Я непродолжительное время жил в России лет 20 тому назад, но с тех пор там многое изменилось. В том числе, и личность моего старого знакомого.
По крайней мере, он так говорит.
Приехав в Москву после долгого перерыва, я решил отыскать одного российского дипломата, с которым познакомился когда-то в США, и который, как я обнаружил, сейчас работает в Кремле. Я попросил организатора моей поездки достать его рабочий номер спустя несколько дней после прибытия в этот сверкающий мегаполис.
Само по себе это оказалось непростым делом. Потребовалось заплатить какому-то таинственному посреднику, что напомнило мне прежние времена, когда любая услуга подразумевала мзду.
Похоже, перемены глубоко не проникают.
Изменения в российской столице произошли поразительные. Пока таксист вез меня в центр города из международного аэропорта Шереметьево, в котором, к моему удивлению, не было мрачных пограничников советского образца, я только и мог, что издавать возгласы изумления.
Когда я жил в Москве в 1990-е годы, центр города был в ужасном состоянии обветшалости, что свидетельствовало о наследии 80-летнего правления коммунистов. Величественные старые здания были отреставрированы, и в Москве вырос огромный финансовый центр. В походке москвичей появилась какая-то пружинистость, они были лучше одеты, отказавшись от тусклой коммунистической моды с ее серым, черным и коричневым цветами. Исчезли даже пустые советские взгляды. Молодые москвичи ведут себя сегодня на публике гораздо экспрессивнее.
Но меня не покидало ощущение потемкинской деревни. У новоявленной открытости и прозрачности есть свои пределы.
Вооружившись телефонным номером, моя переводчица позвонила моему старому знакомому в Кремль — просто, чтобы убедиться, что мы нашли того самого человека. Да, это был тот самый знакомый мне дипломат. Но когда она упомянула мое имя и напомнила ему, что я журналист, дипломат неожиданно заявил, что незнаком со мною.
Моя переводчица попыталась еще несколько раз, но она — женщина преклонного возраста, выросшая в советские времена, и у нее остался почтительный страх перед властью. Получив отповедь по телефону, она сказала мне дрожащим голосом: «Я не люблю иметь дело с такими людьми. Даже не просите меня звонить ему снова».
Я был уязвлен, и спустя какое-то время позвонил сам. Но мой старый знакомый сказал, что это не он, хотя раньше радостно откликнулся на звонок переводчицы. Но я, конечно же, узнал его голос.
Почему же он лжет?
Может быть, в условиях дипломатической напряженности, вызванной отравлением в Англии бывшего российского шпиона Сергея Скрипаля и его дочери Юлии, это дипломат не захотел общаться со мной, тем более, по кремлевскому телефону, который могли прослушивать?
Безусловно, Кремль так и не отказался от заезженного стереотипа, полагая, что все западные журналисты — плохо замаскированные шпионы. Я услышал какой-то фон на своем телефоне, что является верным признаком прослушки. Бывший офицер британской армии, ныне работающий консультантом по вопросам безопасности, рассказал мне за коктейлем в баре московской гостиницы, что я должен быть очень острожен, даже когда пользуюсь приложением компании «Фейсбук» Вотсап для передачи кодированных цифровых сообщений. «Да, мне известно, что это приложение хорошо защищено, но даже его можно взломать, чтобы организовать прослушивание», — загадочно сказал этот консультант.
Какая же пустая трата времени эта прослушка. Тот, кто прослушивал мой телефон, когда я был в Москве, выяснил только то, что ему было бы гораздо проще прочитать в моих статьях, а именно, что грозные российские спецслужбы действительно грозные, но и они тоже допускают огромное количество ляпов и ошибок, в том числе, при смене имиджа человека.
Неумелая попытка ликвидировать Скрипаля (и его дочь) поставила российскую военную разведку ГРУ в очень неловкое положение, и конфуз на этом не закончился. Когда я недавно беседовал о России с историком британской разведки Кристофером Эндрю, он сказал мне: «Сейчас все как-то очень быстро поверили, что в оплошностях русской разведки появилось что-то новое».
Да уж, есть вещи, которые никогда не меняются.