больших и малых тюрем штатов до федеральных центров временного размещения нелегальных иммигрантов. В общей сложности, в постоянном ведении CCA находятся как минимум 66 тысяч заключенных. У ее главного конкурента, GEO Group, — более 70 тысяч заключенных по всей территории Соединенных Штатов. Сегодня в частных тюрьмах обеспечивается контроль примерно над 8% от общего количества заключенных страны.
Все получаемые CCA деньги налогоплательщиков идут на содержание, питание и реабилитацию арестантов. Пока я работаю в Уинн, CCA в день получает около 34 долларов на одного заключенного. Для сравнения: соответствующие среднесуточные расходы в государственных тюрьмах находятся на уровне 52 долларов. Некоторые штаты платят CCA аж по 80 долларов за заключенного. В 2015 году в декларации о доходах CCA значилась сумма в 1,9 миллиарда долларов; чистая прибыль составила больше 221 миллионов — а это по 3 300 за каждого подконтрольного арестанта. CCA и другие тюремные компании включили в свои контракты «гарантии пребывания», установив штрафы для штатов в случае неспособности последних предоставлять указанное количество заключенных. Квоты эти обнаружились у двух третей контрактов частных тюрем, проверенных недавно антиприватизационной группой In The Public Interest. По контракту CCA, тюрьме Уинн была гарантирована 96-процентная загрузка.
Главный аргумент в пользу частных тюрем — то, что они экономят деньги налогоплательщиков — по-прежнему противоречив. В одном исследовании установили, что частные тюрьмы обходятся на 15% дешевле государственных; в другом — что на 14% дороже. Пересмотрев эти противоречивые заявления, аналитики пришли к выводу, что экономия «представляется минимальной». CCA посоветовала мне обратиться к докладу 2013 года — профинансированному частично самой компанией и GEO, — в котором утверждалось, что частные тюрьмы могли бы без ущерба качеству сэкономить штатам до 59% по сравнению с государственными.
Экономия на издержках в частных тюрьмах, по данным исследования Министерства юстиции США, «скромна» и достигается, главным образом, за счет «умеренных сокращений штатного расписания, привилегий и бонусов, а также затрат». Зарплаты и материальные поощрения составляют 59% производственных расходов CCA. Когда я поступаю на службу в Уинн, младшие охранники получают 9 долларов в час, независимо от количества отработанных часов. В государственных тюрьмах начальная зарплата надзирателей достигает 12,5 долларов в час. В CCA мне сказали, что «устанавливают зарплаты на основе преобладающих на местных рынках труда окладах», добавив, что «зарплата сотрудников Winn Parish была конкурентной в той области».
Основываясь на данных бюджетного управления Луизианы, расход на одного арестанта Уинна сократился — с учетом инфляции — почти на 20% в период между концом 1990-х и 2014 годами. Жажда выжать из Уинна по максимуму видна не только в вопросе зарплат, но и в решениях, согласно которым кадровый состав и программы обучения персонала держатся на минимальном уровне. Когда я спросил ССА об услышанной мной бесконечной критике со стороны как сотрудников, так и заключенных относительно данной одержимости итоговой строкой счета прибылей и убытков в годовом отчёте, ее представитель отверг это суждение, окрестив его «шаблонными жалобами», и добавил, что неправильно «обвинять ССА в том, что она считает свой экономический рост приоритетным над нуждами клиентов или безопасностью заключенных».
Побег
Спустя пару недель с начала обучения Чейз Кортез (реальное имя) решает, что с него хватит. Его посадили за кражу без малого три года назад, а остается ему всего три месяца. Но одним прохладным солнечным декабрьским днем он влезает на крышу корпуса «Береза», ложится и ждет, пока патрульный автомобиль проедет по периметру. Его можно увидеть со сторожевых башен, но охранников там не выставляют как минимум с 2010 года. Вместо них на мониторы с 30 видеокамер смотрит один человек.
Кортез видит, как проезжает патрульный автомобиль, спрыгивает с другой стороны здания, взбирается на ограду с протянутой поверху колючей проволокой и убегает в лес. Он пробирается через густые заросли, пока не находит белый пикап, оставленный, видимо, охотником. К счастью для него, дверь не заперта, а ключ торчит в зажигании.
На центральном посту звучит сирена, что означает прикосновение к внешнему ограждению — возможный признак нарушения периметра. Офицер-женщина протягивает руку, выключает сирену и возвращается к своим делам. На экране она не видит ничего, да и запись не пересматривает. Проходит несколько часов прежде, чем персонал понимает, что кого-то не хватает. Некоторые охранники говорят мне, что узнали о побеге из уст заключенных. Кортеза ловят тем же вечером после того, как тот, спасаясь от устроенной шерифом погони, врезается на машине в забор.
Когда я прихожу следующим утром, тюрьма оцеплена. Персонал беспокоится, что CCA потеряет контракт с Луизианой. «Мы и так работали себе в убыток, а это подлило масла в огонь, — говорит мне помощник руководителя учебного процесса. — Напряжение сейчас неимоверное».
CCA о побеге не высказывалась; я услышал о нем от охранников, расследовавших инцидент или получивших информацию от директора. (Позднее в компании сообщили о проведенной ими «полной проверке» инцидента и увольнении одного из сотрудников «за отсутствие должной реакции на сигнал тревоги». Когда я поинтересовался у CCA решением убрать охрану со сторожевых башен, ее представитель ответил, что «новые технологии… делают сторожевые башни в основном нецелесообразными».)
В тот же день мы с Рейнольдсом приносим еду в изоляционную зону «Кипарис». Уже пора ужинать, а заключенные еще даже не обедали. Какой-то голый мужчина требует поесть, неистово кричит и немилосердно долбит по расположенному в передней стене его камеры окну из оргстекла. В соседней с ним камере низкорослый поджарый мужчина сидит на полу на корточках в одних трусах. Его руки и лицо покрыты мелкими порезами. Охранник просит меня присмотреть за ним.
Это Кортез. Я предлагаю ему порцию Kool-Aid в пластиковом стаканчике. Он благодарит и просит меня налить туда воды. В его камере воды нет.
Если охранник фиксирует нарушение заключенными правил, их отправляют на специальный судебный процесс, который проводят в угловом помещении блока «Кипарис». Однажды наш класс приводят на заседание. В качестве судьи выступает помощница начальника охраны мисс Лоусон, сидя за столом напротив изображения весов правосудия. «Хотя мы и обращаемся с каждым арестантом как с виновным, но пока не доказано обратное, они…?» Она делает паузу, чтобы дать нам возможность закончить предложение.
— Невиновны?— озвучивает свой вариант один из кадетов.
— Правильно. Здесь работает презумпция невиновности.
Это не суд, действующий по нормам общего права, но он выносит решения о наказании за такие преступные деяния, как применение насилия или угроза его применения и покушение на убийство. Для заключенного, напавшего на другого с ножом или заточкой, все может кончиться новыми обвинениями. Его могут перевести, хотя, как говорят сами заключенные и охранники, в тюрьмы более строгого режима никого обычно не переводят. Последствия менее серьезных преступлений включают, как правило, отправку в ШИЗО или утрату права на сокращение за примерное поведение срока тюремного заключения. По информации DOC, обвиненных в серьезных нарушениях правил арестантов Уинна признают виновными в минимум 96% случаев.
— Господин адвокат, предстал ли ваш подзащитный перед судом?— спрашивает мисс Лоусон стоящего у кафедры заключенного.
— Нет, ваша честь, не предстал, — отвечает он. Тюремный адвокат представляет других арестантов во внутреннем дисциплинарном процессе. Каждый год его отвозят в государственную тюрьму для прохождения интенсивной программы обучения. Мисс Лоусон позже говорит мне, что данный участник процесса никакого влияния на ее решения не имеет.
Отсутствующий заключенный обвиняется в том, что подошел слишком близко к главному входу.
— Возьмет ли адвокат слово в защиту обвиняемого?
— Нет, ваша честь.
— Как ваш подзащитный относится к предъявленным обвинениям?
— Свою вину он не признает.
— Господин Трэхэн признается виновным.
Весь «суд» длиться меньше двух минут. Вызывают следующего обвиняемого. Его дело рассматривается в связи с прошением о переводе из блока изоляции.
— Знакомы ли вы с Библией?— спрашивает мисс Лоусон.
— Да, ваша честь.
— Помните ли вы Евангелия от Иоанна, где блудницу приводят к Иисусу? Что он ей сказал?
— Не помню, ваша честь.
— Он сказал «Не греши боле», — и она жестом велит ему покинуть комнату.
В зал входит следующий заключенный, житель «Кипариса». Его обвиняют в нахождении в неположенном месте, так как он взял швабру, чтобы подмести камеру в свободное время, а оно, как оказалось, не предназначено для подобных действий. Он начинает объяснять, что ему разрешил один из охранников. Мисс Лоусон перебивает его:
— Как вы относитесь к предъявленным обвинениям?
— Наверное, виновен.
— Вы признаетесь виновным и приговариваетесь к минус 30 дням от возможности сокращения срока.
— Да вы охренели вконец! Отбираете мои дни?! — Он выбегает из комнаты. — Они реально забрали дни сокращения! — слышится в коридоре его крик. —Забрали дни! Да пошли они в жопу!
Из-за того, что этот зэк взял из кладовки швабру в неурочное время, он останется в тюрьме еще на месяц, а CCA получит за это больше 1 000 долларов.
Истинные цвета
Однажды в классе мы проходим личностный тест под названием «Истинные цвета», целью которого является помощь CCA в решении о нашем трудоустройстве. Импульсивные «оранжевые» люди могут быть полезны в переговорах с заложниками, потому как не тратят времени на раздумья. Ориентированные на правила «золотые» личности хороши для повседневного руководства заключенными. Большинство сотрудников, по словам мисс Бланшар, «золотые» — исполнительные и пунктуальные люди, высоко ценящие правила. Мои результаты показали, что основной цвет моей личности зеленый (аналитический, любознательный), а вторичный — оранжевый (непринужденный и спонтанный). Зеленый тип в Уинне редкость. Мисс Бланшар ничего не говорит о том, куда могут быть пристроены «зеленые».
В компании, разработавшей данный тест, сообщают, что при повторном прохождении результат совпадает в 94% случаев. Но мисс Бланшар говорит, что после проведенного в Уинне времени, выяснялось, что цвета иногда меняются. «Золотые» черты личности становятся более доминантными.
Исследования показали, что в условиях тюрьмы личность может полностью измениться. В 1971 году психолог Филип Зимбардо провел хорошо известный современным людям Стэнфордский тюремный эксперимент, в ходе которого он разделил студентов на две группы: надзирателей и заключенных в организованной в подвале воображаемой «тюрьме». Эксперимент был призван выявить реакцию людей на власть, и в скором времени выяснилось, что некоторые из наиболее кардинальных изменений происходили именно с надзирателями. Некоторые превратились в садистов, заставляя заключенных спать на бетонном полу, петь и танцевать, использовать в качестве туалета ведра и оголяться. Положение стало чрезвычайным, и изначально двухнедельный эксперимент прервали всего через шесть дней. Когда все закончилось, многие «надзиратели» стыдились совершенных ими поступков, а кое-кто из «заключенных» получил длительные психологические травмы. «Мы все хотим верить в свою внутреннюю силу и чувство самоконтроля для сопротивления таким проявлениям внешнего воздействия, что были продемонстрированы в Стэнфордском тюремном эксперименте, — вспоминал Зимбардо. — Для многих эта уверенность в своей способности сопротивляться мощному ситуационному и системному воздействию — не более, чем обнадеживающая иллюзия неуязвимости».
Поставленный в исследовании вопрос все еще не решен: так ли сильно отличаются солдаты Абу-Грейб, надзиратели Освенцима или берущие заложников ИГИЛовцы от нас с вами? Мы успокаиваем себя наличием огромной пропасти между добром и злом, но нам, возможно, надо понять, что, как предположил труд Зимбардо, зло нарастает постепенно и является тем, на что мы способны в заданных обстоятельствах.
Однажды, на третьей недели обучения, мне поручают поработать в столовой. Моя задача заключается в том, чтобы говорить заключенным, где сесть, так, чтобы они занимали одновременно только один ряд столов. Не понимаю, зачем это. «Когда заполнишь эту сторону, начинай сгонять их, — наставляет меня капитан. На прием пищи у них 10 минут». Согласно политике CCA, им положено 20 минут. Мы недавно говорили об этом на занятиях.
Заключенные подходят по очереди, и я показываю им, где сесть. Один из них садится за соседний стол. «Нет, вот сюда», — говорю я, указывая снова на нужный стол. Он не двигается. Начальник молча наблюдает. Сотни зэков смотрят на меня.
— Эй. А ну пересядь сюда.
— Хрен там, — говорит он. — Не пересяду.
— Пересядешь, — говорю. — Давай. — Он не двигается.
Я подзываю мускулистого капитана, тот приказывает заключенному меня слушаться. Арестант поднимается и переходит за третий стол. Он играет со мной.
— Я же сказал сесть за тот, — говорю ятвердо.
— Слышь, че за хрень?— говорит он, садясь за стол, на который я показываю. Меня аж трясет от страха. Демонстрируй уверенность. Демонстрируй власть. Я высоко поднимаю голову, распрямляю плечи и хожу широкими шагами взад-вперед по комнате, глядя зэкам прямо в глаза, показывая, что меняя не запугать, но не слишком долго. Я говорю им снимать на входе головные уборы. Они повинуются, и мне это даже нравится.
Впервые я на какое-то мгновение забываю о том, кто я. Я ищу тех, кто садится рядом с друзьями, а не там, где велено. Я слежу за тем, чтобы никто не пролезал в очередь за добавкой. Я велю заключенным вставать и уходить, пока они еще едят. Я слежу за тем, чтобы никому не досталось лишнего стаканчика Kool-Aid.
— Эй, чел, че в легавые-то подался?— спрашивает меня зэк, которого я пересадил. — Не так уж много тебе платят.
— Эй, Бауэр, скажи тому чуваку снять шапку, — говорит Коллинсворт, указывая в сторону другого арестанта. — Я говорю, а он не слушается.
— Сам скажи, — говорю. — Сам начал — сам и заканчивай. Надзиратель одобрительно смотрит на меня.
Команда кинологов
На территории позади тюрьмы, недалеко от того места, где Чейз Кортез перелез через забор, есть здание. Мы с мисс Бланшар и еще одним кадетом заходим в находящийся внутри него кабинет. По радио играет кантри. На стенах висят намордники, поводки и подковы. Внутри находятся три грузных белых надзирателя. Незваных гостей они не любят. Один из них плюет в мусорку.
Эти люди и их помощники среди заключенных заботятся о небольшом табуне лошадей и трех стаях ищеек. Лошадей почти совсем не используют. А раньше надзиратели ездили на них с дробовиками и следили за сотнями заключенных, покидавших комплекс для уборки прилегающей территории. Дробовиками пользовались только при попытках к бегству. «Мы стреляем не для того, чтобы убить, а только чтобы остановить, — сказала мне однажды бывалая женщина-охранник. — Ой! Застрелила, — в ее голосе сарказм. — Я же говорила ему остановиться! Зато всегда можно найти другого».
Заключенные и сотрудники с ностальгией говорят о временах, когда мужчины работали весь день за пределами тюремных стен и возвращались в камеры избавленными от переполнявшей их энергии и агрессии. В контракте с CCA прописано, что заключенные Уинна должны заниматься «продуктивной деятельностью в полную смену» пять дней в неделю, но делают так немногие. От рабочей программы отказались в то же время, что и от надзирателей на башнях. Многие профессиональные программы Уинна были урезаны. Магазины товаров для хобби превратились в кладовки; доступ к юридической библиотеке ограничен. Большой двор для отдыха пустует: не хватает охранников. (На вопрос об отсутствии занятий, отдыха и другой деятельности в CCA ответили, что «эти ресурсы и программы заключенным по большей части доступны» и что рабочая программа была закрыта во время обсуждений контрактов с DOC, и те признали наличие кое-каких пробелов в программах, возникших вследствие «кратковременных нехваток персонала».)
— Раньше было не так, — говорит нам глава кинологической группы, надзиратель по имени Крис. — Сейчас тут полный хаос.
— Теперь нельзя надирать людям зад, как раньше, — жалуется Гэри, другой охранник.
— Можно! Мы надирали! — отвечает Крис. Затем он немного хмурится. — Наверное, надо знать, как это делается.
— А еще где это делатся, — говорит мисс Бланшар, имея в виду, как я думаю, слепые зоны тюремных камеры.
— Одного мы отделали в лазарете, — вспоминает Крис. — Ха-ха! Гэри пшикнул в него газом.
— Всегда-то ты с газом играешь, чувак, — говорит третий надзиратель.
— Если из-за какого-то козла мне придется часами документы заполнять, я ему точно зад надеру, — отвечает Гэри. — Он у меня газу нюхнет. Весь баллон. Нежностей от меня не дождешься; уж я с ним порешаю. Вы все, конечно, новенькие. Чего я вам буду рассказывать, как делать не надо. Делайте, как надо. Но иногда так не получается, знайте это.
В отсутствии трудовых программ эти парни в основном отвозят лошадей и собак в 13 прилегающих районов, чтобы помогать полиции отслеживать подозреваемых или бежавших преступников. Они арестовывали вооруженных грабителей и подозреваемых в убийствах.
Когда мы приходим на псарню, ищейки начинают лаять и завывать. Гэри пинает дверь одной из клеток, и собака вцепляется ему в ногу. «Если догоняют, то кусают, — говорит он. — только так и никак иначе».
Когда мы возвращаемся в кабинет, Гэри берет с полки папку и показывает нам фото мужского лица. У него под подбородком красная дыра, а в горле — зияющая рана.
— Я выпускаю зэков, а потом ловлю, — говорит Крис, почесывая щетину на шее. — И вот что бывает.
— Он подошел слишком близко, и собака вцепилась ему в горло, — говорит Гэри.
— Это заключенный?— спрашиваю я.
— Да. Мы делаем вот что: берем зэка с привилегиями и отпускаем вон в тот лес. — Он показывает куда-то за окно. Зэк одет в специальный защитный костюм. — Мы направляем его. Он может пройти несколько километров. Мы говорим, на какое дерево ему залезть, и он залезает.
Через некоторое время они «выпускают собак».
Он берет фотографию парня с прокусанным горлом. «Этот подошел слишком близко». Входит Кристиан.
— Выглядит мерзко, — говорю я.
— Да не так и ужасно, — вступает Кристиан. — Я отвез его в больницу. Рана была не серьезная. (В CCA утверждают, что травмы того зэка были «незначительными».)
Все еще держа в руках фотографию, Гэри говорит: «Ну и тварью он был».
— Тот еще кусок дерьма, — подхватывает Кристиан. — Подстрекатель.
— Я дал ему костюм, но надел он его неправильно. Сам виноват, — пожимает плечами Крис.
Это часть нашей работы
— Я бы убил заключенного при необходимости, — говорит однажды во время перерыва Коллинсворт. Мы стоим на улице; большинство кадетов дымят сигаретами. — И мне не жаль их, особенно если на меня нападут.
— Ты ведь человек, тебя бы совесть заела, — говорит Уиллис.
— Не пойму, зачем кого-то убивать, — говорит мисс Стерлинг.
— Ну а вдруг придется?— отвечает Коллинсворт.
— Я делаю, что нужно, — говорит белый круглолицый надзиратель лет сорока на вид. Его бейсболка надвинута на глаза. — Мне пришлось применить силу в отношении заключенного чуть ли не сразу после перенесенной им операции на открытом сердце. Это часть нашей работы. (В CCA говорят, что подтвердить этот инцидент не могут.)
Охранника зовут Кенни. Он работает здесь 12 лет и называет заключенных «клиентами». Он читает нам лекции на тему исповедуемого в CCA принципа «экономической целесообразности», согласно которому необходимо «предоставить партнеру честные, справедливые и конкурентоспособные расценки и принести прибыль акционерам». Согласно данному принципу, судиться слишком часто не стоит. «Единственное, что делает Управление исправительных учреждений — предоставляет нам определенную сумму денег на контроль за этим учреждением. — Какую-то часть денег они забирают обратно на иски, и если у нас перерасход, то все как и на любой другой работе. У нас больше 60 тюрем. Если денег исправительный центр Уинн не приносит, угадайте что? Работы не будет».
Кенни выглядит отстраненно и неприветливо. Он говорит, что раньше был вспыльчив, но научился контролировать свои эмоции. Сейчас он не проводит ночи напролет, составляя донесения о нарушении дисциплины, как бывало раньше. Теперь, если заключенный дерзит или не заправляет кровать, он отправляет его в блок изоляции в назидание другим. Существуют правила, и предполагается, что их будут соблюдать. Это принцип двустороннего действия: когда он высказывается, то следит за тем, чтобы заключенные получали то, на что у них есть право. Кенни гордится своей беспристрастностью. «Зэки-то люди не плохие», — напоминает он нам. Каждый заслуживает шанс на искупление.
И все же, нам не стоит позволять заключенным забывать свое место. «Если ты зэк, а говоришь много и думаешь, что свободен, тебя пора выставить, — говорит он. — У нас тут есть такие, они сообразительные. У них есть образование. С одним мы говорили, и он умнее меня. И хотя он, может, лучше начитан, здравого смысла в нем мало. Он общается со мной, как с другими зэками, а не с начальником. Иногда их надо ставить на место».
Кенни меня нервирует. Он заметил, что в группе я единственный делаю записи. Однажды он говорит нам, что является членом комиссии по набору кадров. «Мы не знаем, для чего вы здесь», — заявляет он перед классом и смотрит на меня. — Возможно, кто-то в этой комнате сошелся с кем-то из заключенных«. В тот день он несколько раз спрашивает мое имя. «Моя работа заключается в контроле над заключенными, а также над сотрудниками, — он поворачивается и смотрит мне прямо в глаза. — Вот подхожу я к тебе и говорю, что не знаю твоего имени, да? На самом деле знаю. Это только игра». Я чувствую, как краснею, и нервно усмехаюсь. Знает, наверное. «Я играю в игры, как и все. Я проверяю сотрудников на верность. Я сообщаю директору обо всем, что вижу. Это и игра, и часть нашей работы».
Выдача почты
В течение рождественской недели меня и нескольких других кадетов отправляют в экспедицию для разбора писем и праздничных открыток. За главную здесь мисс Робертс, она рассказывает о нашей задаче: срезать верхушку каждого конверта, обрезать заднюю часть и выбросить в мусор, срезать марку с лицевой стороны, прикрепить остатки к письму и проштамповать «Осмотрено».
Мисс Робертс открывает письмо с несколькими страницами цветных детских рисунков. «Обратите внимание: такие письма передавать не разрешается, там рисунки цветными мелками», — говорит она. Наверное, поэтому нам также велено срезать марки; из мела можно приготовить наркотики. Здесь очень много детских писем — обведенные карандашом ручонки и приклеенные к открыткам чулочки, — а мы рвем их и выкидываем.
В одном письме написано:
Папочка, я люблю тебя и очень скучаю. У нас всё хорошо. Но с Риком-младшим беда. Он все время влезает во всякое. Я тебя не забываю, папочка. Люблю.
По всему помещению висят списки запрещенного: антиимпериалистский информационный бюллетень Under Lock and Key, выпуск Forbes с прилагаемым миниатюрным беспроводным интернет-роутером, диск рэппера мексиканского происхождения с треком под названием «Death on a CO». Я нахожу список запрещенных в тюрьмах Луизианы книг и периодических изданий. Он включает в себя произведения «Пятьдесят оттенков серого», «Экстремальный стиль Lady Gaga», «Сюрреализм и оккультизм», «Тай чи фа джин: Продвинутая методика для разрядки энергии Ци», «Полная книга дзена», «Социализм против анархизма: Дебаты» и «Ремесла и навыки коренных американцев». На столе мисс Робертс конфискованная книга «48 законов власти» Роберта Грина, книга практических советов, которую читают 50 Cent и Дональд Трамп. Помимо различных священных писаний, экземпляры этой книги встречаются в шкафчиках заключенных чаще других, они в основном порваны и спрятаны под одеждой. Мисс Робертс говорит, что книга запрещена, так как считается «материалом, вызывающим галлюцинации», хотя сама читала ее взахлеб. Также в списке присутствуют названия книг об истории и культуре чернокожих: «Хьюи: Дух пантеры», «Лица Африки», «Послание чернокожим Америки» Элайджи Мухаммада и антология новостных статей под названием «Сто лет линчеваний».
«До чего сумасшедшая баба, — говорит мисс Робертс о женщине, написавшей то письмо, что она держит в руках. Она заочно знакома со многими ведущими переписку с зэками людьми, так как читает об интимных подробностях их жизней. — Она сделала себе татуировку с его именем на всю спину, прямо до тазовой кости. Когда он выйдет — когда бы он ни вышел, ведь сидеть ему лет 30-40 — то к ней точно не пойдет».
Я чувствую себя вуайеристом, но меня затягивает. Удивляет то, сколько здесь писем от бывших заключенных, чьи любовники до сих пор находятся в Уинне. Я читаю письмо, написанное кем-то, отбывающим срок в Анголе, небезызвестной тюрьме строгого режима в штате Луизиана:
У нас годовщина через 13 дней, на Рождество, мы могли бы быть женаты уже два года, почему же ты не поймешь, что все еще я хочу этих отношений?…Милый, [помни] татуировку на моей левой груди так близко к сердцу, ее я не сведу и не перекрою, пока дышу, а скоро набью твое имя и на ягодице.
Другое от недавно освободившегося зэка своему любовнику:
Надеюсь, с тобой всё хорошо. Люблю тебя так сильно…
Я тоже не смогу провести рождество с семьей. Мое сердце разбито и я глубоко несчастен. Мне всегда было страшно остаться без крыши над головой… И даже если мне удастся найти работу с ночными или вечерними сменами, спать мне будет негде, потому что приюты в неурочные часы закрыты. Чтобы меня впускали, нужно приходить до 16:00, иначе придется ночевать на улице. Программа направлена на то, чтобы люди оставались бездомными. Какой в этом смысл…
Грустное, наверное, получилось письмо. Но хороших новостей нет. Заканчиваю, потому что бумага кончается.
С рождеством, любимый. Очень сильно тебя люблю.
На одной открытке написано «Хотя твое положение кажется безвыходным…», а внутри «…господь поможет все преодолеть!» А дальше послание от жены заключенного:
Все время думаю о тебе. Здесь все о тебе напоминает, ненавижу это. Как же я, черт подери, скучаю! Между нами странная связь, ты запал мне глубоко в душу. Одна мысль о том, что я могу потерять тебя, ужасает. Я молюсь о том, чтобы ты не нашел кого-то другого. Знаю, поддержки от меня было мало, но, милый, ты не знаешь, через что мне пришлось пройти после расставания с тобой, а моей семье, видимо, надоело смотреть, как я медленно убиваю себя. Дважды я пыталась сделать это. 90 фенобарбитала, два роксикодона, три субоксона — и выжила. Второй раз после нашего телефонного разговора: 60 доксепина, 90 пропанола — и снова выжила, какого черта? У Бога все же есть чувство юмора. Кроме тебя у меня никого, всем плевать, жива я, умерла, голодна и в безопасности ли… Я осталась совсем одна, пытаясь выжить на свою зарплату и кантуясь из одной дурки в другую, чтобы скрыться от боли расставания с тобой…
Ты для меня все, и так будет всегда.
Люблю, жена.
Это письмо и упомянутые в нем пилюли преследуют меня все выходные. Что если никто больше не знает, что та женщина хотела убить себя? Я решаю, что стоит рассказать об этом мисс Робертс, но, приехав на работу, долго сижу на парковке и пытаюсь набраться смелости. Могут подумать, что я неженка и не гожусь для этой работы, что тогда?
Прохожу через сканнер и вижу ее.
— Эй, мисс Робертс, — окликаю ее.
— Да, — приветливо отвечает она.
— Я хотел рассказать вам кое о чем, собирался еще в пятницу, но, — она останавливается и смотрит мне в глаза. — Во время занятия с заведующей по психогигиене нам было велено докладывать о любых суицидальных…
Она прерывает меня взмахом руки и собирается уходить.
— Нет, это было в одном письме…
— Я поняла. Не переживай, — говорит она, направляясь к двери своего кабинета.
— Правда?
— Угу. На занятиях имелись ввиду они, — она показывает в сторону блоков. — Не стоит об этом волноваться. Все нормально. — Она заходит в почтовое отделение.
После рождества мы проходим последний тест. Мне страшно. Тест придумала ССА; мы никогда не сдавали положенных в государственных тюрьмах квалификационных экзаменов. Всего вопросов 92: каков порядок субординации и политика применения силы; что делать, если нас возьмут в заложники; как распознать суицидальные наклонности; как надевать кандалы и различать по цветам химикаты. Мы на этих темах особо не останавливались, и на половину вопросов я ответить не могу вообще. К счастью, беспокоиться не стоит. Помощник руководителя учебной части говорит, что мы можем проходить тест все вместе.
— Никто, наверное, тест не заваливает и работу получает, — говорю я.
— Да, — говорит она. — Мы позаботимся от том, чтобы ваши работы выглядели прилично.
(В ССА сказали, что это идет вразрез их практике.)
Выбыла уже где-то треть всех тех ребят, с которыми я начинал. Рейнольдс, например. А мисс Дусэ решает уйти из-за страха рецидивов астмы. Коллинсворта отправляют работать в ночную смену в «Ясень». Уиллис тоже работает ночью; его уволят после того, как он внезапно покинет тюрьму, а на посту у него останется кучка мобильных телефонов. Мисс Стерлинг попадает на дневную смену в «Берёзу». Но через 2,5 месяца ее заставят покинуть Уинн за контрабанду и любовные письма одному из заключенных.
