Atlantico (Франция): отвращение, гнев, жажда революции — результаты исследования настроений французов

Читать на сайте inosmi.ru
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Согласно исследованию Французского института общественного мнения по заказу «Атлантико», 39% французов уверены, что для изменения ситуации в стране потребовалась бы революция. Поддержка революционной логики большим числом французов говорит о высокой политической напряженности. Негативные чувства во Франции более ощутимы, чем в других европейских странах.

«Атлантико»: Как следует из исследования Французского института общественного мнения, 39% французов считают, что для изменения ситуации в стране нужна революция, тогда как 50% полагают, что для этого требуется программа реформ. В чем причины такой ситуации и каковы ее особенности по сравнению с другими европейскими странами?

Давид Нгюйен: Прежде всего, стоит отметить, что это просто невероятные цифры. Четыре француза из десяти считают революцию хорошим решением. Хотя мы и не можем точно сказать, что они подразумевают под этим понятием, все это говорит о резком подъеме радикальных настроений в обществе. В любом случае, мы можем сказать, что этот показатель значительно выше, чем во всех других европейских странах, где мы проводили исследование. Число потенциальных революционеров составляет 39% во Франции, 20% в Германии, 14% в Австрии, 13% в Испании, 28% в Италии и 14% в Польше. В этих странах приверженность логике реформ выше, чем во Франции, а склонность к революции ниже. Пусть даже реформизм все еще занимает доминирующее положение в нашей стране, раз 50% французов предпочитают реформы революции, этот результат все равно свидетельствует о чрезвычайно сильном желании перемен.

— Не противоречит ли результат исследования мнению правительства, которое считает, что протестное движение пошло на спад?

Давид Нгюйен: Именно так. Поддержка революционной логики большим числом французов говорит о высокой политической напряженности. Кроме того, стоит отметить, что наш опрос проводился в середине февраля, когда ситуация на вид стала чуть спокойнее. Тогда полным ходом шли большие дебаты, создавая ощущение восстановления связей власти с частью французов, а рейтинги Эммануэля Макрона пошли вверх. Исследование же показало, что гнев никуда не делся, и что для взрыва было достаточно малейшей искры. Именно это и произошло в прошлую субботу, причем кадры с Эммануэлем Макроном на лыжах явно не способствовали улучшению ситуации. Хотя большие дебаты практически подошли к концу, о снижении радикального настроя 

говорить не приходится. Напомним, что, по нашим последним оценкам, 54% французов поддерживали «желтых жилетов» или симпатизировали им. После недавнего всплеска насилия эта поддержка, вероятно, пойдет на спад, но это коснется лишь сомневающихся, и как минимум 40% останутся на стороне протестующих, несмотря на последние события. Таким образом, правительство не может рассчитывать на изменение позиций общественности по «желтым жилетам», поскольку немалая часть населения до сих пор считает их социальные требования оправданными.

— Как зависит революционный настрой от политических взглядов французов?

Давид Нгюйен: Преимущественно революционный электорат приходится на сторонников «Непокоренной Франции» и «Национального объединения». 57% избирателей Жана-Люка Меланшона и 66% избирателей Марин Ле Пен считают, что для изменения ситуации во Франции нужна революция (среди избирателей Эммануэля Макрона их всего 13%). Если судить по заявленным голосам на европейских выборах 2019 года, за революцию выступают 67% (+10%) сторонников НФ и 71% (+5%) электората НО. Мы видим, что потенциальные революционеры поддерживают наиболее категорически настроенные против нынешнего правительства объединения, и что этот радикальный порыв вырос с начала президентского срока Эммануэля Макрона. Это означает, что избиратели двух этих партий, которые никогда не были у власти, считают, что нынешние государственные рамки не дают никаких перспектив. На данном этапе даже сложно сказать, удовлетворило бы их чередование Меланшона и Ле Пен, или же они хотят пойти еще дальше, вплоть до свержения нынешних институтов. В любом случае, существует тяга к радикальным переменам. Стоит также напомнить, что Эммануэль Макрон начал кампанию с книги «Революция». Хотя все, разумеется, поняли, что ни о каком радикальном сломе системы речи не шло, в начале президентского срока некоторые, даже малообеспеченные слои населения очень привлекала идея радикальных перемен, образ человека, который собирается сделать нечто небывалое и утер нос старым политикам. Вполне вероятно, что это желание революции и радикальных перемен сменилось сильнейшим разочарованием, когда люди увидели, что нынешняя власть еще дальше от них, чем предыдущая.

«Атлантико»: Как следует из исследования Французского института общественного мнения, 39% французов считают, что для изменения ситуации в стране нужна революция, тогда как 50% полагают, что для этого требуется программа реформ. В чем причины такой ситуации и каковы ее особенности по сравнению с другими европейскими странами?

Кристоф Бутен: Да, французы действительно выделились, на 11 пунктов обставив вторых европейских «революционеров», итальянцев (28%), а также почти вдвое обойдя немцев (20%) и втрое испанцев (13%).

Есть соблазн свести все к различиям политических традиций этих народов и месту революционных явлений в их истории, а также тому смыслу, который они вкладывают в понятие «революция». Как уже не раз говорилось, Франция — нация революционеров, чья история наполнена событиями подобного рода: 1789, 1830, 1848, 1958 годы… Когда же смена режима принимала другую форму, она вовсе не была мирной и подразумевала государственный переворот или поражение в войне (термидорианский переворот, переворот 18 брюмера, 1814, 1870, 1940, 1944 годы). В остальных охваченных опросом странах в тот период шли в основном династические или объединительные войны, а не революции, хотя кризисы, разумеется, сотрясали всю Европу в XIX веке.

Кроме того, стоит отметить наш республиканский миф, пропагандистский «национальный роман», который не только называет революцию 1789 года настоящим актом рождения нашей нации, безжалостно стирая века истории и дела королей, но и всячески прославляет другие наши революции, поскольку в них, как на знаменитой картине Делакруа, свобода якобы всегда ведет вперед народ. Дошло до того, что полвека спустя «революционеры» 1968 года обладают капиталом симпатии в СМИ лишь потому, что пошли против полиции Шарля де Голля. Быть «революционером» во Франции, значит нести на себе печать ума и отваги, и неважно как все с этим обстоит на самом деле.

У других охваченных исследованием народов меньше тяги к революционным авантюрам. Итальянцы, вторые в списке, наверное, не забыли, что их подготовленное карбонариями рисорджименто одно время было революционным, и помнят порывы Гарибальди. Но немцы знают, что их социалистическое правительство утопило в крови коммунистическую революцию Либкнехта и Люксембург, и что стране пришлось затем жестоко расплачиваться за то, что она не смогла справиться с революцией национал-социалистов. Испанцы не забыли, во что им обошлись их революционные эксцессы, а поляки слишком часто слышали слово «революция» от комиссаров из братских стран.

Как бы то ни было, история менталитета еще не все, и помимо пережитков прошлого стоит задуматься о воздействии текущей обстановки на ответы людей. Какой француз особенно четко ощущает в себе революционный порыв? Если верить вашему опросу, речь идет о людях в возрасте от 25 до 34 лет (45% предпочитают революцию реформам) из малообеспеченных слоев населения (50%) — но не безработных (34%) — со средним или профессионально-техническим образованием (50%), которые живут в провинциальных городах (41%) и ощущают себя бедными (69%). Это типичный портрет «желтых жилетов» начала движения, представителей периферической Франции.

Такие же оказавшиеся на обочине глобализации люди есть и в других странах, однако там они живут в других условиях. Прежде всего, некоторые из этих государств ведут европейскую игру куда успешнее Франции: речь идет, разумеется, о Германии, а также получившей за последние десятилетия большую помощь Испании или Польше, которая пользуется такой помощью в настоящий момент. Такие финансовые факторы могут смягчить чувство изоляции. Но главное отличие даже не в этом, а в том, какие возможности есть у этих людей, чтобы заставить других прислушаться к себе: если отойти от всесильной Германии, мы увидим, что у власти в Польше, Италии и Австрии стоят популисты и/или националисты и что в Испании возмущенные левые и правые играют видную роль, по крайней мере, на децентрализованной региональной политической сцене. Во Франции же несогласие с системой клеймится так сильно, что становится неслышимым, у миллионов избирателей практически нет представителей, тогда как результаты реформ вот уже 40 лет противоречат ожиданиям граждан.

Что касается политических взглядов потенциальных революционеров, отметим, что за революционные действия выступают 60% избирателей «Непокоренной Франции», а у «Вставай, Франция» и «Национального объединения» речь идет о 61% и 73%. То есть, у правых сейчас более революционный настрой, чем у левых. А это заставляет задуматься о направлении потенциальной революции. Два знаменитых нонконформиста 1930-х годов Робер Арон (Robert Aron) и Арно Дандье (Arnaud Dandieu) писали в 1933 году в книге «Необходимая революция»: «Когда порядок уже не в порядке, нужно, чтобы он был в революции». Мы пришли к этому.

— Гнев, отвращение, разочарование… Ситуация в стране вызывает у французов по большей части отрицательные чувства. Как это понимать?

Давид Нгюйен: Это очень тревожный момент, поскольку отрицательные чувства шире распространены во Франции, чем в других европейских странах. В первую очередь это касается недовольства, которое представляет собой главную движущую силу революционного духа. В этом плане французы вновь отличаются от других европейских стран: гнев среди них испытывают 32% против 19% в Германии, 18% в Австрии и 23% в Испании. Как мы видим, недоверие проявляется сильнее всего именно во Франции. Стоит также отметить, что хотя во всех странах прослеживается одинаковая иерархия отрицательных чувств, а надежда и доверие везде находятся в самом низу. Интенсивность гнева ниже в Италии, где у власти стоит популистское правительство. Это наводит на мысль, что часть итальянского населения видит себя в этих политических переменах и считает, что, какими бы ни были показатели в социально-экономическом плане и в сфере иммиграции, в стране хотя бы произошли настоящие изменения.

Этот контраст представляет своеобразное сравнение между ситуацией до и после перехода к популизму. Франция гудит, как скороварка под максимальным давлением, хотя президент выделил 10 миллиардов на социальные нужды и организовал национальные дебаты. Несмотря на это, страна находится на грани социального взрыва. При этом в Италии, где ситуацию нередко представляют хаотической, ощущение напряженности ниже, несмотря на серьезные опасения, в частности насчет рынка труда. Возвращаясь к Франции, о разочаровании говорят в основном трудящиеся среднего уровня, то есть основа французской рабочей силы. Именно они поверили в Эммануэля Макрона, его риторику о ценности труда и идею перезапуска страны. Сейчас среди них набирает силу разочарование. Оно представляет собой переходный этап перед гневом, который уже охватил менее обеспеченные слои населения, в частности рабочих. На данном этапе речь идет уже не о демократической смене власти, а о чем-то более радикальном, вплоть до ее свержения.

— Гнев, отвращение, разочарование… Ситуация в стране вызывает у французов по большей части отрицательные чувства. Стоит ли рассматривать это, по сравнению с другими странами, как воспринимаемое несоответствие между статусом страны и реальным положением ее населения?

Кристоф Бутен: «Разочарование» (38%), «гнев» (32%) и «отвращение» (28%) действительно обходят все остальные ответы во Франции. Стоит отметить, что разочарование лидирует во всех охваченных исследованием странах, и что у немцев число разочарованных ситуацией в стране составляет 40%, то есть еще больше, чем во Франции. Пальма первенства принадлежит французам в сфере «гнева», поскольку у поляков чувство отвращения еще сильнее.

Все это рисует революционную картину, особенно если рассмотреть положительные чувства: у французов меньше всего «надежды» (7% против порядка 20% в остальных странах), и они соперничают с испанцами за самое низкое «доверие» (3%). Французы ощущают больше «грусти» по поводу ситуации в стране, чем все остальные опрошенные народы, что перекликается с тем, что они являются главными потребителями психотропных веществ в мире.

Распределение ответов между различными категориями французов иногда вызывает удивление. Так, например, в социальном плане разочарование сильнее всего у людей в возрасте от 35 до 49 лет с высшим образованием (у них, кстати, почти нет надежды). «Гнев» в первую очередь наблюдается в возрастной группе 25-34 и 50-64, а также у людей со средним или профессионально-техническим образованием.

Если рассмотреть все это в политическом плане, мы увидим, что сильнее всего разочарован электорат Социалистической партии (47%) и «зеленых» (50%). Гнев сильнее всего (здесь просматривается революционный аспект) у избирателей «Непокоренной Франции» и «Национального объединения». Отвращение в свою очередь демонстрируют сторонники Союза демократов и независимых и партии «Вставай, Франция».

Кроме того, стоит отметить сложности с пониманием того, что же на самом деле скрывается за этими понятиями. Отвращение и гнев могут быть вызваны разными вещами. Так, сторонники СДН могут испытывать отвращение по поводу демонстраций «желтых жилетов», которые в свою очередь могут вызвать гнев людей 50-64 лет. Демонстранты же могут испытывать отвращение и гнев по совершенно другим причинам.

Касательно несоответствия между реалиями и ощущениями французов, стоит отметить, что политика опирается на чувства не меньше, чем на факты, которые иногда даже играют второстепенную роль. Далее, нужно подчеркнуть склонность к отрицанию определенных фактов для противодействия ощущению: то есть во Франции сложилась не незащищенность, а «чувство незащищенности», не растущая иммиграция, а «ощущение иммиграции», не упадок богатой и сильной нации, а «чувство упадка», из которого рождаются разочарование, гнев и отвращение. К несчастью для наших экспертов и консультантов, французы выходят на улицу, потому что им нужно сводить концы с концами. Столкновение с действительностью всегда оказывается проблематичным.

— Движение «желтых жилетов» пролило свет на пропасть между народом и элитой: по данным опроса, 81% французов считают, что противостояние народа и элиты будет очень острым в обозримом будущем. Как понимать эти цифры?

Давид Нгюйен: Здесь Франция опять-таки отличается от европейских соседей. В этом опросе есть логика, последовательность результатов. Франция оказалась на грани взрыва. 81% французов указывают на активное противостояние народа и элиты, а 41% даже называют его очень активным. Это очень большие цифры. Все это перекликается с концепцией отделения элиты, которую представил Жером Фурке (Jérôme Fourquet) в своей книге «Французский архипелаг»: главная мысль в том, что элита становится независимой от народа. Хотя отличие и противопоставление существовали всегда, влияние элиты в обществе резко возросло с расширением высшего образования. В результате сегодня формируются большие пузыри городского населения, которое живет в закрытом пространстве и работает по всему миру, вдали от простых граждан, ощущающих, что они оказались где-то на задворках нации. Самое страшное в противостоянии народ/элита в том, что мы не имеем дело с социальным или политическим расколом. Другими словами, существует однозначный вывод об активном противостоянии народа и элиты. Все это можно рассматривать в положительном ключе, подчеркивая, что речь идет об осознании, и что в начале кризиса «желтых жилетов» элита испытала шок. Как бы то ни было, ситуацию можно представить в отрицательном ключе с фактическим принятием отделения элиты.

Кристоф Бутен: Во-первых, понятие «элита» выбрано очень плохо, поскольку в представлении респондентов речь идет об олигархии, то есть фальшивой элите, правящей элите без настоящей легитимности. Настоящая элита была и есть всегда во всех областях. Она может быть политической или рабочей, ремесленной или крестьянской, военной или интеллектуальной. Причем одно не обязательно исключает другое. Мы же наблюдаем замыкание в себе олигархической касты, которая блокирует «циркуляцию элит», «республиканскую меритократию» и «социальный лифт», которые можно свести к статье 6 Декларации прав человека и гражданина 1789 года: «Все граждане (…) имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями». То есть, существует противостояние не между народом и элитой, а между народом и олигархией.

Интересно и распределение мнений среди опрошенных народов: хотя Франция лидирует по ответам об активном противостоянии народа и элиты (81%), в других странах люди могли давать ответы и по другим причинам. Понятие «элита» существенно варьируется в зависимости от страны: в одних государствах оно тесно связано с политикой (в том числе во Франции по историческим причинам), а в других касается экономики (так обстоят дела в Германии, где на противостояние указывают всего 66%). Стоит также учесть, что люди могут выражать тем самым готовность руководства (то есть элиты) отстаивать их требования. По такой логике, Франция действительно оставляет далеко позади страны с консервативным правительством, например, Австрию (64%) и Польшу (50%).

Наконец, большинство респондентов во всех странах думают, что это противостояние останется сильным в будущем. Это подчеркивает необходимость восстановить связь народа с элитой, настоящей элитой. Только вот сформированная олигархией политика по урегулированию кризиса «желтых жилетов» лишь обостряет кризис и перенаправляет гнев на настоящую элиту. Олигархия играет на опасных чувствах зависти и уравниловки, которая в любом случае не касается ее, потому что она находится слишком далеко и высоко.

— Какие выводы можно сделать о названных французами главных проблемах?

Давид Нгюйен: Совершенно очевидно, что кризис «желтых жилетов» формирует приоритетные тревоги в современной Франции. Речь идет о низких зарплатах и покупательной способности, обострении социального неравенства и миграционных потоках. Интересно отметить, что Франция отличается от Германии и Австрии, где миграционным вопросам отводится куда большая роль. Первый вывод в том, что безработица перестала быть главной причиной беспокойства французов, как при Франсуа Олланде, хотя ее уровень все еще очень высок. В этом можно увидеть механику начала выхода из кризиса в 2008 году. Французы ощущают, что хотя вопрос безработицы все еще очень важен, он сейчас стоит уже не так остро. Другой момент касается повышения зарплат, которое стоит в числе приоритетов намного выше борьбы с неравенством. Это говорит, что движение «желтых жилетов» руководствуется по большей части не логикой эгалитаризма, а логикой доступа к потреблению и социальному лифту. Одни хотят больше денег, а другие соответствия модели среднего класса с собственным домом и возможностями для отдыха семьи. Здесь мы видим в большей степени потребительскую и статусную логику, а не стремление к эгалитаризму, поскольку вопрос покупательной способности стоит выше социального неравенства.

— Что касается иерархии приоритетов французов, нет ли пробелов в предложениях французских политиков с точки зрения ожиданий населения? В чем это может заключаться?

Кристоф Бутен: Эти приоритеты отражают две потребности. Первая — это необходимость защиты, как социальной (увеличение покупательной способности, ослабление налогообложения, борьба с безработицей, гарантии пенсий и здравоохранения), так и физической (борьба с незащищенностью и терроризмом, защита окружающей среды). Вторая касается социального единства внутри одного поколения (борьба с неравенством и бедностью, миграционный вопрос, регулирование финансового сектора) и между поколениями (государственный долг, экология).

Решение этих приоритетных вопросом предполагает национальную и социальную политику, консервативную политику в полном смысле этого слова, то есть политику исторической преемственности, суверенитета и решения (это идет вразрез с политикой прогрессистского правительства). Нужна политика примирения, которая позволила бы вернуть голлистский порыв. Французы хотят вновь решать собственную судьбу, вновь стать сообществом, которое сможет сохранить свою суть, а не развалится на волне изменений. Видя отказ от всего этого, они, разумеется, испытывают гнев и подумывают о революции…

 

Обсудить
Рекомендуем