Аннексированный в прошлом году Россией, но признанный очень немногими странами Крым — снова в сводках новостей. 22 ноября 2015 года были взорваны крымские опоры линий электропередачи, из-за чего полуостров погрузился в темноту. После российской аннексии Крыма в марте 2014 года основную часть электричества полуостров получал от Украины, но после подрыва опор Киев не предпринимает никаких действий. Украина не несет юридической ответственности за снабжение оккупированной территории электроэнергией, но, конечно, отказ восстановить подачу электричества может настроить жителей Крыма против украинского режима. С другой стороны, если Россию посчитают неспособной обеспечить подачу на новообретенные территории такой важной вещи, как электроэнергия, все больше жителей Крыма будут выступать против аннексии и за возврат в состав Украины. В связи с этим важно понять, как сами крымчане определяют свою национальную принадлежность.
Многие обозреватели полагают, что поскольку крымчане в большинстве своем являются русскими, они больше преданы России, и поэтому приветствовали аннексию. Но так ли это? Проголосовали бы они на присоединение к России, если бы референдум был законным, свободным и честным?
Как часто бывает в таких случаях, факты рисуют гораздо более сложную картину. В 1990-х годах крымские сепаратисты пытались отделиться от Украины, чтобы быть ближе к России. В 1994 году им удалось организовать референдум, который Киев объявил незаконным. Этот референдум показал массовую поддержку «основанным на договоре» взаимоотношениям между Киевом и Крымом и то, что многие хотели иметь двойное российско-украинское гражданство, запрещенное законами Украины. Но после этого всплеска сепаратистское движение не смогло добиться отделения, ослабленное эгоизмом своего лидера Юрия Мешкова, которому не удалось сформировать идеологическую сплоченность в его рядах и обеспечить движению достаточную массовую поддержку, чтобы оно превратилось в жизнеспособную оппозицию украинскому государству. После этого, как говорили мои собеседники, сепаратистские политики превратились в «лузеров» в основном течении крымской политики, и народная поддержка сепаратизма пошла на убыль.
Более того, в действительности Крым населяет отнюдь не пророссийское и этнически русское большинство. Национальный состав полуострова — далеко не такой однородный, как можно себе представить, исходя из рисуемой картины. На самом деле, до аннексии русское этническое большинство в Крыму было очень раздробленным и весьма спорным, что я постараюсь объяснить далее. Поэтому важно выйти за рамки простых объяснений, что причиной аннексии и поддержки России стала этническая принадлежность.
Пять категорий этнической принадлежности в Крыму
В 2012 и 2013 году я в рамках подготовки своей диссертации провела в крымском городе Симферополе 53 интервью, пытаясь выяснить, что значит на полуострове быть русским. Я опросила людей самых разных политических взглядов и социальной принадлежности, включая представителей постсоветского поколения, дабы понять ощущения от принадлежности к русской нации и отношение к Украине, России и Крыму.
Основываясь на полученной информации, я сформировала категории, помогающие объяснить сложность отмеченной мною русской идентичности. За исключением последней категории, все респонденты заявили, что русский — их родной язык, а также язык межнационального общения.
1. Русские, подвергающиеся дискриминации
2. Этнические русские
3. Крымчане
4. Политические украинцы
5. Этнические украинцы
Эти категории позволяют увидеть дополнительные нюансы в крымской и украинской идентичности, потому что они выходят за рамки взаимоисключающих этнических категорий «русский» и «украинец», которые присутствуют в переписи населения и до настоящего времени использовались большинством обозревателей. Они помогают проиллюстрировать то, как крымчане справляются со сложными вопросами идентичности, лояльности и территориальных устремлений. Позвольте мне подробнее охарактеризовать эти категории.
Подвергавшиеся дискриминации русские наиболее страстно говорили о своей этнической, культурной и лингвистической принадлежности к русскому населению, и все поддерживали Россию. Они чувствовали угрозу и давление со стороны киевской политики украинизации и были членами пророссийских организаций. К 2014 году эти организации стали выступать за аннексию. Благодаря этому их лидеры, скажем, Сергей Аксенов из крымской пророссийской партии («Русское единство»), заняли места во власти, и тем самым помогли России заявить о легитимности оккупации. Однако важно отметить, что до 2014 года только эти немногочисленные и чрезвычайно политизированные люди заявляли, что являются жертвами дискриминации.
Следовательно, дискриминацию ощущали только те, кто чувствовал себя потерянным в постсоветской политике, но не те, кто мог и хотел приспособиться, в частности, молодое постсоветское поколение.
В отличие от них, этнические русские относили себя к этническим русским. Однако они не говорили о том, что подвергаются дискриминации со стороны Украины. Вместо этого у них было чувство легитимности от того, что они являются русскими. В то же время, они не только были счастливы жить на Украине, но и ощущали свою принадлежность к этой стране.
Грани категорий крымчан и политических украинцев были размыты, и в ходе переписи зафиксировать эту разницу было невозможно.
Первые говорили, что «крымчанин» — это их основная идентичность, и называли себя одновременно этническими украинцами и русскими, поскольку происходили из смешанных семей. Они выражали чувство принадлежности и к Украине, и к России — как в личностном плане, так и территориально.
Политические украинцы ниспровергали этнические категории. Они идентифицировали себя по своим политическим связям с Украиной как постсоветские граждане Украины. Хотя их родители были этническими русскими, Россия была для них заграницей. Они чувствовали, что этническая принадлежность не является определяющей для их жизненных шансов и судеб в Крыму или на Украине, потому что все, вне зависимости от национальности, «живут плохо».
В отличие от этнических украинцев, политические украинцы относили себя к постсоветской категории украинцев из Крыма.
Этнические украинцы считали себя украинцами в культурном и этническом плане, потому что родились в разных областях Украины, но не в Крыму.
Эти категории продемонстрировали отсутствие связи между идентичностью, гражданством и территориальными устремлениями. Ни у кого из числа опрошенных мною не было российского гражданства (или они не признавались в этом). Все они говорили, что оно для них недоступно и/или нежелательно. Хотели, но не могли получить российское гражданство только дискриминируемые русские. Им нужны были какие-то меры защиты от Украины, которая, как им казалось, вытеснила их на обочину. Все прочие категории считали российское гражданство нежелательным, поскольку оно давало им права, которых они не хотели, и в которых не нуждались.
Никто из опрошенных мною людей не желал отделения от Украины или присоединения к России. Их вполне удовлетворяло существующее положение вещей. Даже дискриминируемые русские, занимавшие наиболее пророссийские позиции и относившиеся к пророссийской категории, поддерживали территориальное статус-кво, предпочитая мир сепаратизму или объединению с Россией, которые у них ассоциировались с «кровопролитием» и «катаклизмами». К какой бы категории ни относили себя мои собеседники, они говорили, что после неудачи сепаратистского движения, не сумевшего в 1994 году добиться отделения, сепаратистские настроения существуют лишь в маргинальной политике.
Российская аннексия Крыма отнюдь не была неизбежной
Иными словами, я не смогла прийти к выводу, что Крым в подавляющем большинстве осознает себя русским, и что его жители страстно мечтают вернуться в ту страну, к которой они реально принадлежат. Скорее, русская идентичность там была сложной, раздробленной и спорной. Если кто-то называл себя русским, это вовсе не означало, что он в политическом плане будет пророссийским и антиукраинским.
Далее, если кто-то осознавал себя русским, это не значило, что он хочет присоединения к России. Все мои респонденты считали Украину легитимной и хотели жить в ее составе. Даже дискриминируемые русские предпочитали «плохое место» «хорошей войне», как говорил Дэвид Лейтин (David Laitin), имея в виду русских в постсоветской Эстонии.
Иными словами, российская аннексия Крыма отнюдь не была неизбежной. На самом деле, это был критический разрыв, который наступил после украинского Евромайдана. Этнической принадлежностью к русским и неоднозначной лояльностью невозможно объяснить аннексию Крыма и продолжающийся конфликт в Донбассе. Как и почему крымские пророссийские организации и украинская Партия регионов стали добровольными участниками этой аннексии? Это большой и более сложный вопрос, который заслуживает ответа более весомого и аргументированного, чем незамысловатый рассказ об этнической принадлежности.
