Юг Перне: Париж очень плохо воспринял независимость Украины

В своем "Дневнике первого французского посла в Киеве" дипломат захватывающе рассказывает о рождении независимой Украины, о тени войны с Россией, которая была видна сразу, и о том бесславном пути, на котором Франция, привыкшая к расстановке сил в холодной войне, замедлила этот процесс и серьезно недооценила Украину.

Юг Перне: Мой приезд стал результатом своего рода франко-германского недопонимания. Сразу после падения Берлинской стены, на следующий день после того, как Германия объявила свой план из десяти пунктов по воссоединению, Франсуа Миттеран отправился в Киев на встречу с Горбачевым в декабре 1989 года (Миттеран хотел поддержать идею сохранения СССР, прим. редактора). Выйдя из самолета, он увидел немецкого генерального консула, но обнаружил, что французского представителя нет! Важно, чтобы французы поняли, что в этот период недоверия между Парижем и Берлином немцы были гораздо дальновиднее нас. Они приехали туда раньше нас, хотя у нас была одна из лучших дипломатических служб! И тогда Миттеран приказал в спешке отправить кого-то для открытия Генерального Консульства. Но с французской стороны все это делалось в рамках горбачевского образа мышления, с той экономической идеей министра Пьера Береговуа (Pierre Bérégovoy), что мы должны воспользоваться перестройкой для развития деловых отношений с республиками. Так я уехал из своей спокойной жизни в Вашингтоне в Киев. Я очень хорошо знал СССР, у меня уже был опыт работы в Москве. Но когда я попытался изучить Украину, это оказалось очень сложно. Для меня это была "терра инкогнита".

– Для Европы Украина была загадочной страной.

– Абсолютно точно, что история там была изъята. Меня отправили туда по горбачевской схеме, чтобы обеспечить гласность и перестройку. Но когда я приехал, произошло нечто впечатляющее, что осталось практически незамеченным, поскольку все внимание было приковано к Прибалтике. 16 июля состоялось голосование по декларации о суверенитете Украины. Декларация была настоящей замаскированной программой независимости и включала, что крайне удивительно, обязательство по ядерному разоружению. Украинцы провели голосование в парламенте с коммунистическим большинством по принятию документа, который поставил под сомнение структуру безопасности СССР. Но никто не обратил на это никакого внимания! На самом деле, украинская компартия начала сомневаться в роли Горбачева, подозревая его в попытке подорвать авторитет партии. Она понимала, что для того, чтобы удержаться у власти, ей необходимо стать национальной партией. Это вызвало неестественное сближение между партией "Рух", выступающей за независимость, и коммунистами, которые отчаянно пытались удержать власть.

– Если вернуться к вашему дипломатическому взгляду, то вы говорите о нации, которая, по мнению французов, не является нацией.

– Первое, что меня поразило, это то, что я имею дело с народом-мучеником. Во время наших прогулок по лесу мы обнаружили места, где только что были эксгумированы места массовых казней, и мы кое-что поняли. Двадцатый век начался для Украины очень плохо: погромы Российской империи, две мировые войны и ужасающие советские репрессии. Миллионы людей погибли. Когда началась перестройка, все это прошлое всплыло на поверхность, укрепляя украинское национальное самосознание. <…>

– Но именно неудавшийся путч 1991 года привел к независимости.

– Это был катализатор. Через пять дней после путча Украина, где у власти находилось коммунистическое большинство, поставила вопрос о независимости на повестку дня и проголосовала за нее почти единогласно. Но важно то, что 26 августа, два дня спустя, президент Борис Ельцин, возглавлявший Российскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику, признал независимость Прибалтики, но сделал заявление о том, что если Украина станет независимой, Россия поставит под вопрос границы и будет готова вступить в войну, чтобы защитить русские меньшинства. Это означает, что зерна нынешних военных действий были уже тогда! Это привело к двусмысленным трехсторонним отношениям между Горбачевым, Ельциным и Кравчуком, причем Ельцин и Кравчук хотели избавиться от советского президента. Так и получилось, что на следующий день после украинского референдума 1 декабря 1991 года (в результате которого за независимость Украины проголосовало 90% — прим. редактора) Ельцин признал независимость Украины, но в обмен на идею возобновления новой федерации в составе России, Украины и Беларуси. Он понимал, что не сможет восстановить контроль над мусульманскими республиками, если не будет "Священного союза" трех славянских стран.

Но когда Ельцин, Кравчук и Шушкевич встретились в знаменитой Беловежской пуще восемь дней спустя, когда СССР еще формально был жив, украинцы яростно отвергли проект федерации, придерживаясь идеи чистой независимости, несмотря на давление со стороны Ельцина. Это была их первая крупная победа над Россией. С этого момента и возникли все споры о Крыме и Севастополе. Это подсказывает мне, что проблема, с которой мы сталкиваемся сегодня, серьезнее и старше, чем Путин. Один Путин может скрывать в себе другого, так же как один Ельцин может скрывать в себе Путина. Этот конфликт уже был заявлен. Я могу рассказать вам анекдот. В начале 1992 года я был в кабинете президента Украины, и его дипломатический советник сказал мне: "Что вы будете делать, если Россия вторгнется в Крым? И добавил: "Американцы ничего не будут делать".

– Что бы сделали французы? Это немыслимо, но до конца 1991 года они поддерживали Горбачева!

– Скажем прямо, Франция восприняла независимость Украины очень плохо, в отличие от США, которые всегда рассматривали СССР как единственную главную угрозу и были заинтересованы в его распаде. Для нас это нарушило наше стратегическое и геополитическое пространство. Миттеран хотел защитить интересы Франции, которая была заинтересована в сохранении модели "Восток-Запад", с ее независимыми ядерными силами, которые позволяли ей играть роль посредника. Распад СССР был для нас катастрофическим как в плане геополитики, так и стратегически, потому что он означал воссоединение Германии, и тогда наши позиции в Европе стали бы слабее и без противовеса на Востоке, с ослаблением России. В поиске союзников Миттеран всегда придерживался "противоречивых альянсов".

– Вы говорите о катастрофе, но мы были свидетелями воссоединения Европы, возможности, которую Франция могла использовать.

– Правда, это было представление, направленное на прошлое, которое не учитывало новую реальность, но мы были поглощены усилением европейской интеграции, мы были в так называемом "пузыре". Был еще один важный параметр: ядерный вопрос. Когда Украина провозгласила свою независимость, мы, по сути, сказали: мы признаем вас только в том случае, если вы проведете ядерное разоружение. Президент Миттеран хотел сохранить положение Франции как ядреной державы, и не допустить широкого распространения ядерного вооружения. В то время у Парижа было всего около 300 боеголовок, а у Украины — 3600! Но украинцы, которые уже боялись войны с Россией, говорили нам: кто нас защитит, если мы проведем ядерное разоружение? В ходе дебатов они даже упомянули идею сохранения ядерного оружия. Это вызвало настоящий кризис во Франции, и мы заставили их от него отказаться. Это было хорошо, потому что это предотвратило распространение ядерного оружия в Восточной Европе.

Но я бы сказал, что мы, и американцы, в частности, поскольку именно они были у власти, не смогли укрепить этот процесс. Украина сделала уникальный жест. Но в обмен она попросила гарантий безопасности, зная, что находится под угрозой. Мы их не дали. Будапештский меморандум 1994 года не был международным соглашением. С юридической точки зрения, именно Россия дала "отрицательные" гарантии безопасности, заявив, что будет соблюдать территориальную целостность Украины и получит взамен возможность обладать ядерным оружием. Она также обязалась не применять его против государства, отказавшегося от ядерного оружия. Но Соединенные Штаты не взяли на себя никаких обязательств! В действительности справедливо сказать, что Запад зашел в тупик.