Что предвещает интервью Владимира Путина Такеру Карлсону для конфликта на Украине?

В начале этого месяца американский консервативный обозреватель Такер Карлсон произвел фурор в средствах массовой информации своим неожиданным двухчасовым интервью с президентом Владимиром Путиным. Сама беседа, а также последовавшие за ней короткие видеозарисовки о московском метро и работе местных продуктовых магазинов, всколыхнули бурю рефлексии о мотивах Такера и вызвали живой отклик на “пропутинском” или “пророссийском” фланге американских правых.

Эта продолжающаяся дискуссия во многом затмила важнейшие выводы из самого интервью, которое самым неожиданным образом раскрыло приоритеты и интересы российского президента спустя два года после начала кровавого территориального конфликта на Украине. Что бы ни двигало Такером Карлсоном, его интервью с Владимиром Путиным дало аналитикам новую пищу для размышлений о мировоззрении российского президента. Особо примечательны несколько моментов.

Во-первых, беседа подтвердила тезис о том, что решение ввести войска в феврале 2022 года во многом продиктовано личной одержимостью российского президента историей. Во-вторых, она подчеркнула роль личной обиды и чувства несправедливого пренебрежения в мировоззрении одного из главных мировых автократов. В-третьих, она раскрыла поразительное отсутствие у Кремля стратегической дисциплины. В-четвертых и последних, Путин дал некоторое представление о будущем урегулировании путем переговоров с точки зрения России, хотя этот вопрос крайне неприятен, а в краткосрочной перспективе, по-видимому, невозможен в принципе, поскольку боевые действия продолжаются уже два года и не идут на спад.

Важнейшим выводом из интервью с Путиным стал получасовой урок истории, который российский президент преподнес собеседнику. Несмотря на неоднократные попытки Такера перевести разговор на расширение НАТО как основной повод для конфликта, Владимир Путин раз за разом давал понять, что видит это совсем иначе. В результате вышла пространная лекция по истории с российской точки зрения (и его личной колокольни). Не давая себя перебивать, Путин даже подготовил для Такера целую подборку исторических документов в доказательство своей исторической правоты. Для тех, кто не говорит по-русски, первая часть интервью была совершенно неожиданной: сбивчивый и чересчур подробный рассказ о политической истории восточных славян, без каких бы то ни было хлестких цитат и стержневого посыла, понятного непосвященному.

Столь неожиданные рассуждения давнего российского правителя — знак того, что историческая составляющая российско-украинского конфликта войны является не просто точкой легитимности действий России в глазах многих, но ключевым мотивом лично для Владимира Путина. Это перекликается с менее расхожей трактовкой конфликта, которой уделяется гораздо меньше внимания, чем бесконечным спорам о расширении НАТО или украинской демократии.

Мы должны отдавать себе отчет в том, что непосредственной причиной конфликта стали скорее укоренившиеся исторические пунктики Владимира Путина, его чувство личной обиды и невиданная физическая изоляция, в которой эти настроения разрослись в преддверии 2022 года. В интервью прозвучали убедительные доказательства в пользу этой трактовки. В диалоге с американцем, которого Кремль совершенно справедливо счел сочувствующим, Путин ясно дал понять, что им движут исторические вопросы и именно в них коренится суть того, что он хотел донести до западной публики.

Это особенно актуально, поскольку единственное, что изменилось за время правления Путина, — это ход его собственных мыслей об истории, этногенезе и наследии российской государственности. Хотя расширение НАТО было постоянным камнем преткновения начиная с 1990-х годов, а прозападные украинские правительства всегда раздражали российское руководство России, свои политические действия Путин прежде не оправдывал долгими тирадами об истории. Важной частью президентской риторики они стали лишь за последние несколько лет — вероятно, отражая представления Путина о собственной политической судьбе. Таким образом интервью подтвердило, что ключевой аналитический инструмент для изучения причин российско-украинского конфликта — это навязчивые идеи самого Путина.

Из прозвучавших в интервью эмоций, пожалуй, ярчайшей стала обида на пренебрежение, неуважение и лицемерие Запада. Короче говоря, сложилось ощущение, что Владимир Путин сетует, что его коллеги презрительно к нему относятся. В интервью мы можем обнаружить массу историй об обоих Бушах, различных подписанных французами и немцами документах, а также о дипломатических переговорах вообще — но все они неизменно заканчиваются тем, что Россия не получает обещанного или искомого. Отовсюду сквозит чувство обиды.

Можно, конечно, трактовать это просто как попытку оправдать действия России постфактум (лицемерием Запада), но вербально и посредством языка тела прозвучал еще один посыл. Путин лично уязвлен и не понимает, как другие могут смотреть на вещи иначе. Из постоянных отступлений, подчеркивающих его негодование, складывается впечатление, что российский лидер как никогда разочарован и утратил вкус к жизни.

Пожалуй, яснее всего это проявилось в его интерпретации истории украинской государственности. Он неоднократно и назидательно отмечает, что украинские и западные политики сделали ошибочный выбор, контрпродуктивный и заведомо обреченный на провал. Дескать, если бы возобладали люди более хладнокровные, многого из случившегося можно было бы избежать. Таким образом Путин, политик опытный, но разочарованный, снисходительно пытается объяснить, почему он прав, а его обидчики нет, и почему противники поступили глупо и недальновидно. Аналитику не обязательно соглашаться с 71-летним российским лидером, чтобы вычленить основную эмоцию, которой пронизана его риторика.

Наконец, хотя некоторые и усмотрели в интервью разновидность информационной войны Кремля, это не вполне подтверждается его реальным содержанием и рамками, установленными самим российским президентом. Путин явно не хотел обсуждать крайне противоречивые вопросы внутриамериканской политики. Он не делал никаких пассов ни в сторону трампистов и сторонников “Великой Америки”, ни международной аудитории нелибералов, скептически относящихся к Западу.

Довод, что интервью было предназначено для российской аудитории, также не выдерживает критики, поскольку Путин уже регулярно потчует местную публику аналогичными комментариями, не пропуская их через американский медиа-фильтр. В итоге интервью решительным образом сосредоточилось на том, что думает сам Владимир Путин, а не на том, что, больше всего оценит публика, будь то зарубежная или домашняя.

В самом деле, не прозвучало ни слова ни о бойкотах и “культуре отмены”, ни о гендерной идеологии, ни о дряхлости Байдена и о том, что США — своего рода дьявольский гегемон и угроза глобальному миру. На самом деле Путин был в этих вопросах крайне осторожен — гораздо осмотрительнее, чем в других интервью и недавних публичных выступлениях. Российский президент выступил скорее в роли наставника и попытался изложить Такеру свой взгляд на историю и устройство мира. Таким образом, интервью заняло любопытное место как своего рода слепок путинского мировоззрения, а не стратегический или продуктивный обмен сообщениями.

Наконец, интервью Путина Такеру дало нам отрывочное представление о том, как российский президент смотрит на будущее урегулирование конфликта путем переговоров— хотя едва ли этот вариант удастся воплотить в ближайшем будущем. Еще одной “домашней заготовкой” (помимо архивных документов) стал разговор о секретных переговорах весной 2022 года, которые, по утверждению Путина, сорвал Борис Джонсон. При этом он предположил, что отвод войск от Киева стал результатом не проигранной битвы за украинскую столицу, а вмешательства Джонсона. Мы не обязаны принимать его слова за чистую монету, но это говорит о том, что Путин готов вести переговоры и даже этого желает — разумеется, на условиях, которые он сам сочтет “разумными”, что бы под этим ни подразумевалось.

Это важно иметь в виду — тем более, что Путин, судя по всему, убежден, что боевые действия складываются достаточно хорошо, и ему остается лишь сидеть и дожидаться переговоров. На самом деле, памятуя об этой дискуссии, мы можем с осторожностью поразмышлять о военных целях России. Похоже, что российский президент открыт для переговоров — при условии, что другая сторона поведет их разумно. Из заявлений Москвы о том, что юго-восток Украины, ранее аннексированный в ходе боевых действий, — неотъемлемая часть российского государства, следует, что любые переговоры закончатся как минимум разделом Украины. В сочетании с постоянно звучащим из уст Путина эвфемизмом “денацификация” это предполагает, что предпочтительный для России исход — это раздел и “нейтральное” украинское правительство как своего рода политическая сатрапия либо вассалитет.

Достаточно сказать, что сегодня это заведомо не вариант ни для украинских политиков, ни их западных союзников и партнеров. Чтобы это стало хотя бы предметом обсуждения, боевые действия должны принять для Украины гораздо худший оборот. Но это раскрывает некоторые предпосылки действующего российского подхода. Русские считают, что могут “пересидеть” противника и дождаться желанного результата. Пока что они сами не определились с тем, добьются ли они искомой сатрапии и дойдут ли их войска до самого Киева. Но они убеждены, что сохранят за собой всё имеющееся, и повышают ставки в расчете на то, что получат еще больше на переговорах. Если не произойдет масштабного перелома в ходе боевых действий, Россия, скорее всего, в итоге удовольствуется просто разделом, а не вассальной зависимостью. Но это решится на поле боя, а также будет определяться интересами лидеров Европы и США.

Все эти выводы можно сделать из тщательного анализа риторики российского президента и действий его правительства за последние несколько лет. Однако необычный характер интервью Такеру Карлсону заострил их и помог нам лучше понять мировоззрение российского лидера. Именно по этим причинам ценность этого медийного зрелища перевешивает для западных аналитиков моменты неловкости и конфуза.