Всматриваясь в прошлое, мы нередко стремимся найти времена государственности, поэтому Киевская Русь, казачество сразу привлекают к себе внимание. Однако в действительности украинцы строили государство не только в те периоды. Современные исследования доказывают, что и во времена Речи Посполитой украинские воеводства проводили самостоятельную политику.
День: Начать хотелось бы вашим высказыванием «На территории Речи Посполитой создавалась очень специфическая политическая культура. Ее можно частично сравнить с английской монархией, однако не с французским абсолютизмом». Какой была эта система, к которой в результате Люблинской унии присоединилась часть украинских земель?
Наталья Старченко: Сначала — что такое «государство Речь Посполитая», которое появилось в 1569 году на Люблинском сейме в результате объединения Великого княжества Литовского и Польского королевства. В основе наших представлений лежит современный взгляд на государство как строго выстроенную вертикаль. И поэтому мы, пытаясь объяснить какие-то политические события прошлого, легко пользуемся тем, что лежит под рукой: если так случилось, то к этому причастно государство — король — центр — Варшава (выбирайте, что вам больше нравится и что больше подходит к вашим установкам).
Однако мы не озадачены таким очевидным, как кажется, вопросом, а кто же является тем государством, то есть может сказать «я государство», и от кого в итоге зависят важные для страны и ее жителей решения. На первый взгляд, это король, но такой ответ частичный, ведь и шляхта может сказать (и говорит), что она Речь Посполитая. Именно эти два сословия (а король — это тоже отдельное сословие) создают представительный орган — сейм, наделенный законодательными полномочиями. Он, правда, состоял из трех политических субъектов: короля, сената (министры, по два представителя от каждого воеводства — воевода и каштелян, высшее католическое духовенство) и посольской избы, представленной послами от воеводств. Однако сенаторы, занимали свои места пожизненно и составляли собственно королевский совет, так и не выделились в отдельное аристократическое сословие из благородной общественности. Даже тогда, когда в жестком противостоянии решался вопрос, кто в итоге — сенат или шляхта — будет играть ключевую роль в государстве, находились сенаторы, которые выбирали сторону шляхты. Наконец, они ведь были тесно связаны со своим регионом как его жители и со шляхетской корпорацией как ее члены. Поэтому можно говорить, что государство представляли король и шляхта.
Напомню, что король в Речи Посполитой избирался. Как отмечал Якуб Собеский в 1632 году во времена без короля: «Для нас короли рождаются не в пеленках, а в свободных сердцах и наших голосах. Таких господ себе выбираем, которых хотим, а не тех, которых вынуждены выбрать». Поэтому отношения между королем и политическим народом (шляхтой) складывались путем заключения договора. И это не метафора. Вступая на трон, король клялся соблюдать главные государственные основы, вписанные в т.н. Генриховы артикулы, а также шляхта давала каждому из королей персональные обязательства (pacta conventa). Скажем, будущий французский монарх Генрих Валуа был избран королем Речи Посполитой под ряд обязательств — от крупных финансовых взносов до обещания учить ежегодно в Париже 100 студентов из своей новой родины, а также ввезти из Франции в Ягеллонский университет лучших профессоров. Поэтому король подчинялся праву так же, как и его самый нищий подданный. Именно поэтому во время бескоролевья шляхта пыталась воспользоваться моментом и улучшить право. Иначе, как уже говорилось, властитель при отсутствии ограничений очень испортится, «даже если бы был ангелом».
Поэтому все важнейшие вопросы дебатировались в сейме, а до этого — в сеймиках в воеводствах, где шляхетские корпорации писали для своих послов инструкцию, как они должны действовать (после сейма послы отчитывались перед сообществом). Соответственно, каждое воеводство имело широкие полномочия влиять практически на все важные вопросы в стране — на принятие дополнительных налогов, необходимых в случае крайней необходимости (обороны, например), на вопросы внешней дипломатии, войны и мира, разрешить ли королю уехать из страны, или на ком ему жениться. Каждый посол мог заблокировать любой вопрос через механизм liberum veto — необходимость согласия на решение всех тех, кого вопрос касается. Соответственно, была возможность голосом одного посла на сейме сорвать согласованную проблему. Стоит здесь хвататься за сердце?
Конституция nihil novi (знаменитое «ничего для нас без нас»), которая предусматривала обязательное согласие на важные решения gосольской избы, была принята на Радомском сейме в 1505 году. Впервые «не позволяю», которое сорвало сейм, прозвучало в 1652 году. То есть в течение 147 лет система функционировала вполне эффективно, приучая шляхту к тому, что в любых вопросах, где есть несогласные с решением, надо искать компромисс, который бы так или иначе удовлетворял интересы меньшинства.
Это было довольно хлопотная задача — «притереть», как тогда говорили, вполне противоречивые интересы различных групп, в том числе и религиозных. Но из этого вырастала политическая культура Речи Посполитой, которая держалась на консенсусе, учете потребностей «другого» (иногда количественно незначительного) и довольно разношерстных регионов. Напоследок добавлю, что каждое воеводство могло с согласия сейма принять исключительно для себя те права, которые считало необходимым. А общегосударственные правовые инициативы (ius commune), чтобы получить статус закона (общего для всех), должны быть одобрены представителями послов от всех воеводств. С правом украинских воеводств, которые присоединились к Королевству, еще интереснее история, о которой чуть позже. Поэтому недаром Сигизмунд ІІІ Ваза с огорчением замечал, что в Речи Посполитой каждое воеводство само по себе Речь Посполитая (то есть hеспублика). Шляхта действительно себя так и называла «Речь Посполитая воеводства Волынского» или любого другого. Вот к такому государству и присоединились украинские земли в Люблинском сейме.
— Могла ли украинская шляхта во время Люблинской унии стать третьим равноправным членом Речи Посполитой, как Польская Корона и Великое княжество Литовское? Ведь при таких условиях украинская идентичность была бы четко отделена от других.
— Этот вопрос имеет длинную историю. На отношении к Люблинской унии автора великой истории Украины-Руси периода XIX и XX веков Михаила Грушевского сказывалось существования украинцев в двух современных империях, политика которых так или иначе была неблагоприятной для становления украинской нации. Поэтому и в прошлом он конструировал фундамент для украинства по борьбе народных масс с «чужими» государствами против порабощения. Зато элиты, как он утверждал, либо были унижены и не влияли на государственную политику, либо предали национальные интересы. Главным врагом для Грушевского были поляки и Польша, которые, согласно его концепции, уничтожали истинно украинское право, язык и православие. Люблинская уния трактовалась им как черная дата украинской истории, с которой началось продвижение поляков на восток. Эта несколько измененная схема легла в основу советского варианта истории, где народные массы на украинских землях, борясь с феодальным гнетом и польским порабощением, стремились к воссоединению с Россией. Очищенный от советского налета, хоть и не вполне, этот вариант лег в основу для учебников по истории независимой Украины.
Большим шагом вперед в академической науке была позиция, что на самом деле Люблинская уния ничего не изменила в жизни украинских земель, ее могли и не заметить. Однако с 90-х украинская историография накопила много нового, подготовив серьезный почву для переосмысления прошлого. И вот берется нынешний уже начитанный историк по изданный еще в XIX в. «Дневник Люблинского сейма» (тщательную фиксацию его течения участником этого события) и некоторые другие источники и видится совсем другая картина.
Волынские князья и шляхта (а именно они первые появились на сейме и решили вопрос присоединения к Королевству) говорят о себе как об отдельном народе со своими давними правами, предлагают коронной шляхте организовать отдельный сейм и поговорить об условиях такого союза («союза»), требуют присяги от короля, сенаторов и послов в подтверждение собственных. Для обладателей короны это был шок. По их представлениям, украинские земли были когда-то оторванные от Короны, поэтому на Люблинском сейме происходит акт справедливости — возвращение их обратно, а русская шляхта, братья, присоединяются как равные к коронным правам и вольностям.
Заявка на свои права — это в категориях тогдашнего правового мышления серьезная заявка на собственную субъектность. Добавим, что для полноправного двустороннего договора-унии нужен был владелец. Он был в Великом княжестве — великий князь, и он был в Королевстве — король. Неважно, что это было одно и то же лицо — Сигизмунд Август. Согласно тогдашним представлениям, территория которая не имеет владельца, может претендовать лишь на присоединение как части. Украинские же земли не имели в Великом княжестве Литовском никакой автономии. Обратим внимание на язык униатских актов: Княжество употребляется параллельно с Литовским народом, Королевство — с Польским, однако в привилегиях Волынской земли и Киевскому княжеству нет народа, есть только сословия, присоединяются по собственному согласию как «равные к равным и свободные к свободным».
Правда, есть в «Дневнике» интересная деталь. Сразу после того, как Константин Вишневецкий в своей речи подчеркивает, что «мы такой почтенный народ, который никому другому на свете не уступит, и воспринимаемся каждому народу как равные в благородстве», идет фраза: «Более того, у нас дома княжеские, которые особое положение имеют». Можно эти слова интерпретировать не только как попытку сохранить свои княжеские привилегии (в то время это были только титулы), но и как реплику, которая должна указать на особый статус «почтительно народа» со своими обладателями. Тогда вполне органично звучит и заявление волынского воеводы кн. Александра Черторыйского о своем происхождении из «народа королевского князей литовских» и признание королем кровного родства князя с Ягеллонов. Тогда понятно, почему так молниеносно после Люблина формируется представление о роде Острожских как о правителях Руси (в этнических украинских границах), ведущих свой род от Владимира Великого. Существование феномена княжеской святости и много сюжетов, связанных с идентичностью жителей украинских земель, были проанализированы проф. Натальей Яковенко.
Итак, неожиданностью для участников сейма в Люблине стал отдельный русский народ в составе Волыни, Брацлавщины и Киевской области. Он неожиданно появился и для литовцев, которые, похоже, рассматривали жителей украинских земель в составе Великого княжества Литовского как свою часть. Поэтому с обеих сторон не было готовности признавать за этим русским народом политических прав. Что же требовали волыняне, неизвестно, потому что автор «Дневника» записал: «Многое требовали, чего писать не было необходимости».
Этот русский-украинский народ был некоторой неожиданностью и для историков. Его появление на Люблинском сейме ставит перед ними новую проблему — детальное исследование истоков его идентичности в княжестве.
— Так что же украинская шляхта получила на Люблинском сейме?
— Довольно много. Люблинская привилегия гарантировала незыблемость границ Волынского, Брацлавского и Киевского воеводств, правда, последнему пришлось распрощаться с Мозырским уездом, который остался в составе Великого княжества Литовского. Отмечалось, что эти воеводства присоединяются «со всем и всяческим правом» прав и свобод Польского Королевства. Правительства могла получить только местная шляхта. Отдельным пунктом гарантировался отказ от ревизий имений, которой так боялись шляхетные жители Великого княжества Литовского из-за возможных проблем со статусом их землевладений. Поэтому кто не имел королевских подтверждений на владение, могли спать спокойно, как и те, кто получит от короля что-то в будущем.
И это те страницы истории, которых нам фатально не хватает, потому что они не только о борьбе, но и о созидании. Если же говорить о техническом моменте, то наша история нам в помощь. Люди прошлого выкроили на карте Речи Посполитой Русь-Украину практически в современных государственных границах, предложив очень современную модель идентичности — политическую или территориально-правовую. То есть общая политическая матрица истории Речи Посполитой, общая для нескольких народов, или же со своими вариациями, а дальше ты имеешь «свою» территорию и людей. А что еще нужно историку? Однако для этого придется приложить усилия.
Землевладельцы освобождались от платы четвертой части доходов на нужды войска, даже если держали королевства. Вводился единый налог на землю, а все остальные обязательства, поборы и пошлины ликвидировались. В судопроизводстве сохранялось действие ІІ Литовского статута, а также шляхте этих воеводств разрешалось вносить в него изменения, которые должен был утверждать на сейме король. В судопроизводстве и делопроизводстве сохранялся староукраинский (русский) язык. Исключение составляли лишь отношения короля с общинами на магдебургское право в королевских городах, с которыми переписка должна была производиться на польском языке (как с людьми, которые находились в юрисдикции короля). Это, правда, на Волыни касалось только 5 городов. За князьями сохранились их «достоинства», то есть титулы. В привилегии в двух пунктах подчеркивалось отсутствие разницы в доступе к правам и свободам лиц греческого и римского обряда всех сословий. Напоследок король гарантировал своей присягой соблюдение всех пунктов привилегий от себя и своих преемников.
Польский исследователь проф. Генрик Литвин первым указал на то, что привилегии для Волынской земли и Киевского княжества являются договорами между двумя политическими субъектами и мало напоминают присоединение. Оказалось, что украинские привилегии были привлекательными, скажем, для жителей Королевской Пруссии, которые просили короля в 1578 обеспечить их таким же статусом, который имели Волынское, Киевское и Брацлавское воеводства.
— В ваших текстах прослеживается мысль, что именно отдельное право (ІІ Литовский устав) было весомым фактором объединения русинов-украинцев. Могли бы вы раскрыть этот тезис и привести несколько примеров?
— «Свое» право было важным фактором культивирования собственной отдельности жителями трех (а с 1634 г. вместе с Черниговским воеводством четырех) украинских воеводств. В суде, если сторона ссылалась на коронные права или ІІІ Литовский статут, наверное всплывал аргумент: согласно привилегиям на Волыни действует только ІІ Литовский статут. Поэтому новинки приживаются сложно, они касались преимущественно элементов судебного процесса, не были прописаны в Уставе.
Люблинским привилегиям для украинских воеводств суждено сыграть особую роль в создании русской-украинской идентичности, очень подобной современной. После Брестской унии 1596 г., когда Православная Церковь оказалась вне закона и без иерархов (так по замыслу, униатская Церковь становилась ее правопреемником), именно Люблинские привилегии стали той картой, которая превосходила любой аргумент. В привилегии фигурировали верующие православной Церкви, равной католическому Костелу, а привилегия для «присоединенных» воеводств имела уровень конституции, скрепленной присягой королей. На этом и строится православными иерархами в полемике с униатами идея Русского народа, равного Польскому и Литовскому народам, которіе вместе образовали Речь Посполитую на основе договора. А на карте Речи Посполитой выкраиваются на основании привилегий Русь — страна Русская, или «барства русские». Территория этой страны Русского политического народа совпадала с территорией трех воеводств, присоединенных к Короне в 1569 году. Все их жители, охваченные привилегией, и были народом Русским, как православные, так и католики. Интересно, что скрупулезная разработка такой территориально-правовой модели украинской идентичности, основанная в судебных прениях раннего периода, в начале XVII в. принадлежала духовным лицам.
— Почему религия не могла стать фундаментом для объединения украинцев-русинов?
— Не могла, потому что русская шляхта была не только многоязычной, но и полирелигиозной. Речь Посполитая, приняв многих религиозных «диссидентов», которые вынуждены были покидать свою европейскую Родину из-за преследования, становилась полем конкуренции за души верующих многих конфессий и даже осколков христианства, которые считались еретическими. Собственно, во второй половине XVI в. конкуренцию православию составляли не столько католики, сколько протестанты. Впоследствии они стали союзниками в отстаивании своих прав.
В январе 1573 сейм принял акт Варшавской конфедерации, запрещающий преследование по религиозному признаку, по сути очертив веру как персональный выбор, частное дело. Обратите внимание, как православный владыка Мелетий Смотрицкий, отстаивая в борьбе с униатами права своей Церкви греческого обряда, говорит, что православные не желают уничтожения унии, а только возвращения своего, потому что «в барствах тех свободно каждому, как хочет, верить». И Мелетий Смотрицкий, и шляхта на сейме говорят, ссылаясь на привилегии, что русин не перестает быть русином, становясь католиком, а только переходит из прав, предоставленных народу русскому «греческого закона», прав, предоставленных народу русскому «римского закона». Униатам, которые тоже являются частью русского народа, он предлагает определиться, к какому закону, зафиксированному в привилегии, они принадлежат. Показательно, что это говорит духовное лицо.
Так и формируется тогдашнее представление о русском народе, где значени е имеют не язык и вера, а территория проживания и права, под которые лицо подпадает, то есть вариант политической идентичности. Здесь, правда, есть проблема с русской кровью, о которой говорит Гербурт, католик с Перемышльской земли, отстаивал права православной церкви в своей «Руси». О крови говорит и Мелетий Смотрицкий, она и маркирует католика русином.
— Да, давайте вспомним о происхождении. Обычно, говоря об украинцах в Речи Посполитой, активно употребляют понятие «ополячивание». А в ваших текстах встречаются рассказы о поляках — «политических волынянах» (в частности, Матей Стемпковский). Насколько это явление было распространенным?
— Это вопрос интересный и мало исследованній, хотя мои коллеги, с которыми я все время говорю о вещах, интересующих меня, практически без дискуссий придерживаются мысли, что пришелец, выслужив какую-то волоку земли или больше и попав в шляхетскую корпорацию Волыни, Киевщины и Брацлавщины, становился «политическим» волынянином или киевлянином, то есть получал «русскую прописку». Ведь на сеймике он дебатировал о добродетели своей «Речи Посполитой», а если вдруг попадал на сейм, то там представлял «свое» воеводство и его интересы. Конечно, в перепалках ему могли напомнить о том, что он лях, а все ляхи «плохих маток дети», вот и все. Потому что, как ни крути, а такой шляхтич был «своим ляхом».
Идентичность таких лиц, которых много на украинских землях, тяжело распознать. Но если вы уже вспомнили о Стемпковском, то посмотрите на этого приезжего в первом поколении, добравшегося до сенаторского кресла. У него нет мощного патрона, он не сделал карьеры из-за удачного брака, зато он имеет надежную разветвленную сеть родственных связей — Линевськие, Гулевичи, Кисели и другие знаменитіе волынские семьи. Он — их часть. А еще он хороший адвокат и предоставляет услуги многим влиятельным лицам. Жизненная карьера Стемпковского уникальна, но рядом с ним — много других «новых» волынян, которые часть воеводской «Речи Посполитой». Конечно, они не дадут историку интервью, но историк должен искать свидетельства, скажем, кто для такого приезжего «свои».
— Вы говорите о трех украинских воеводствах, шляхта и духовенство которых, опираясь на Люблинские привилегии, создала свою уникальную по тем временам «политическую» идентичность. А что же с другими русскими воеводствами, которые вошли в Польское Королевство где-то на двести лет раньше? Испытывали эти две Руси какое-то свое единство?
— Волынское, Киевское и Брацлавское воеводства на Люблинском сейме получили надежный фундамент в виде привилегий как опору для своей отдельности, что в итоге создало из этого сообщества Русский народ со своей территорией и правом, равным двум другим народам — Литовскому и Польскому.
Русское, Белзское и Подольское воеводства могли полагаться разве что на «память» (отдельную от остальной части королевства историю и традиции, связанные с религией и языком). Эти три русские воеводства в Короне чувствовали свою «инаковость» относительно остального Королевства, а эта остальная часть воспринимала их как Русь, была рядом с двумя другими провинциями — Большой и Малой Польшей. Это русские послы подтвердили и на Люблинском сейме, собравшись в феврале на отдельное совещание.
Для меня также впечатляющим был текст письма Яна Замойского, белзкого старосты, своему дяде Якубу Гербурту, в ноябре 1572г. Собираясь на сейм, он предлагал собрать все русские воеводства на совещание, «чтобы те земли, отдельно советуясь, не разошлись в такое время и в таких вещах» (происходило это после смерти Сигизмунда-Августа). Ведь «при наших предках те все воеводства не отдельно, а вместе советовались о себе и своих вольностях». Замойский, описывая себя как русского, четко обозначил «своих» — Киевское, Волынское, Брацлавское, Русское, Подольское и Белзское воеводства. Эти воеводства постоянно обмениваются послами и держатся вместе на шляхетских съездах и сеймах этого периода. Напомню также, что это тот Замойский, который вскоре станет великим канцлером и гетманом, и которому в конце XVI в. автор полемического произведения «Апокрисис» Христофор Филалет (поляк и протестант Мартин Броневский) от имени русского народа напомнит о православной вере его предков. Поэтому скрупулезные исследования данного вопроса — впереди.
— Как написать украинскую историю Речи Посполитой? Как найти эту украинскую субъектность в нарративе, который пишется преимущественно как история Польши? Возможно, нужно перейти от романтического варианта нации «одна нация — одно государство», в более гибкой, где можно было бы учесть и польское, и литовское, и другие влияния?
— Знаете, меня удивляет ситуация, когда мы знаем, что делать с очень сложной историей XX в., где украинцы были по разные стороны, казалось бы, непреодолимых стен. Но мы упорно держим бастион раннемодерной истории едва ли не исключительно как истории казачества, задавая жесткие маркеры украинства, по сути игнорируя то, что говорят о себе люди. Мы запихиваем их в узкие рамки — казак, православный, украиноязычный, отсекая другого украинца — шляхтича, поликультурного и полирелигиозного, а с ним — и очень интересную историю.
Я на протяжении десяти лет так или иначе возвращаюсь к истории бескоролевья на украинских землях, и вот вроде бы и знаю, что кто там будет делать, а каждый раз дух захватывает от гордости, как они организовывают самостоятельно судопроизводство после смерти короля, изначально не имея примера, как переписывают право под потребность момента, как обеспечивают порядок. И это те страницы истории, которых нам фатально не хватает, потому что они не только о борьбе, но и о созидании. Если же говорить о техническом моменте, то наша история нам в помощь. Люди прошлого выкроили на карте Речи Посполитой Русь-Украину практически в современных государственных границах, предложив очень современную модель идентичности — политическую или территориально-правовую. То есть общая политическая матрица истории Речи Посполитой, общая для нескольких народов, или же со своими вариациями, а дальше ты имеешь «свою» территорию и людей. А что еще нужно историку?
Однако для этого придется приложить усилия.