Почему французы устраивают такую шумиху вокруг купальных костюмов? Потому что для Франции пляж — больше, чем просто береговая линия. Это символ национальной идентичности.
Если верить Марин Ле Пен, усаженные пальмами набережные, золотые пески и ослепительное море Лазурного берега этим летом превратились в поле боя, где борьба ведется за саму душу Франции.
На прошлой неделе в своем личном блоге Ле Пен — лидер ультраправого «Национального фронта» — выразила недовольство по поводу присутствия на пляжах Франции «буркини» — купальника, полностью закрывающего тело, который носят некоторые мусульманки. И предложила свою поддержку ряду городов и курортов, которые в течение последних недель один за другим ввели запрет на использование таких купальных костюмов. Французские пляжи — это не место, где женщины закрывают свои тела, написала Ле Пен, ностальгически добавив: «Французские пляжи принадлежат Бардо и Вадиму».
Ле Пен имела в виду киноработы знаменитого французского режиссера Роже Вадима и его первой жены и музы Бриджит Бардо. В частности, Ле Пен могла подразумевать знаковый фильм Вадима «И Бог создал женщину» (1956), где юная полуобнаженная Бардо сыграла чувственную 18-летнюю сироту Жюльет. Официальный трейлер фильма сообщает, что действие его «разворачивается в языческом раю Французской Ривьеры», которым персонажи в полной мере успевают насладиться, однако эта история не только о живописном пляжном флирте.
В то время Франция переживала послевоенный экономический бум, сопровождавшийся подъемом массового туризма, в результате чего многие семьи рабочего класса впервые оказались на пляжных курортах. Club Med — или Club Méditerranée — который впоследствии станет мировым туроператором, только начинал свое существование в Париже.
Но если в 1950-е годы жизнь была пляжем, всего несколько лет до того все было совсем иначе. Взывая к французской ностальгии по известному дуэту и эпохе, которую они олицетворяют — а затем, связывая буркини с недавними атаками в Ницце и Нормандии — Ле Пен не просто возвращается к мифическому времени, когда эротизм пустынного французского побережья еще не был уничтожен мусульманками в их длинных одеяниях; она также пытается сыграть на глубоко укоренившейся в национальном сознании тревоге, напоминая о том, что французский пляж не всегда был местом отдыха и релаксации. Он также был местом насилия, травм и вторжения.
Во Франции пляж уже давно стал мощным символом и хранилищем французской национальной идентичности. Помимо кинематографистов, пляж вдохновлял французских художников, писателей и философов. Известные французы даже утверждали пляжи за пределами границ их собственной страны: так, художник Поль Гоген оставил свой след на Таити; писатель и беглый каторжник Анри «Папийон» Шарьер сделал то же самое в Венесуэле, а сатирик и романист Мишель Уэльбек — в Таиланде. Однако то, что именно олицетворял собой пляж, менялось на протяжении многих лет и зависело от контекста каждой эпохи.
На протяжении многих веков французское побережье было местом уязвимости и воздействия внешних рисков — не для тел, а для всей нации. Пляжи были обязаны находиться под защитой (хотя, согласно часто цитируемому анекдоту, Людовик XIV жаловался, что он потерял больше территорий из-за итальянских астрономов, которым доверил составить карту своего побережья, чем в иностранных войнах, поскольку их точные инструменты и измерения показали, что французское побережье меньше по размерам, чем считалось). После Второй мировой войны на атлантическом побережье Франции долгие годы заживали шрамы, оставленные колючей проволокой и бункерами — постоянное напоминание о немецкой оккупации. Соучредители Club Med Жерар Блиц (Gérard Blitz) и Жильбер Тригано (Gilbert Trigano) фактически открыли свои первые курорты за пределами Франции, на испанском острове Майорка и в Салерно (Италия), посчитав, что французам в первую очередь необходимо проводить отпуск за пределами страны, в которой все напоминает о войне и повседневной жизни.
«Там, где все в плавательных костюмах, нет места социальным различиям».
Мы до сих пор можем наблюдать следы этого давно сложившегося отношения французов к пляжному туризму: сегодня он выражается в мощном отклике на буркини. Едва ли даже в 1960-е годы кто-нибудь был готов искренне подписаться под мифом о том, что, стоит только надеть на себя плавки или парео, и рухнет вся социальная иерархия. Тем не менее, и по сей день у людей остается ощущение, что, обнажаясь на пляже, они демонстрируют личную приверженность к избавлению от атрибутов буржуазного существования. Буркини не только напоминают людям о вновь актуальной классовой, расовой и гендерной напряженности — кажется, что те, кто их носит, отказываются участвовать в создании иллюзии социального выравнивания, которое, как предполагается, должно произойти посредством ощущения незащищенности и уязвимости обнаженного человеческого тела.
Проблема, которую видят противники буркини, — не в самом приходе этих купальных костюмов на французские пляжи, а в чувстве того, что их обладательницы не принимают активного участия в сохранении существующих мифов. Если французский пляж является местом, которым каждый, независимо от статуса и происхождения, может в равной мере пользоваться и наслаждаться, то появление буркини на пляжах требует того, чтобы мусульманское население Франции было вписано в различные национальные нарративы: мусульманские граждане тоже имеют право на пятинедельный оплачиваемый отпуск, исход из крупных городов, а также на детские поездки на переполненные пляжные курорты. То, что француженки мусульманки могут сделать выбор в пользу пляжных игр и купания вместе со своими детьми, вместо того чтобы прятаться в тени опустевших французских городов, оказывается вызовом ложным представлениям о свободе женщин и исламе. Близорукое видение французского общества, навязываемое такими людьми, как Ле Пен, настаивает на том, что пляж остается пространством бесцеремонного, давно устаревшего мужского шовинизма и объективизации женщин, воплощенных в кино 1950-х годов.
В то время, как некоторые считают, что присутствие буркини ставит под угрозу хрупкое равновесие пляжной культуры, в основе которой — обнаженная плоть и секуляризм, другие с готовностью вступили в дебаты о том, для кого и чего пляж предназначен. Намек Ле Пен на знаковые пляжные сцены из фильма «И Бог создал женщину» ловко обходит стороной более глубинный пласт сюжета картины Вадима. Фильм на самом деле рассказывает историю меняющегося экономического ландшафта: сексуально ненасытная героиня Бардо, Жюльет, оказывается в окружении сразу нескольких поклонников: владельцев верфи, братьев Антуана и Мишеля Тардье, чья семья представляет собой старинную культуру французского взморья, и богатого застройщика Эрика Карадина, который собирается строить на их полосе пляжа новое казино. В том, что нынешний лидер крайне правых во Франции решила утвердить образ экономических изменений, где рыболовство и судостроение — традиционные формы труда и промышленности, которые обычно отстаивает Ле Пен — должны дать дорогу барам, казино, а также возможностям удовлетворить гедонистические сексуальные желания, нельзя не отметить определенную долю иронии.
В своем блоге Ле Пен представила французский пляж как своего рода священное пространство — вневременной маркер французской национальной идентичности. Однако пляж относится к национальным мифам именно потому, что это постоянно меняющееся пространство. Он подвержен как эрозии, так и восстановлению, он является объектом перепланировки и вечного перемещения различных лиц и групп.
Пляж не должен быть полем боя. Тем, кто ищет противоядие идеям Ле Пен о том, кто и что должно определять образ французского пляжа, не помешает обратиться к фильму еще одного режиссера Новой волны и современника Вадима, Аньес Варда (Agnès Varda). В ее фильме 2008 года «Пляжи Аньес» взятая за основу тема пляжа обеспечивает в высшей степени личную ретроспективу жизни и кинокарьеры режиссера. Появляясь в различных воображаемых, реконструируемых и исторических ипостасях, пляж здесь оказывается местом возвращения и размышлений, воплощенных наиболее остро в образах Жака Деми, ее мужа, незадолго до его смерти в 1990 году.
На протяжении всего фильма Варда предстает полностью одетой восьмидесятилетней женщиной, для которой пляж — место вечной любви наряду со случайным сексом, место семейных связей наряду с приключениями и риском. Пляж может считаться постоянной составляющей французского культурного воображения, но, как показывает нам Варда, он может воплощать собой разнообразие, перемены и любовь, вместо единообразия, неравноправия и ненависти.
