Если можно позволить себе утверждение, что в годы борьбы с диктатурой Лех Валенса был для мира лицом Восточной Европы, то лидер чехословацкой оппозиции Вацлав Гавел был ее разумом. Больше 20 лет по его пьесам, эссе, письмам и публичным выступлениям западный читатель знакомился со странным, совершенно незнакомым ему миром «народной демократии» - с ее тайной полицией, экономикой дефицита, цензурой, подавляемым обществом и преследуемой оппозицией.
Что любопытно, для описания этого мира Гавел использовал тональность гротеска, а не ужаса. Жизнь его героев разрушается не от жестокого насилия, а, скорее, отравляется ежедневным абсурдом. В незабвенной сцене из известной в Польше пьесы «Аудиенция» руководитель пивзавода, работающий на службы госбезопасности, донимает вопросами писателя, направленного в качестве наказания заниматься физическим трудом. И делает ему предложение: выручить своего малограмотного начальника и, будучи человеком искусным в письменной речи, составлять на самого себя доносы. Свои удивительные умозаключения он завершает благодушным: «Ведь мы же не будем превращать свою жизнь в ад!»
Читайте еще: Слова Вацлава Гавела, которые помнят все
Абсурдно усложненные отношения между палачом и жертвой – это один из отличительных знаков творчества Гавела. Когда эпоха диктатуры завершилась, оказалось, что этот уровень сложности, который снискал восхищение всего мира, слишком сложен для публичных дебатов в условиях формирующейся демократии. Первую скрипку начали играть приверженцы гораздо более простого послания с однозначным разделением на плохих и хороших.
Это стало одной из причин того, что произошло с Гавелом, как и со многими другими бывшими оппозиционерами после завоевания свободы: его перестали понимать. Хотя парламент продолжал прагматично ради блага страны избирать его главой государства, хотя следовало ритуально подчеркивать его величие, показатель реальной силы в демократии – популярность в опросах – начала падать довольно быстро. Гавел, почитаемый за границей как пророк, в собственной стране часто становился жертвой нападок желтой прессы, мальчиком для битья в политических раздорах, от которых он старался держаться в стороне. Это породило еще один абсурд этого удивительного образования, каким была демократическая оппозиция всего восточного блока: на вопрос о Гавеле во Франции, Австрии или США дети упоминали его имя на одном духу с Нельсоном Манделой или Ганди. В Чехии же ответом часто была многозначительная улыбка и разведенные руки, как обычно реагируют на неоднозначных личностей.
Его смерть наверняка вызовет очередную волну интереса к той жизни, тому творчеству и тому миру, от имени которого он говорил. Вопрос, поможет ли это лучше его понять, остается открытым.
