Седьмого марта в интервью в программе «Тудей» (Today) бывший руководитель гигантской китайской технологической компании «Хуавэй» (Huawei) признался: «Шпионить, заниматься шпионажем — это заложено в природе человека».
Ярчайшим воплощением этого инстинкта был высокий немецкий журналист с резкими чертами лица, которого арестовали прямо в пижаме в его токийском доме в октябре 1941 года. «Я — нацист!», — настойчиво заявлял он, обращаясь к японским полицейским, которые, прежде чем войти в его кабинет, учтиво сняли обувь. На шестой день допросов он, наконец, сдался. Он поднял свои строгие, внимательные, глубоко посаженные, голубые глаза, которые могли бы привести в восторг кота Блофельда, и сказал: «Я признаюсь, я скажу все».
В ходе 50 допросов Ричард Зорге сбросил маску «слегка ленивого, жившего на широкую ногу корреспондента», под которой скрывался на протяжении 12 лет, и показал свое истинное лицо твердого как сталь непреклонного коммуниста и непревзойденного притворщика. По мнению его последнего и самого обстоятельного биографа Оуэна Мэтьюса (Owen Matthews), он был единственным человеком в истории, который был одновременно членом нацистской партии и коммунистической партии Советского Союза. «Ни один другой агент не работал на Москву так хорошо и так долго».
Зорге всегда действовал безрассудно, оставаясь незаметным у всех на виду — «соблазнил жену своего самого важного источника развединформации, разбился на мотоцикле, когда при нем было много компрометирующих документов, будучи пьяным, восхвалял Сталина в комнате, полной нацистов…». Мюррей Сэйл (Murray Sayle), еще один иностранный корреспондент, приехавший позже, считал его «психологическим близнецом» Кима Филби (Kim Philby), который был хрестоматийным примером редкого вида «человека под прикрытием»: «выставление напоказ — это своего рода маскировка».
Обделенный вниманием и традиционно унижаемый советскими разведчиками, Зорге после смерти стал «лихой советской версией Джеймса Бонда». Сегодня о нем написано более 100 книг, снят фильм и поставлена пьеса. Его именем даже назвали теплоход и улицу в Москве. Ему посвящен памятник в виде стены из бронзы и гранита в Баку, где он родился в семье немецкого инженера (их дом теперь является санаторием) и русской девушки. Его именем также названо и «общество Зорге», члены которого ежегодно собирается в Токио, чтобы поразмыслить над тем, каким он был на самом деле. Где-то под всем этим скрывается его неуловимая сущность.
Его первая жена, одна из многочисленных женщин, которых он соблазнил одним лишь взглядом («меня будто пронзила молния»), а потом бросил, недовольным тоном обиженной женщины сказала, что «никто никогда не мог нарушить его внутреннего одиночества, и именно поэтому он сохранял полную независимость». Его ближайшим доверенным лицом в агентурной сети, которую он создал в Китае и Японии, был его радист Макс Клаузен (Max Clausen), который сказал японским полицейским, что «характер Зорге описать очень трудно», так как он «никогда не раскрывал свою истинную сущность». Что интересно, Клаузен пришел к выводу, что Зорге — человек, который во имя коммунизма может уничтожить своего лучшего друга, но «если бы он был в другом положении, он был бы жалким недалеким человеком».
Мэтьюс не питает иллюзий по поводу своего персонажа — «плохой человек, ставший великим разведчиком» — или проблем, с которыми он сталкивается, «вытаскивая на свет божий» своего героя. Он сам — бывший иностранный корреспондент, и у него русская жена, семейный дом которой в Подмосковье сохранился во многом благодаря важной информации (о готовности Японии начать войну с Россией), которую Зорге отправлял в четвертый отдел. Опираясь на материалы из архивов советской военной разведки в Подольске, Мэтьюс «впервые» описывает «советскую часть» этой удивительной истории.
Тот Зорге, образ которого вырисовывается деталь за деталью, является своего рода немецко-русской куклой из папье-маше, составленной из крошечных и часто противоречащих друг другу фрагментов. Зорге сказал следователю, что если бы он не был разведчиком, то «наверное, стал бы ученым», хотя немецкий пресс-атташе в Токио считал его «самым некультурным человеком в мире». По мнению многих, даже жуткого полковника гестапо, которому Рейнхард Гейдрих (Reinhard Heydrich, государственный и политический деятель нацистской Германии, обергруппенфюрер СС и генерал полиции — прим. ред.) поручил выяснить, является ли Зорге агентом Коминтерна, он был невероятно обаятелен и внушал доверие, «к нему благосклонно относились везде и всюду». Другие же считали его «настоящим хвастуном» с «непомерным самомнением», исступленным нарциссом, человеком, страдавшим манией величия, который размахивал самурайским мечом и в пьяном бреду заговаривался о том, как уничтожит Гитлера и станет богом.
В повседневной жизни Зорге с трудом вспоминал свои многочисленные агентурные псевдонимы. Для своего вечно недовольного московского начальства он был «агентом Рамзаем», для своих коллег в Шанхае, куда его отправили в 1929 году — «американским журналистом Ричардом Джонсоном». Для НКВД, который вел в отношении него расследование, он был «Инсоном», а для гестапо, которое тоже вело расследование в отношении Зорге, он проходил под именем «Пост» (Post). По мнению Юджина Отта (Eugene Ott), посла нацистской Германии в Японии, чью властную седовласую жену Зорге соблазнил, он был «неотразимым». А для тридцати его любовниц в Японии, поддавшихся страсти, которую одна из них (светловолосая немка-клавесинистка, которая выпрыгнула из своей посольской спальни в цветочную клумбу, чтобы покататься с ним на мотоцикле со скоростью 140 километров в час) назвала «лихорадкой Рихарда Зорге», он был «Зорги». «Его история напоминает историю человека, который постоянно пробует себя в мире в качестве многочисленных злобных карикатур на себя самого».
Разгадкой успеха Зорге было то, что он не воровал секреты, а обменивал их. Посол Отт назначил Зорге внештатным сотрудником посольства, предоставив ему беспрецедентный доступ к военным секретам Германии, которые тот затем сфотографировал. А Отту Зорге в свою очередь передавал секреты от еще одного «гормонального танка» по имени Хотсуми Одзаки (Hotsumi Ozaki) — агента, которого «пристроил» советником к японскому премьер-министру принцу Коноэ (Konoe) и который пользовался у того наибольшим доверием. Зорге отправил обе эти бесценные «коллекции» материалов в Москву — однажды даже спрятав их в 30 микрофильмах среди снимков грудей жены Макса Клаузена.
Разгадкой же провала Зорге было то, что Москва ему не поверила, хотя его информация была точной. Благодаря интуиции в сочетании с удачей и здравым смыслом ему удалось избежать расправы, когда в 1937 году он не подчинился смертельно опасному приказу об отзыве агентов для «выполнения новых заданий». В период с 1937 по 1939 годы среди 681 699 человек, расстрелянных работниками НКВД за «липу» или «мелкие фальсификации», были шесть человек из числа руководителей четвертого отдела. В силу необъяснимой логики Зорге удалось избежать репрессий, но с тех пор он жил в страхе, что его обвинят в предательстве как соучастника. «Этот источник не пользуется нашим полным доверием, — писал в записке один из его новых начальников, который подозревал его в том, что резидентура «вероятно, раскрыта противником и работает под его контролем». Мэтьюс признается, что у него мороз по коже побежал, когда он прочитал надпись, нацарапанную красным карандашом, которую Сталин поставил на докладе Зорге от 20 мая 1941 года, где тот предупреждал о неминуемом вторжении Германии в Россию и о вероятности того, что Япония вскоре вступит в войну с Америкой. «Недостоверно. В перечень телеграмм, отправленных с целью провокации» (так в тексте — прим. перев.). Спутав Зорге с двумя агентами Зорге, Сталин пренебрежительно назвал его «зас…цем», который «занимается своими заводиками и борделями».
Читатели, жаждущие почувствовать какую-то человеческую, основанную на фактах реакцию на тот кошмар, который устроил Сталин, и на то, что сам Зорге выразил свое разочарование, надеются напрасно. Последнее, что он произнес перед тем, как в ноябре 1944 года его повесили, были слова: «Красная Армия! Коммунистический интернационал! Советская компартия!». Он до самого конца надеялся, что Москва вмешается и спасет его. Но в НКВД забыли о его существовании (там записали, что он расстрелян в 1942 году), и, проявив жуткую неблагодарность, даже не сообщили его русской жене Кате о его аресте и отправили ее в ссылку в Сибирь, где она заболела и умерла. «Я потеряла надежду на то, что ты жив, — писала она ему. — Крепко обнимаю тебя. Твоя К.» Чиновник четвертого отдела, в котором каждый десятый работник был расстрелян, положил ее письмо в дело Зорге, и оно так и не было отправлено.