«О! Сегодня началась война. Никто не хотел в это верить. Еще вечером мы сидели с Эльзой в парке, дети бегали вокруг нас, а мы уютно бранили Гитлера и были уверены, что войны не будет. И вот она…» — такую запись делает 1 сентября 1939 года в специально приобретенной новой записной книжке в коричневом кожаном переплетете 32-летняя стокгольмская домохозяйка Астрид Линдгрен.
За плечами молодой женщины к тому моменту было много событий: выросшая на ферме Астрид Эрикссон в 18 лет родила внебрачного ребенка от главного редактора газеты, где начинала журналистскую карьеру. Затем она пробивалась как стенографистка, продавщица книг и секретарша. Познакомилась в «Шведском автомобильном клубе» со Стуре Линдгреном, родила второго ребенка, перестала носить мужские костюмы и кепки «а-ля гарсон» и стала «приличной женщиной».
Но за заботами о закупках сливочного масла (на него и впрямь скоро заведут карточки) и прелестями жизни в напоенном светом и морским воздухом Стокгольме («Не могу нарадоваться нашей новой квартире!») Астрид не перестает чувствовать свой нереализованный писательский потенциал.
Можно сказать, что записи военного времени, только что вышедшие в Германии под заголовком «Мир сошел с ума. Дневники 1939-1945», — первая проба пера писательницы, выходящей из «стадии куколки». По тексту видно, как стиль автора становится все свободнее, формулировки резче, сравнения ироничнее.
Поначалу в дневнике, задуманном как хроника безумия, охватившего мир, доминируют вырезки из газет. Примерно с 1942 года главным здесь становится авторский комментарий. Последние два года (1944-1945) дневник пишется параллельно с работой над первой книгой о Пеппи Длинныйчулок, самой сильной девочке на свете, которая, как известно, побеждает даже смехотворного циркового силача Адольфа. Пеппилотта («мама — ангел, папа — негритянский король») — в первую очередь дитя Второй мировой войны. Кстати, 26 ноября 2015 года исполняется 70 лет литературному дебюту Линдгрен.
Хроника апокалипсиса как проба пера
Жанр, который Астрид Линдгрен выбрала для своего литературного тренинга, с небольшой натяжкой можно назвать документальной прозой. При этом знала писательница, с 1940 года работавшая в отделе цензуры писем шведской спецслужбы, очень многое.
На удивление точная информация об уничтожении европейских евреев, ужасах концлагерей и зверствах войны перемежается у Линдгрен с подробными описаниями велосипедных прогулок и цветущих парков, перечнями подарков, полученных детьми к Рождеству (от мамы — «Мэри Поппинс возвращается») и меню праздничного стола («окорок весом в три с половиной килограмма, домашний паштет, жаркое, телячья печень, копченый угорь, оленина»). На родине писательницы многие увидели в этом проявление мещанства и даже двуличия.
Справедливости ради следует заметить, что Линдгрен отдает себе отчет в привилегированности своего положения как жительницы нейтральной Швеции: «Кому в мире сейчас так хорошо, как нам?» Осознает она и несопоставимость собственных жизненных невзгод со вселенской катастрофой. И все же личный кризис — муж влюбился в другую женщину и ушел из дома — отодвигает на второй план фронтовые сводки. «Кровь льется рекой, люди становятся инвалидами, везде страдания и отчаяние. А меня это совершенно не беспокоит: меня интересуют лишь мои собственные проблемы», — самокритично констатирует Линдгрен в июле 1944-го.
Сталин хуже Гитлера
Впрочем, покоробить в ее дневниках может скорее другое: Вторая мировая война для Астрид Линдгрен — поединок двух монстров, большевизма и нацизма. И если бы ей пришлось из двух зол выбирать меньшее — она отдала бы предпочтение нацизму: «Ослабленная Германия означает для нас, шведов, лишь одно: русские сядут нам на шею. А если уж на то пошло, то лучше я буду всю оставшуюся жизнь кричать «Хайль Гитлер!», чем иметь здесь, в Швеции, русских. Ничего более отвратительного я не могу себе и представить», — записывает Линдгрен в своем дневнике 18 июня 1940 года.
Далее она описывает со слов случайно встреченной в гостях финки зверства, приписываемые той «русским оккупантам», включая расстрелы детей, изнасилования и распятие на крестах финских женщин. «Господи, сделай так, чтобы русские не пришли сюда!» — заключает писательница.
Но чем дольше Линдгрен наблюдает за развитием военных действий, тем взвешеннее становятся ее взгляды: так, несмотря на отвращение к Гитлеру, Линдгрен не сомневается, что «среди немцев есть много приличных людей, не может не быть». Блокада Ленинграда вызывает у автора сочувствие к жителям страны, которую она, правда, не перестает воспринимать как враждебную: «Нужно быть русским, чтобы вынести такие страдания!»
Заключительные главы дневника, написанного в 17-й по счету записной книжке, позволяют читателю разделить с автором ликование по поводу конца войны. От снова открывшихся бензоколонок до возвращения в столицу королевского семейства — нормальная жизнь приходит в Стокгольм. Последние страницы написаны в конце декабря 1945 года: «Я желаю себе и нам всем счастливого нового года — по крайней мере, более счастливого, чем предыдущие!»
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
«О! Сегодня началась война. Никто не хотел в это верить. Еще вечером мы сидели с Эльзой в парке, дети бегали вокруг нас, а мы уютно бранили Гитлера и были уверены, что войны не будет. И вот она…» — такую запись делает 1 сентября 1939 года в специально приобретенной новой записной книжке в коричневом кожаном переплетете 32-летняя стокгольмская домохозяйка Астрид Линдгрен.
