Какой волшебной силой обладает язык, который мы используем в публичной сфере?

Язык скрывает в себе не выраженную явно позицию говорящего, а также воздействует на адресата высказывания, хотя тот не в полной мере это осознает. Поэтому психологи часто говорят о магической силе языка: ведь язык, как магия, воздействует на человека вне зависимости от его воли и убеждений. 

Польский художник или художник-поляк. Сила существительного

Имя существительное обладает гораздо большей силой, чем глагол или прилагательное, утверждают американские психологи Грегори Уотсон (Gregory Watson) и Мазарин Банаджи (Mazarin Banaji). Они продемонстрировали, что использование утверждения вроде «Янек-пиволюб» вместо «Янек часто пьет пиво» означает, что мы признаем данную черту более важной, более стабильной во временном плане и влияющей на другие аспекты жизни описываемого человека. Исследования итальянского ученого Андреа Карнаги (Andrea Carnaghi) доказали, что если мы говорим, например, «Яцек — гомосексуалист», а не «у Яцека гомосексуальная ориентация», для реципиентов этого послания принадлежность Яцека к данной группе станет особо важным фактом, который будет влиять на то, как они будут воспринимать этого человека. Он будет в первую очередь гомосексуалистом, а все остальное отойдет на второй план.

Язык может не только формировать впечатление, но и влиять на то, как описываемый человек будет восприниматься в обычной жизни. Использование существительного автоматически запускает категориальное мышление, то есть восприятие людей через призму групп, к которым они принадлежат. Психология уже давно учит, что мышление категориями связано с автоматическим вознесением интересов «своих» над интересами «чужих». Каждая категория делит мир на группы, к которым мы принадлежим (например, поляки, мужчины, ученые, европейцы), и те, от которых мы хотим отличаться (немцы, женщины, студенты, азиаты). Использование существительных открывает в нас ту мрачную сторону человеческой натуры, в которой наше окружение разделено границами принадлежности к группе: одного пола, национальности или расы.

Исследования, которые мы провели недавно в группе исследователей из Германии, Польши, Финляндии, Чехии и Италии, продемонстрировали, что практически в каждом европейском языке имена существительные делают разделение на группы более отчетливым. В каждом из государств мы показали участникам исследования две выбранных случайным образом абстрактные картины. Половине испытуемых говорилось, что авторы этих картин — художник-датчанин, художник-поляк, немец и т.д. Второй половине — что авторы — это датский и польский (немецкий и т.д.) художники. Потом мы попросили оценить эти картины: композицию, эстетические достоинства. Мы также спросили, повесили бы опрошенные такую картину у себя на стене. Те, кому мы представили национальность авторов при помощи существительного, гораздо больше хотели бы повесить у себя картину соотечественника, чем датчанина. Тем, кому мы представили авторов при помощи прилагательных, обе картины казались одинаково привлекательными.

Хотя этот эксперимент может показаться оторванным от реальной жизни, он говорит о базовом механизме, который касается нас всех: имена существительные подспудно активизируют в нас желание превознести «своих» путем принижения «чужих». Несколько лет назад мы проверили это в масштабном опросе, в котором попросили поляков выразить свое мнение на тему, которая уже много лет вызывает бурю эмоций и часто становится предлогом для выражения крайне предвзятых мнений. Половине респондентов мы задали такой вопрос: согласны ли они, чтобы поляки, владевшие недвижимостью на территории бывшей Второй Польской республики, имели возможность вернуть себе это имущество, а также, чтобы такую недвижимость могли вернуть себе евреи. Несложно догадаться, что они были, скорее, согласны на реституцию имущества поляков, чем евреев. Второй половине респондентов мы задали тот же вопрос, но использовали при этом формулировки «польские владельцы, еврейские владельцы». Эта небольшая модификация привела к статистически существенным отличиям в ответах: нежелание отдавать недвижимость евреям было слабее.

Использование имен существительных может усиливать предубеждения, связанные с этнической принадлежностью, подчеркивать национальные категории, а описываемое таким образом поведение кажется нам более предсказуемым. Это наводит на мысль, что существительные должны быть особенно популярны у людей с правыми взглядами. Ведь психологи и политики уже давно говорят, что такие люди мечтают о простом, предсказуемом и упорядоченном мире. В среде правых сильнее, чем у центристов и левых, распространено также мышление категориями. Мы решили проверить это в исследованиях, проведенных в Польше и Ливане. Участники читали, например, фразу о Магде, которая ожидает, что все пойдет в соответствии с планом, и должны были ответить, как бы они сами ее назвали: оптимисткой или оптимистичным человеком. Люди, придерживающиеся левых взглядов, выбирали чаще вариант с прилагательным, а правые — с существительным. Исследование также показало, что специфические предпочтения правых, действительно, связаны с их потребностью упорядочить образ мира. Поэтому, судя по всему, они так сопротивляются политкорректным определениям, которые продвигают левые и либералы: человек с инвалидностью, человек с еврейскими корнями или гомосексуальный человек. Правым эти формулировки кажутся опасными, так как делают мир непредсказуемым и слишком сложным.

«Психологиня» или женщина-психолог. О грамматическом роде

Одна из самых бурных дискуссий на тему политкорректного языка касается вопроса грамматического рода. Года три назад министр спорта Иоанна Муха (Joanna Mucha) попросила называть ее «министрисса» (ministra). Женская форма, как подчеркивают феминистки, должна способствовать превращению женщины в активный субъект и изменить наше восприятие традиционно мужских профессий, чтобы женщины могли быть активно в них представлены. Реакции на заявление Иоанны Мухи были очень разными: от активной поддержки со стороны философа Магдалены Щрёды (Magdalena Środa) до резкой критики со стороны лингвиста Ежи Бральчика (Jerzy Bralczyk), который назвал такое слово «насилием над польским языком». Начались размышления, кого нам следует обучать: психологинь или женщин-психологов? Как называть преподавательницу в университете: женщина-профессор, профессорша или профессорка? Хотя исследовательницы-феминистки решительно выступали за женские формы, лингвисты и лингвистки указывали, что такой вариант воспринимается менее серьезно. Одно из исследований, проведенное Викторией Камасой (Victoria Kamasa), показало, что (женщина) учитель кажется более серьезной и дисциплинированной, чем «учительница».

Пионерские исследования, которые на эту тему провели в Польше Магдалена Форманович (Magdalena Formanowicz) и Александра Числак (Aleksandra Cisłak) касались впечатления, которое производят женщины, ищущие работу. Тех, кто использовал в своем резюме женскую грамматическую форму профессии, оценивали хуже, чем тех, кто использовал мужскую: первые казались менее компетентными и менее достойными трудоустройства. Особенно сильно они теряли в глазах людей с консервативными взглядами, «прогрессисты» же относились к феминистическому языку более благожелательно.

В следующих исследованиях этой проблемы, которыми занимался в последние годы мой коллектив, мы заметили, что отношение к «равноправному» языку в значительной мере зависит от пола  испытуемого.

Женщин женские окончания не смущали, а описанный таким образом человек казался им по сравнению с человеком, описанным мужской формой названия профессии, не менее компетентным, а вызывающим больше симпатии. Мужчины реагировали на женские названия профессий отрицательно: кандидатки казались им менее компетентными и вызывающими меньше расположения. И это ведет к дискриминации женщин. Самое большое неприятие вызывают женские формы названий тех профессий, в которых до сих пор преобладали мужчины. Сильный пол не протестует против учительниц, уборщиц или санитарок. Поэтому можно предположить, что через какое-то время, по мере прихода женщин на «мужскую» работу, женские формы названий профессий станут более популярными. А если женщины будут последовательно использовать «равноправный» язык, то их присутствие на руководящих постах будет восприниматься в обществе с большим одобрением.

Ребенок или плод. Об очеловечивающем и деперсонифицирующем языке

Вопрос абортов — это одна из самых жарких тем в польских публичных дискуссиях. Обе стороны спора используют веские выражения, рисующие конкретные образы и формирующие позицию. Предметом оживленной дискуссии могут стать уже сами слова, которыми описывается эмбриональная жизнь.

Их сила видна в формулировках польского законодательства, регулирующего вопросы защиты жизни, начиная с зачатия. Если закон 1993 года о планировании семьи использует чаще выражение «плод», то уголовный кодекс 1997 использует термин «зачатый ребенок». Не стоит ли за этими словами скрытое желание ужесточить закон и назвать аборт преступлением? Исследования, которые мы провели в последние годы с Малгожатой Миколайчак (Małgorzata Mikołajczak), были призваны ответить на этот вопрос.

Участники получали тест на знания о пренатальном периоде жизни человека. Половина участников получила вопросы со словом «ребенок» (например: «на какой неделе беременности начинает развиваться мозг ребенка?»), половина – со словом «плод». Потом испытуемые отвечали на разные вопросы на тему абортов: как форм, допускаемых законодательством (например, для жертв изнасилования или в случае угрозы жизни женщины), так и запрещенных законом (аборт по желанию). В случае допускаемых форм аборта язык не оказывал влияния на позицию, а в случае запрещенных — ее определял. Те люди, которые получили тест о «плодах» были гораздо более склонны принять «аборт по желанию», чем те, кто получил тест о «нерожденных детях».

Следующее наше исследование показало, что когда люди читали о «детях» они начинали иначе воспринимать эмбриональную жизнь и видеть у плода типично человеческие умения и черты. Тогда как испытуемые, читавшие о «плодах» воспринимали их, как неодушевленный предмет, лишенный чувств и эмоций. А это находит отражение в более или менее терпимом отношении к «аборту по желанию».

Такие результаты наводят на несколько грустных выводов. Вопреки распространенному мнению взгляды и убеждения вовсе нельзя назвать твердыми и стабильными даже в базовых моральных вопросах. Достаточно умело использовать язык, чтобы люди поддались на манипуляцию и были готовы согласиться на такие юридические решения, которые раньше считали недопустимыми. Следует подумать о последствиях этого, чтобы ограничить мощные эффекты политического воздействия.

Высокие деревья и роботы для уборки. О языке ненависти

В политике язык — это не только оружие внушения. Порой он используется для того, чтобы сформировать имидж определенной группы, выставив ее менее ценной, или назначить козлов отпущения – переложить на какую-то общность ответственность за собственные неудачи. В Руанде перед геноцидом народа тутси государственное радио передавало преисполненные ненавистью программы, в которых будущие жертвы изображались в образе чуждых обществу «высоких деревьев» (отсылка к росту тутси, которые, на самом деле, были лишь немного выше хуту). Когда президент Руанды Жювеналь Хабиаримана (про происхождению хуту) погиб в авиакатастрофе, достаточно было призыва «вырубить высокие деревья», чтобы тысячи его соплеменников бросились с мачете на своих соседей.

Этот крайний пример языка ненависти, создавшего почву для геноцида, показывает, какую силу может иметь использование слов, выделяющих одну группу среди ее окружения. В современной Польше язык ненависти в политике не приводил, к счастью, к таким трагедиям. Одновременно наша страна настолько однородна в этническом отношении, что язык ненависти становится особенно привлекательным инструментом политической пропаганды. С другой же стороны, в последнее время мы могли наблюдать множество примеров применения такого языка. Польский представитель в Европейском парламенте в своих пленарных выступлениях использовал слово «nigger», называл в публичных выступлениях людей с гомосексуальной ориентацией «гомиками», а людей с ограниченными возможностями — «калеками». Наши журналисты писали об украинских эмигрантках, как о «роботах для уборки». Польское духовное лицо говорило о темнокожем священнике: «видимо, он забыл умыться». Молодой музыкальный коллектив пел: «Цыган — это вор, так будет всегда». Последствия этого долго не получали должного анализа.

В недавнем исследовании, которое мы провели совместно с фондом им. Стефана Батория, мы хотели понять эффекты воздействия языка ненависти политиков, журналистов или священников. Оказалось, что самым богатым источником языка ненависти стал сейчас интернет: больше половины молодых поляков видят там оскорбительные слова о мусульманах, а больше 2/3 встречаются с расистским контентом. Это несет серьезные последствия: люди, которые часто соприкасаются с языком ненависти (в СМИ или в будничных разговорах) перестают чувствовать оскорбительность таких выражений. Психологи называют это десенсибилизацией, то есть потерей чувствительности к языку ненависти, что в итоге ухудшает отношение к оскорбляемым меньшинствам. Здесь работает тот же механизм, что в случае увлечения жестокими компьютерными играми. Американские психологи недавно установили, что мозг людей, которые стреляют в виртуальном мире в других, слабее реагирует на насилие в окружающем его мире, а в итоге они сами чаще прибегают к насилию и становятся более агрессивным. Язык ненависти действует так же.

Не обходится это без последствий и для меньшинства. Исследование Брайана Муллена (Brian Mullen), проанализировавшего исторические эпизоды унижения разных меньшинств, показали, что негативные оценки не только приводили к дискриминации и ухудшали функционирование членов этой группы, но и негативно сказывались на их психическом состоянии, даже повышая риск самоубийств.

Так что язык в политике может иметь отдаленные последствия: для избирателей, обществ, меньшинств и большинства. Чем лучше мы будем осознавать его скрытое влияние на наше поведение и позицию, тем более рационально мы будем действовать, и тем более осознанными станут наши политические решения. Мы сможем лучше противостоять внушению и пропаганде. Порой она бывает навязчивой, но чаще — тонкой и практически неразличимой.