Вы не знаете, что печальная первая тема Четвертой симфонии Брамса – это, на самом деле, русская народная песня? А в интонациях проникновенного хорала, исполняемого деревянными духовыми в начале медленной второй части произведения, совершенно очевидно чувствуется влияние русского православного мужского хора?
Нет, конечно, и то, и другое неправда. Но в четверг вечером в Карнеги Холле, во время второго из двух выступлений, Юрий Темирканов, дирижировавший Санкт-Петербургским филармоническим оркестром во время свежего интригующего представления Четвертой симфонии Брамса странным образом сумел заставить эту германскую музыку звучать по-русски. Считается, что мы живем в эпоху, когда мир стал меньше, а отчетливые национальные особенности разных оркестров уступили место единому международному стилю. Однако российские оркестры в значительной мере остаются верными своим корням и особенностям российского исполнения, с его смутными полутонами, смягченным звучанием медных духовых, пронзительными деревянными духовыми и полновесной текстурой; и особенно это справедливо для этого российского оркестра, основанного в 1882 году.
Это впечатление усиливается от выбора произведений Темирканова, художественного директора и главного дирижера Санкт-Петербургской филармонии на протяжении уже 23 лет. Из шести пьес, исполненных на двух концертах, произведение Брамса оказалось единственным, написанным не российским композитором.
Концерт в среду открыло исполнение «Кикиморы» - семиминутной симфонической поэмы Анатолия Лядова, ученика Римского-Корсакова. По сюжету странной российской сказки, легшей в основу этого произведения, Кикимора – ведьма, которую с младенчества вырастил колдун; укачивая малышку в хрустальной колыбели, он потчевал ее разными историями. К семи годам ведьма все еще была размером с наперсток, но уже замышляла злодейства против мира.
Низкое гудение медных струн, открывающее исполнение поэмы, кажется, не исходило со сцены, а просачивалось сквозь половые доски. После эпизода, задавшего атмосферу, музыка взрывается вихревым танцем, местами полубезумным, местами нежным, с прозрачной текстурой. Не могу понять, почему эта симфоническая поэма 1909 года не имеет такой популярности, как «Ученик Чародея».
Основными произведениями концертной программы в среду были Второй фортепианный концерт Рахманинова и «Шехеразада» Римского-Корсакова. Взявшись за эти два столпа симфонического репертуара, Темирканов поднял ставки очень высоко: настоящий российский оркестр собрался показать всем, как действительно следует играть эту музыку. И показал.
Виртуозный российский пианист Николай Луганский оказался выразительным исполнителем Рахманинова. Для игры Луганского, верного наследию российского романтизма, характерна порывистая стремительность и бархатное звучание. Впрочем, Луганский, оба родителя которого серьезно занимаются наукой, выступает также и как аналитический музыкант. В начале концерта, открывающегося серией зловещих аккордов нарастающей громкости и звучности, Луганский вторит каждому из них, подчеркивая гармонические переплетения звуков. А когда возникшая основная тема переходит к оркестру, его рояль взрывается проникновенным фортепианным арпеджио, аккомпанирующим основной мелодии.
Темирканов, на протяжении всей пьесы, заставлял оркестр звучать мощно и стихийно, а Луганский привнес ясность, силу и свой своеобразный талант. Но особенно тронули меня во время исполнения этой вещи наиболее приглушенные пассажи, например, в начале медленной части, когда пианист мягко вел простой нотный рисунок, сопровождавший печальное соло кларнета волнообразным гармоническим фоном.
В «Шехеразаде» представлена одна из историй тысячи и одной ночи, рассказанная обольстительной Шехеразадой своему супругу, мстительному султану, считающему, что его жены ему не верны. В своем исполнении Темирканов и его музыканты не столько стремились подчеркнуть экзотический характер музыки, вызывающе вкрадчивое звучание и нечеткую текстуру, сколько выступили повествователями истории музыкальными средствами. Все было прямо, живо, характерно. Роскошная оркестровка, поддерживающая тему вступления в эпизоде «Море и корабль Синдбада» вызывает в воображении не биение волн, а рокот океана. Когда в финале корабль терпит крушение, игра становится грубоватой, напряженной, киноматографичной, несмотря на отдельные резкие всплески. Концертмейстер Лев Клычков замечательно сыграл соло на скрипке, с богатым звуком и утонченным лиризмом.
В четверг выступление открылась блистательным исполнением прелюдии к великой опере Римского-Корсакова «Легенда о граде Китеже». После первых угрюмых вступительных тактов, когда зазвучала хоральная тема, звуки словно завернулись в магическую дымку струнных и оркестровых созвучий.
Блестящая молодая американская виолончелистка Алиса Вайлерштейн (Alisa Weilerstein) о которой я не слышал с 2009 года, когда она приняла участие в «Дне классической музыки» в Белом доме, великолепно сыграла партию солистки в блистательно исполненном Концерте для виолончели № 1 Шостаковича. Строго ритмичная игра с затейливой артикуляцией не относится к сильным сторонам этого оркестра. Однако за страстной, интеллектуальной игрой Валерштейн, за богатством многоцветного оркестрового сопровождения стояло органичное и захватывающее произведение – одно из нескольких десятков крупнейших произведений ХХ века, написанных для Мстислава Ростроповича.
Так как же на этом фоне яркое, живое, трепетное исполнение симфонии Брамса не будет выглядеть в каком-то смысле русским? На бис Темирканов сыграл «Нимрода» из вариаций Элгара «Энигма», добившись от своего оркестра роскошного, таинственного, полного звука. Неудивительно, что эта эпохальное произведение британского музыканта тоже зазвучало по-русски.
