На первый взгляд, история Accenture подобна исполнению американской мечты. Эта одна из крупнейших в мире консалтинговых компаний, ежегодно получающая десятки миллиардов долларов прибыли, появилась в 1950-е годы как маленькое подразделение аудиторской фирмы Arthur Andersen. Ее первым крупным проектом стала рекомендация руководству General Electric установить компьютер на предприятии в Кентукки, чтобы автоматизировать обработку платежей. Последовал устойчивый рост на протяжении нескольких десятилетий, и к 1989 году это подразделение благодаря своим успехам стало самостоятельной компанией Andersen Consulting.
Но если взглянуть на ее деятельность пристальнее, мы увидим, что в своем восхождении она свернула в сторону с проторенного американского пути. И не потому что эта компания открыла зарубежные представительства в Мексике, Японии и других странах — международная экспансия обычное дело для многих американских фирм. Нет, Andersen Consulting увидела за границей значительные выгоды и преимущества (меньше налогов, дешевле рабочая сила, менее обременительные нормы и правила), и провела внутреннюю реструктуризацию, дабы воспользоваться ими в полной мере. К 2001 году, когда компания получила котировку на фондовой бирже и стала называться Accenture, она трансформировалась в сеть франшиз, деятельность которых весьма условно координировал холдинг в Швейцарии. Она зарегистрировалась в качестве юридического лица на Бермудах, и оставалась там до 2009 года, после чего сменила страну регистрации на Ирландию, где тоже низкие налоги. Сегодня 373 тысяч сотрудников Accenture разбросаны по 200 с лишним городам в 55 странах. Консультанты выезжают в командировки для ведения краткосрочной работы по заказу, но подчиняются региональным центрам, скажем в Праге или Дубаи, где ниже налоговые ставки. Во избежание надоедливых проблем со статусом резидента кадровый департамент делает так, чтобы сотрудники не задерживались подолгу на одном месте.
Добро пожаловать в мир метанациональных компаний, которые, подобно Accenture, не имеют государственной принадлежности. Когда эксперты по бизнесу и стратегии Ив Доз (Yves Doz), Хосе Сантос (José Santos) и Питер Уильямсон (Peter Williamson) придумали в 2001 году этот термин, метанациональные компании только начинали формироваться как явление, отходя от традиций корпораций, гордившихся своими национальными корнями. (В 1950-х годах президент General Motors Чарльз Уилсон (Charles Wilson) произнес свою знаменитую фразу: «Что хорошо для нашей страны, хорошо и для General Motors. И наоборот».) А сегодня корчевание национальных корней стало обычным делом.
ExxonMobil, Unilever, BlackRock, HSBC, DHL, Visa — все эти компании выбирают места для размещения персонала, заводов и фабрик, штаб-квартир и банковских счетов с учетом того, где лучше нормы и правила, где больше ресурсов, где лучше связь и инфраструктура. У умных метанациональных корпораций юридический адрес зачастую в одной стране, корпоративное руководство в другой, финансовые активы в третьей, а управленческий состав разбросан еще по нескольким странам. Некоторые из крупнейших фирм американского происхождения, такие как GE, IBM, Microsoft, коллективно владеют оффшорными активами на триллионы не облагаемых налогами долларов, передавая прибыль с зарубежных рынков холдинговым компаниям, зарегистрированным в Швейцарии, Люксембурге, на Каймановых островах или в Сингапуре. Точно иллюстрируя то недовольство, которое данная тенденция порождает у политиков, некоторые обозреватели называют эти деньги «доходами без гражданства», а президент Обама назвал накапливающие такие прибыли компании «корпоративными дезертирами».
Конечно, нет ничего неожиданного в том, что компании изыскивают новые способы работы, действуя в своих интересах. Было бы удивительно, если бы они не занимались такими поисками. Но усиление метанациональных корпораций связано не только с новыми способами делать деньги. Оно также вносит изменения в понятие «мировая сверхдержава».
В дебатах по поводу этого определения речь обычно идет о государствах — то есть, может ли какая-нибудь страна соперничать с американским статусом и влиянием. В июне 2015 года исследовательский центр Pew опросил людей в 40 странах и выяснил, что по мнению 48 процентов респондентов (в среднем), Китай превзошел или превзойдет США, став главной сверхдержавой, а 35 процентов сказали, что этого не будет никогда. Но центру следовало бы расширить масштабы своих опросов, так как корпорации, скорее всего, превзойдут все государства по степени своего влияния.
На сегодня те деньги, которыми владеет Apple, превышают ВВП двух третей стран в мире. Фирмы задают тон в вечной игре в кошки-мышки с государственными регуляторами. После финансового кризиса 2008 года американский конгресс принял закон Додда-Франка, дабы помешать чрезмерному росту банков, который может привести к катастрофе. Но хотя этот закон помог расправиться с рядом финансовых институтов размером поменьше, крупнейшие банки, работающие во многих странах, стали еще крупнее, накопив еще больше капитала, а взаймы давая меньше. Сегодня 10 крупнейших банков как и прежде контролируют почти 50 процентов мировых активов, находящихся под управлением. Между тем, некоторые чиновники из Евросоюза, включая комиссара по вопросам конкуренции Маргрете Вестагер (Margrethe Vestager), настаивают на политике общего налогообложения для всех стран-членов, чтобы корпорации не могли воспользоваться преференциальными ставками. Но если это произойдет (а это большое «если»), фирмы просто уйдут в другие места за пределами европейского континента в поисках метанациональных возможностей.
Мир вступает в новую эпоху, в которой самым сильным законом будет не закон о суверенитете, а о спросе и предложении. Как заметил ученый Гэри Гереффи (Gary Gereffi) из Университета Дьюка, к денационализации сегодня подключаются компании, пользующиеся возможностями самых разных географических мест для создания цепочек добавленной стоимости. Это приносит успех таким компаниям, как сырьевой трейдер Glencore и логистическая фирма Archer Daniels Midland, которые не занимаются производством товаров, но являются экспертами в поиске и приобретении тех ингредиентов, которыми пользуются в своем производстве метанациональные фирмы, где бы в них ни возникала потребность.
Могут ли компании пойти еще дальше, превратившись из фирм без национальности в виртуальные фирмы? В 2013 году Баладжи Сринивасан (Balaji Srinivasan) (он сейчас работает партнером в фирме венчурного капитала Andreessen Horowitz) произнес вызвавшую острую полемику речь, в которой заявил, что Кремниевая долина становится влиятельнее Уолл-Стрит и американского правительства. Он рассказал о «полном уходе Кремниевой долины», о создании «общества присоединившихся за пределами США, которыми управляют технологии». Его главная мысль состоит в том, что поскольку различные сообщества все чаще существуют в онлайне, то и бизнес может полностью переместиться в сетевое «облако».
Представление о том, что облагать налогом метанациональные компании надо там, где находятся их штаб-квартиры, сегодня кажется совершенно устаревшим. Но полный уход, о котором говорит Сринивасан, может показаться технологической утопией. Однако если компании без государственной принадлежности живут по одному правилу, это вызвано тем, что всегда есть другие места, где можно получать больше прибыли, где дружелюбнее режим надзора и контроля, где больше благоприятных возможностей. Вера в это помогает находчивым, мобильным и умным корпорациям перерастать своих хозяев, в том числе, господствующую в мире сверхдержаву. В этом плане метанациональные компании разрывают земные путы и овладевают силой облачного влияния. И это уже становится реальностью. Возможно, это даже неизбежный процесс.
