Александр Адабашьян дал интервью Delfi

- У меня сначала два, возможно, странноватых вопроса, но они актуальны для нас. Вы приехали в Таллинн по приглашению Международного медиаклуба «Импрессум». Когда вас приглашали, что говорили?

- Сказали, что еду в Таллин, что это — встреча с людьми, которые интересуются тем, что происходит, в частности, в России, взглядом людей, приехавших оттуда, на то, что происходит там и, может быть, на то, что происходит здесь, если это кому-то интересно. И тема, которая объединяет все это, — вечные ценности жизни: искусство и, в частности, кино.

- Спрашиваю об этом потому, что у нас недавно вышла книжка «Двуликий «Импрессум». Анатомия маленькой информационной войны», а ее составитель объясняет, что цель «Импрессума», и соответственно его гостей, кроется в стремлении убедить аудиторию, что Эстония, которая при СССР была процветающим регионом, превратилась в обедневшее государство и задворки Евросоюза. Все гости клуба, мол, должны подводить к тому, что причина всех бедствий Эстонии — в ее чрезмерной прозападности и плохих отношениях с Россией. Как вам такое рассуждение?

- Не знаю, это чья-то такая точка зрения. Я даже близко ничего такого не думал. И, честно говоря, даже не слышал таких точек зрения — касательно Эстонии по меньшей мере. И такого задания не получал.

Читайте также: Прибалтика по-прежнему живет в тени Кремля

- Что вы знаете о стране под названием Эстония?

- Наверно, с точки зрения людей, здесь живущих, чрезвычайно мало. К стыду своему. Немножко — об ее истории, на уровне школьной программы. О современной знаю еще меньше, потому что в новостях — не могу сказать, что она сегодня занимает какое-то ведущее место. Здесь не происходит ничего такого (бунтов, громких убийств), что вытаскивало бы ее на первые страницы. И слава Богу!

- Посмотрела недавно «Вавилон нашей эры» Матье Кассовица, снятый в 2008 году США, Францией и Великобританией. Россия в этом фильме показана кромешным адом, не в пример Америке, которая, конечно, вся в шоколаде. Почему американцы и пр. почти всегда показывают Россию именно так, а российские кинематографисты никогда не снимают такое про Америку?

- Ну, это, к сожалению, очень давняя и трагическая болезнь российской либеральной интеллигенции. Это еще во время русско-японской войны, после поражения русской эскадры при Порт-Артуре, наша либеральная интеллигенция слала телеграммы микадо с поздравлениями. Это вот, к сожалению, российский менталитет и то, о чем сейчас говорят: Путин, долой Путина… А кого надо? Объясните. Я не защищаю его, но спрашиваю: вы предлагаете кого-то? Нет — просто долой!

- Как не предлагают? К нам приезжал Касьянов, тоже себя вроде как предлагал… Явлинский…

- Ну, это анекдот — Касьянов. Явлинский, который в свое время отбрехивался от предложения стать премьер-министром именно потому, что существует целая идеология вот этой оппозиции. Деструктивной оппозиции, которая не берет на себя никакой ответственности. Сейчас Явлинский пойдет в президенты, заранее знает, что не пройдет, хорошо идти так. После этого встать в красивую третью позицию — я пытался, у меня была программа потрясающая, выборы фальсифицированы. Вся риторика уже заранее известна.

Если говорить о кино, то в принципе для каждой большой страны оно создавало миф. Существует, допустим, миф об Америке. Франция — это вообще сплошная мифология. Я там пожил и поработал. Центр моды, потрясающие открытые люди, Сопротивление. Ни то, ни другое, ни третье. Центр моды уже давно — Италия, люди — более расчетливых не видел. Сопротивление? Это страна, которая четыре года работала на Рейх.

- А кухня?

- Тоже миф. Если вы ездили по миру, вы где-нибудь встречали французские рестораны? Японские, китайские, итальянские, мексиканские. Почему-то эту гениальную кухню не хотят.

То есть каждая страна создает свою мифологию. А Россия, наоборот, старательно после перестройки начала торговать своими язвами, вывозить на продажу свой гной, кариес, демонстрировать, сколь мы отвратительны, сколь мы мерзки были, имея в виду коммунистический режим. Но, как это регулярно бывает у России, вместе с водой выплеснули и ребенка. И вот такие персонажи, как Новодворская, ликуют при каждой неудаче, для нее радость, если в России что-нибудь разбилось, сгорело, это праздник. Спрашивается, что она в этой стране живет? Да потому, что ни в какой другой жить этим нельзя. А здесь она процветает. Это беда нашей либеральной интеллигенции, которую я за это терпеть не могу, потому что это сплошное деструктивное. На всякое «да» любого правительства у нее есть «нет». Но своего «да» — никакого.

- Вы во всем согласны с Путиным, Медведевым?

- Далеко не во всем. Но если у меня нет никаких конкретных предложений, я не лезу с тем, чтобы этих людей немедленно убрать.

Читайте также: Железный занавес на востоке

- У нас тут тревожатся, что в России возвращаются авторитаризм, многолетнее правление одного…

- Какая разница?! Пусть правит хоть тысячу лет. Самое главное — результат этого правления. Были же цари, которые замечательно правили пожизненно. От личности, безусловно, зависит. Как сказал печально Шолохов, был культ, но была и личность. Сейчас — ни культа, ни альтернативной новой харизматичной личности.

- А что в Москве говорят про яркое, но краткое выдвижение Прохорова?

- Кто что. С самого начала вызывало раздражение, что он миллиардер. Я это понимаю. Что сделал этот человек и ему подобные, в чем их гениальность, я не понимаю, поэтому доверять каким-то их особым способностям у меня оснований нет. Вот умер Джобс. Я понимаю, откуда у этого человека миллионы, и преклоняюсь, потому что он умел то, чего не умел никто другой. Я понимаю, откуда состояние у Ростроповича, Гейтса, Сальвадора Дали. А человек, который (как говорил Павел I, не умеющий повиноваться и повелевать не может) обходил законы тогда, почему он будет законопослушным сегодня? Конечно, нет. Человек, который прилепился к производству никеля или сел на трубу. В чем его заслуга?

- Себя как режиссера вы ставите на последнее место после художника, сценариста, актера. Тем не менее, «Азазель» сняли.

- Я вообще считаю, что режиссер — это не профессия, а склад характера. Совершенно не мой характер. «Азазель» я даже не пишу в CV, потому что не считаю, что это моя картина. В последней версии я свою фамилию из титров снял. Это все-таки изделие Первого канала, а не мое. Когда они присылали факсы монтажеру — переделать, сократить, сначала я отбивался, пытался что-то объяснять, потом просто написал им письмо — чтоб не путаться у вас под ногами, посылайте прямо монтажеру, пусть она делает, что вы считаете нужным.

- По какому праву они так поступали?

- Потому, что у нас продюсерский кинематограф. Им кажется, что, слепив один или два сериала, они уже все знают. Кстати, когда нашим искусством руководили сатрапы, эта дебильская цензура, при всем идиотизме того, чем они занимались, если режиссер упирался и категорически не хотел делать поправки, его уговаривали, грозили, в конце концов изгоняли, но картину клали на полку. Приходило время — снимали оттуда, и она продолжала жить. Сейчас за десять минут — под зад коленом, и на месте режиссера уже сидит кто-то и монтирует его картину, как надо. Руководит всем этим делом продюсер так называемый, который рулит государственными деньгами, половину которых украв еще на берегу. И он, в нашем извращенном представлении об этой профессии, считается творцом.

- И ничего с этим не поделать?

- Поделать можно, наверно. Но, знаете, рыба тухнет с головы, а чистят ее с хвоста. Потянешь за этот хвост, выяснится, что загремело так высоко, что как бы не придавило тебя вместе с тем, кого ты за хвост тянешь.

- То есть вы не карбонарий?

- Нет, Боже упаси!

- В 2008 году вы вместе с Авдотьей Смирновой написали сценарий фильма «Отцы и дети» по Тургеневу, и Смирнова его сделала. Почему сегодня надо экранизировать русскую классику?

- Наверно, потому, что это классика. Нынешняя литература, как я ее для себя формулирую, это дизайн. Выдумывается какой-то ход, потом на него нанизывается сюжет. Самое главное — удивить, изумить, стать в такую позу, в которой еще никто не стоял. Но это, как, прости Господи, Набоков, — родоначальник всего этого, который, конструируя свой успех, придумал «Лолиту». Вслед за ним последовало все остальное, искусство, которое ничего не изображает — форма дизайна, для которого нет нужды ни в чем. Очень хорошая шутка была в Интернете: если нагадить под дверью и позвонить, то это будет инсталляция. А если сесть гадить и нажать на звонок, то это перформанс. И то, и другое никакого отношения к изобразительному искусству не имеет.

«Отцы и дети» — предложение было Дунино, оно мне понравилось, потому что со школы все знают только Базарова, лягушек, конфликт отцов и детей, а там — потрясающие и страстные четыре любовные истории. Очень хорошие характеры, особенно родителей Базарова. Вот это было интересно — заниматься тем, что мне, например, в кино интересно: извините за банальность, жизнь человеческого духа, а не исследование отдельных патологий людей, находящихся под воздействием наркотиков и убивающих лопатой свою жену. Никакой позиции в этом нет. Если бы в этом было осуждение, утверждение. Нет.

- Ваши «Отцы и дети» будут смотреть?

- Сомневаюсь. Не думаю, что у картины высокий рейтинг. Именно потому, что публика, уже попкорновская, этого смотреть не будет. Ни стрельбы, ни пальбы. Думаю, что эти товарищи, которые с ведром попкорна сядут ее смотреть, через десять минут, не съев даже трети, уйдут. Миссия Америки — опошлить Вселенную, сказал в XIX веке Диккенс. Эта миссия благополучно выполнена.

- Чем вы сейчас занимаетесь?

- Мы с Михалковым закончили первый вариант сценария по Бунину. Условно называется «Солнечный удар», хотя это не буквальная экранизация этого рассказа. «Окаянные дни» там присутствуют более пространно.