Самый младший из военнопленных, вернувшийся в субботу на родину 20-летний Андрей Эйдер, рассказал УНИАН о ноябрьском морском бое, в котором получил ранение, уровне тюремной медицины в РФ и то, как ему приходилось помогать на суде переводчику с украинским языком.
Андрей вместе со своим экипажем и другими моряками сейчас находится в военном госпитале в Киеве. Парни говорят, что осмотры продлятся еще несколько дней, затем они вернутся домой. Эйдер может задержаться: он был ранен во время атаки россиян в Керченском проливе, и врачи только начали его медобследование.
УНИАН: Как ты себя чувствуешь? Ранение дает о себе знать?
Андрей Эйдер: Быстро устаю, когда долго хожу, стою. Приходится садиться. Потом тяжело вставать. Говорят, что осколком задет какой-то нерв, но мне еще не сделали рентген. Наши врачи еще ничего мне не говорили о ранении.
— Насколько сильные у тебя боли?
— Как бы объяснить… Кода я сажусь, такое ощущение, что колено выворачивает в другую сторону. Ноющие боли были и есть, с переменными промежутками, но это мелочи.
— Какие впечатления от российских тюремных врачей?
— Я был в Керченской городской больнице, потом в «Матроской тишине». И от тех врачей остался негатив. Смотрите, СИЗО сконструировано так, что в коридоре стоят решетки, чтобы пройти к больным — надо их открывать. Российские тюремные фельдшера брались за замки, за прутья, а потом лезли в мои раны не надевая перчатки, не заботясь о стерильности.
— Можете рассказать о том, что происходило в Керченском проливе? Насколько страшно это было?
— Было несколько секунд, когда перед глазами должна была промелькнуть жизнь. Но я тогда думал не о том, что будет со мной, а о моих родных: «Как они себя будут чувствовать, если…». Стоял грохот, рев двигателей. Летели снаряды. В воздухе трассеры, в море — их отражение. Потом, хлопок, удар и я потерял сознание. Ненадолго очнулся, опять потерял сознание. Окончательно пришел в себя уже у врачей. Мне оказали первую помощь на корабле россиян, дали попить воды.
— Что было самым сложным во время пребывания в СИЗО, во время судов?
— Самое сложное было видеть родных людей. Комок к горлу походил. Но выезд в суд был радостью, это была возможность увидеть свой экипаж, других моряков.
— Писали о том, что некоторые моряки требовали переводчика. У вас он был?
— У меня он тоже изначально был. Но он так [плохо] знал украинский язык, что мне приходилось его исправлять, подсказывать.
— Что это за переводчик?
— Я от него отказался.
— Каково было слушать обвинения?
— Они были настолько абсурдными, что я хотел побрить половину головы и выйти на суд с листиком: «Какие обвинения — такая и прическа». Адвокат отговорил.