Итак, я добрался до России. Прилетев в Москву из Хельсинки, я столкнулся со стаей стервятников, маскировавшихся под таксистов. Ха-ха, кровожадные злодеи, я вам так просто не дамся! Знаю я ваши методы. Я дойду вот сюда, до нормального стенда такси и вызову настоящее такси. Работавший на стенде парень сообщил мне, что все водители здесь вполне надежные, и им можно доверять. Ну ладно, раз ты так говоришь…
Разумеется, они меня надули, содрав с меня втрое больше фактической стоимости дороги от аэропорта Шереметьево до центра города. Но я уже заплатил по фиксированной цене, когда мой багаж погрузили в машину, и так или иначе у меня не было особого выбора. К счастью, мне хватило предусмотрительности заплатить картой «Виза». Едва добравшись до отеля и узнав, как грубо меня провели эти аспиды, я позвонил в «Визу» и попросил их отклонить платеж. Я верю, что это произойдет. Немного позже я узнал, что сделал все правильно, просто молодому человеку, работавшему на стенде такси, должно быть, приплачивали вороватые таксисты. Так, моей поездке в Москву был дан не самый хороший старт. Я рассказываю вам об этом в качестве предостережения.
А очень жаль, потому что это потрясающий город. Я не подозревал, насколько Москва огромна. Мы целую вечность добирались до моего отеля, расположенного рядом с Кремлем. Разместившись, я встретился со своими друзьями-богословами Дмитрием и Андреем, и мы нанесли визит Владимиру Легойде, руководителю пресс-службы Московской патриархии. Он, как выяснилось, поклонник «Опции Бенедикта», и хотел со мной встретиться. Мы выпили с Легойдой чай в его офисе в монастыре и отправились в грузинский ресторан на ужин. Я бы мог показать вам прекрасный вид, открывавшийся с нашего столика, но я не разобрался, как сделать так, чтобы отправить со своего ноутбука сделанные на новую камеру фотографии.
Утром я позавтракал в отеле, потом встретился со своим переводчиком и гидом Мэттью Кэссерли (Matthew Casserly). Это молодой американец, уже семь лет живущий и работающий в Москве. Он тоже перешел в православие. Мы спустились в метро, и оказалось, что оно в полной мере оправдывает все восторженные отзывы. Мэттью сказал, что не может сказать ничего хорошего о большевиках, кроме того что они построили великолепную систему метро. И так и есть.
Мы направились на самый юг Москвы, а потом сели в автобус и поехали еще дальше. Нашей целью был Храм святых Новомучеников и Исповедников российских, святилище, построенное рядом со сталинским расстрельным полигоном, который иногда называют российской Голгофой. На поле, известное как Бутовский расстрельный полигон, коммунисты убили 21 000 политических заключенных за 14 месяцев в период с 1937 по 1938 годы, в разгар сталинского Большого террора. Там же они захоронили и тела убитых. Известно, что, по меньшей мере, тысяча из них пострадали за приверженность православию. Находящаяся рядом церковь построена не только в их память, но в память обо всех, убитых большевиками — в том числе и семьи Романовых.
Пожалуйста, прочтите это, чтобы узнать полную историю расстрельного полигона, превращенного в массовое захоронение. Здесь видно также крошечную деревянную часовню на поле, посвященную местным мученикам. Через дорогу расположена большая церковь, где мы с Мэттью поставили свечи.
Вчера, 30 октября, в России был национальный памятный день — День памяти жертв политических репрессий.
Когда мы с Мэттью наконец добрались до большого белого Храма Новомучеников, памятная литургия уже закончилась, и верующие вышли на поле, окруженное лесом, встали под мокрым снегом и по очереди читали вслух имена убитых там людей. На это ушло несколько часов.
За ними протянулась длинная прямоугольная дорожка, созданная отчасти по образцу Мемориала Вьетнамской войны в Вашингтоне. Вы проходите вдоль гранитной стены, на которой видите имена всех убитых в этом поле в определенный месяц. На газоне у этой тропинки помещены снимки некоторых заключенных, которых после этого расстреляли. Глаза этих мужчин и женщин говорят все: в некоторых сквозит спокойная отрешенность, в других — вызов; отказ поверить, что именно так должна закончиться жизнь, и так далее.
Когда мы смотрели на фотографии на краю поля, изучая перечень людей, которых убивали ежедневно, с нами заговорил один русский. Он был там, потому что его деда Сталин убил за то, что тот призвал людей в колхозе, где он жил и работал, спасать от пожара их собственные дома, а не колхоз. Кто-то передал это властям, и именно так окончилась жизнь деда Владимира Александровича. На этом месте убили священника его церкви и привратника этой церкви.
«И за что?», — спрашивает Владимир Александрович, не ожидая ответа.
Разговаривая с ним по-русски, Мэттью рассказал ему, о чем я пишу свою новую книгу. Когда я заметил в ходе беседы, что люди теряют работу в Соединенных Штатах из-за политических проблем, он сказал: «Это дурной знак».
«История всегда повторяется, так или иначе», — тяжело сказал он.
Поднялся ветер, снег зарядил еще пуще. Мы с Мэттом нашли военную палатку, где мужчина разливал в чашки горячий сладкий чай и раздавал паломникам миски с гречневой кашей. Полная веселая бабушка стерегла выпечку: коробку с пирожками с капустой и коробку с пирожками с яблоками. Она подбадривала нас, сидевших там и дрожавших от холода мужчин, призывая подкрепиться получше.
После нашего обеда отец Кирилл Каледа, архиепископ большого храма, расположенного через дорогу и человек, усилиями которого расстрельный полигон был превращен в мемориал, пригласил нас в свой деревянный домик, служащий его рабочим кабинетом, и где они принимали паломников. Его стол в тот день был полон еды, на случай если кто-то приедет к обеду.
Святой отец только что вернулся из местной школы, где он встречался с учениками и рассказывал им о том, что произошло в Бутове. Во время нашего разговора я вспомнил, как Владимир Александрович высказывал беспокойство о будущем, жалуясь, как мало русской молодежи знает историю и интересуется ею.
«К сожалению, он прав. Я прекрасно понимаю, что молодые люди, с которыми я сегодня разговаривал, не знают ничего о том, что здесь произошло. Когда я начал говорить с ними об очень простых вещах, я увидел, что они ничего не знают. Поэтому да, есть угроза, что в какой-то форме история может повториться».
Мы сидели за столом в деревянном домике, служащем святому отцу кабинетом и храмовым помещением для приема гостей. На столе стояло вино, лосось, сельдь, сыры, блины — все для посетителей, заходивших сюда в этот особый день. Я заметил две припаркованные снаружи машины с дипломатическими номерами бывших коммунистических стран.
Что касается защиты свободы, отец Кирилл сказал, что самое важное — это свободный доступ к информации и свобода мнений об истории своей страны. «Здесь нас в этом ограничивают, и говорят, в США это тоже есть, — сказал он. — А право на иное мнение очень важно. Дело не только в том, чтобы иметь суждение о своем историческом прошлом, дело еще в представлении о том, кто был прав. Мне кажется неуместным и неприемлемым, что у Америки есть представление о собственной правоте, и никто не может его оспорить».
Я рассказал ему кое-что из того, что происходит в Америке: об ограничении свободы слова в кампусах колледжей, о том, что таких людей, как доктор Аллен Джозефсон (Allen Josephson) увольняют за высказывание собственного мнения. «О какой же свободе вы тогда говорите?— сухо сказал он. — У людей есть право на ошибки, в том числе и на идеологические заблуждения. Но если кто-то ограничивает свободу других на их собственное мнение, это уже можно назвать несвободой».
Мы говорили о гендерной идеологии, которая, как он сказал, большинству христиан и мусульман покажется «неприемлемой, потому что для нее не существует естественных предпосылок».
«Очевидно, что эти феномены существовали в истории, — сказал отец Кирилл. — То, что изменилось сейчас — это то, что люди пытаются сказать, что это хорошо. Сейчас перед нами разворачивается битва за сохранение границы между добром и злом».
Но как же этому сопротивляться? Мы говорили о политическом сопротивлении. Я не думаю, что отец Кирилл слышал об «Опции Бенедикта», но я рассказал ему о том, как разочаровался в американских христианах, считающих, что оптимальный и единственный способ бороться с этим — это избирать политиков, представляющих на общественное рассмотрение правильные суждения.
Он, казалось, согласился.
«Наиболее правильный и наиболее продуктивный способ борьбы следует искать в вашем собственном мире, на который вы можете повлиять, — сказал он. — Не у каждого есть возможность делиться своим мнением с большим количеством людей, но ваш собственный образ жизни, стремление настоять на собственном мнении, а самое главное — то, как вы живете в своей семье, это более доступно обычным людям. Как говорил преподобный Серафим Саровский: „Обрети Святой Дух, и тысячи вокруг тебя будут спасены‟. Вот наилучший способ. И на самом деле, его путь духовного подвига — это путь, избранный верующими русской православной церкви, даже в условиях самых ужасных преследований».
В будущем, когда американцы будут спрашивать меня о пользе «Опции Бенедикта» в эпоху гонений, я напомню им слова священника, служащего в храме, названном в честь жертв большевиков. Он продолжил:
«Когда думаешь на эту тему, важно не ограничиваться лишь канонизированными святыми. Более важно то, что мы в России называем белыми платками: как правило, женщины, простые женщины с низким уровнем образования, продолжали ходить в церковь, вне зависимости от обстоятельств. Они смогли сохранить что-то и передать это своим детям. Нельзя упускать их из виду. Их было очень много. Можно впасть в соблазн, решив, что они не совершили никаких священных подвигов, что они просто ходили в церковь. Но на самом деле, именно они спасли веру и смогли сохранить церковь».
Пока он говорил, я посмотрел, что происходит за его спиной: в окно было видно, как снег усыпает поле, где 21 000 мужчин и женщин встретили свою гибель и были захоронены в общей могиле. Это придавало вес и глубину словам священника.
Отец Кирилл продолжил говорить о личной ответственности, которую несет каждый христианин за окружающее его пространство. Он подчеркнул, что верующие не могут ждать появления великих лидеров, чтобы те все исправили. Поступать так — значит избегать ответственности за то небольшое пространство, в котором живем мы сами. «Из этих небольших пространств и состоит все общество», — говорит он.
Он рассказал о святом второго века, у которого было мистическое видение: «Ему было явлено видение строительства башни. Во время этого строительства в его видении люди несли камни. Некоторые из них были совершенны, и их можно было сразу использовать в строительстве. А другие требовали некоторой обработки. Какие-то приходилось выбрасывать. И ангел, показавший ему это видение, сказал ему, что эта башня — церковь, это здание, которое строится на протяжении всей истории человечества. Каждый камень — это отдельный член церкви. Тех, кто проживают жизнь, готовясь стать частью этого здания, строитель сможет заложить в него правильно. История строительства этой башни — это история строительства церкви, и это история человечества. История этого строительства — это еще и история этих людей. История этой башни — это история каждого отдельно взятого народа, не войн, не церковных советов, не того, как какой-то епископ получает какой-то сан, не из этого состоит церковь. Поэтому история человечества — это история отдельных людей, а не история президентов».
Я рассказал отцу Кириллу, что считаю популярность политики идентичности поводом для беспокойства. Американские левые учат своих приверженцев расценивать других людей, отталкиваясь исключительно от их групповой идентичности и относиться к некоторым группам как к злым угнетателям, а к другим — как к добродетельным жертвам просто из-за их принадлежности к определенной группе. «Как можно этому сопротивляться?» — спросил я.
«Здесь самое важное — это сохранение простого человеческого контакта, нужно гарантировать, чтобы люди не теряли контакта друг с другом, — сказал священник. — Это очевидно, если посмотреть на тех людей, которые приезжают сюда, в Бутово. Они приезжают, имея самые разные мнения о том, что здесь произошло, и о прошлом своей страны. В их беседах можно увидеть зарождение новых отношений, возможно, даже братства. И дело не в том, что кто-то меняет их мнение, а в том, что важность происходящего здесь начинает ломать их барьеры. Важно видеть человечность в других людях».
Я вспомнил наставление Солженицына советским людям «жить не по лжи». Как, спросил я, жить честному человеку в обществе, где ложь является образом жизни?
«С трудом!» — сказал он и рассмеялся. «Разумеется, это трудно, но слава Богу, были люди, которые делали все возможное, чтобы построить свою жизнь так, чтобы прожить ее по правде, — продолжал он. — Разумеется люди понимали, что, если жить по правде для них — приоритет, то в чем-то другом им придется себе отказать — например, в продвижении по карьерной лестнице. Но они сделали свой выбор и решили жить в соответствии с ним».
Отец Кирилл родился в Москве в 1958 году. Он вырос в православной семье, где было шестеро детей. Ни один из них не был членом молодежного коммунистического объединения — комсомола. «Когда я был подростком, я хотел изучать историю, — рассказал он. — Отец объяснил мне, что в советском мире невозможно пытаться изучать историю и не окунуться в советскую идеологию. Поэтому я стал геологом».
Многие семьи, противостоявшие режиму большевиков, отправляли своих детей на естественнонаучные факультеты, чтобы, насколько это было возможно, избежать соприкосновения с идеологией. Тогда я спросил его, какой урок он вынес из опыта взросления в Советском Союзе о важности понимания механизма работы пропаганды. Он подчеркнул, что пропаганда не закончилась с окончанием существования Советского Союза.
«Сегодня все обстоит несколько иначе, потому что люди получили больший доступ к информации. Несмотря на доступность огромного количества информации, мы сталкиваемся еще и со значительным объемом пропаганды. Подумайте о том, что происходит сейчас с Украиной. Эти люди — наши родственники. Мы видели, как телевидение заставило нас, русских, считать их не братьями, а врагами. Те же самые методы используются со времен коммунизма. Люди сегодня несут ответственность за поиск большего количества информации, чем та, что им предлагают на телевидении, они должны уметь критически оценивать то, что они читают и видят. Вот что отличает нынешнюю ситуацию от прошлой».
Я рассказал отцу Кириллу, что меня беспокоит не возвращение тоталитаризма в форме Сталина 2.0. Я не считаю, что бутовские расстрельные полигоны вновь вернутся. Но я по-настоящему опасаюсь, что в легкой форме будет происходить постепенная и глубинная утрата свободы человека: люди по собственной воле будут отдавать контроль над своими мыслями, действиями и жизнью, опасаясь страданий — пусть и перенося какие-то неудобства. Я рассказал ему о своей подруге-представительнице поколения миллениалов в Будапеште и о ее рассказе о том, как представителями ее поколения движет идея улучшения «благосостояния», что в их случае подразумевает стремление избежать любых страданий, любой ценой.
Священник долго думал перед тем, как дать ответ. Затем он сказал: «Христос сказал, что его последователи должны быть готовы взять свой крест и нести его всю жизнь. Взять свой крест и нести его всегда неудобно. Мы точно можем сказать, что нынешняя идеология комфорта сущностно противоречит христианству. Но мы должны подчеркнуть и то, что церковь — никогда — не призывает своих последователей стремиться к страданию, она даже ясно предостерегает их не делать этого. Но если человек оказывается в ситуации страдания, он должен перенести его с мужеством.
Каждый человек в своей жизни сталкивается с определенным испытанием, которое является ему в виде разного рода трудностей. Люди, привыкшие жить в определенном комфорте, не только в привычном бытовом смысле, но даже в духовном отношении, не способны выносить эти испытания. Мне вспоминается история русского святого, жившего в начале 20 века, отца Алексея Мечева. С чего все началось у него? Он служил в маленьком бедном приходе в центре Москвы. Они жили в этом приходе, а это было сырое, неотапливаемое место, и его жена заболела туберкулезом и умерла, оставив его с маленьким сыном. В православной церкви священник не может жениться во второй раз, и он был в отчаянии. Он встретил отца Иоанна Кронштадского, ныне святого Иоанна Кронштадского, и тот сказал ему: „Ты радуешься на свои скорби и думаешь: нет на свете горя больше твоего… А ты будь с народом, войди в чужое горе, возьми его на себя, и тогда увидишь, что твое несчастье незначительно в сравнении с общим горем, и легче тебе станет‟. И он выполнил наставление святого Иоанна».
Отец Алексей Мечев умер в преклонном возрасте. Его сын также был православным священником, он был одним из тех, кого казнили большевики. В их истории, размещенной на российском православном сайте рассказывается о святом Сергии, об имени и судьбе которого я не знал до рассказа отца Кирилла: «Отец Сергий пополнил ряды новомучеников России за свою бескомпромиссную позицию в церковных вопросах. Главным же образом он известен своими пастырскими навыками. Его приход на Маросейке был уникальным в Москве местом, где воспитывался дух монашества. Отец Алексий часто говорил, что цель его — создать „монастырь в миру‟, подразумевая под этим приход-семью, устремленную к той же цели святости и божественности, что и монастырская община.
Отец Сергий придерживался того же принципа, хотя впоследствии он перестал говорить о нем как о „монастыре в миру‟, потому что другие стали использовать это понятие, подразумевая под ним некоторое сообщество тайных монахов и монахинь, живших в миру, храня при этом монашеские обеты. Вместо этого отец Сергий позаимствовал из древнерусской церковной практики термин „кающаяся семья‟. Он также называл свой приход „кающейся литургической семьей‟. Это было очень точно. Как духовный наставник, он стремился взрастить в своей пастве дух раскаяния и призывал регулярно ходить на церковную службу, считая ее лучшей школой развития духовной жизни».
Боже мой. Этот священник-мученик, отец Сергий Мечев жил тем, что я называю «Опцией Бенедикта», и наставлял в этом духе свой приход. Я поищу сегодня его икону, пока я в Москве.
Я спросил отца Кирилла, что бы он хотел сказать в наставление американской церкви. Он сказал: «То, что произошло в 20-м веке в России, служит свидетельством факта, что многие русские люди не только верили в Бога, но доверились Богу. Для них духовный мир и небесное царство были реальностью. Несмотря на то, что для них из-за их собственной человеческой слабости это было страшное время, полное страданий. Их подвиг — это свидетельство существования иного мира, духовного мира и Царствия Небесного. Урок для нас состоит в том, что ценности этой земной жизни, в том числе и наш комфорт — это ничто по сравнению с ценностью Царствия Небесного. Но это очень трудный урок».
Он говорил о том, что недостаточно говорить, что мы верим. Мы должны взращивать глубокую веру в реальность Царства Божия и жить в ней. Иного пути нет.
Когда мы с Мэттью надевали пальто перед выходом, отец Кирилл позвал нас в свой кабинет. Там он показал нам митру святого Алексия. Мы оба перекрестились и поцеловали эту ценную реликвию.
Россия! Что за страна… Я столько еще могу рассказать о том, кого я встретил вчера и о чем мы говорили, но я должен идти в город. Я попозже напишу об этом в блоге.
Позвольте мне заметить, что здесь холодно, холодно и еще раз холодно. Наполеон получил то, чего заслуживал. Я вспоминаю, как увидел в военном музее в Париже шинель, которая была на Наполеоне в ту катастрофическую зимнюю осаду Москвы. Она была сшита из ткани. Русская зима жестоко над ним посмеялась. В Москве еще даже не наступила зима, а над парнем из Луизианы она жестоко насмехается. Ощущение, будто это полноценная зима, а это всего лишь мой первый день здесь.