Регистрация пройдена успешно!
Пожалуйста, перейдите по ссылке из письма, отправленного на

Нет моих сил этот город забыть…

© CC0 / Public DomainВладимир Александрович Сухомлинов в 1915 году
Владимир Александрович Сухомлинов в 1915 году
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Читать inosmi.ru в
В одном из актов пьесы «Бедность не порок» на мою долю выпала роль девицы, и бывшему на спектакле генерал-губернатору Назимову я был представлен в модном тогда кринолине. Половина воспитанников были католики, но мы жили с ними вполне миролюбиво. В общем, содержали нас хорошо, кормили с избытком, хотя нередко легкий, но сытный завтрак состоял из куска черного хлеба, который приносили в громадных корзинах.

Генерал Владимир Александрович Сухомлинов (1848-1926) не так широко известен даже на родине, хотя и родился в Тяльшяй, в семье начальника уезда. В 1861 году он поступил в Александровский кадетский корпус, расположенный в Вильне.

Вспоминая об этом, он потом написал: «Зиму кадеты проводили в большом каменном здании в предместье Антоколь. Классные помещения, тронный зал и церковь находились в деревянных пристройках. На лето корпус переходил в лагерь, устроенный на живописном берегу реки Вилии, в нескольких верстах от города.

Нам хотелось устроить любительский спектакль. Это желание удалось осуществить, и мы пригласили на представление наших родственников и знакомых. В одном из актов пьесы «Бедность не порок» на мою долю выпала роль девицы, и бывшему на спектакле генерал-губернатору Назимову я был представлен в модном тогда кринолине. Половина воспитанников были католики, но мы жили с ними вполне миролюбиво. В общем, содержали нас хорошо, кормили с избытком, хотя нередко легкий, но сытный завтрак состоял из куска черного хлеба, который приносили в громадных корзинах».

Став командиром Павлоградского лейб-драгунского полка, Сухомлинов проходил службу в Литве, так как полк был расквартирован в Сувалках. Им написаны три десятка учебных пособий по тактике ведения боя кавалерией. Они использовались до тех пор, пока существовал этот pод войск.

Как прозаик Сухомлинов сотрудничал с журналами военной тематики «Разведчик» и «Военный сборник», газетой «Русский инвалид», подписывая свои миниатюры и рассказы «на отвлеченные темы» псевдонимом Остап Бондаренко.

С 1909-го по 1915 год, в самый переломный для Pоссии период, Сухомлинов занимал пост военного министра в правительстве, председателем которого был Петр Аркадьевич Столыпин, тоже бывший виленчанин.

В переписке с женой П.Столыпин часто упоминал свои любимые литовские места: «Из Петербурга отправлю прямо в Колноберже (ныне Калнабярже, родовое имение под Каунасом, где родилось пятеро детей Столыпина. - Прим. авт.) мундир и ненужные для Вены вещи. Боже, как мне хочется к Тебе и как больно мимо Тебя, через Вильну, промчаться в эту противную Вену».

Владимир Александрович Сухомлинов в 1912 году


Одна из ключевых фигуp России - Столыпин, упорно внедpявший принципы парламентаризма, погиб в 1911 г. в Киеве от руки террориста. В Вильнюсе, на доме, где он жил в 1876—1892 годах, не так давно установлена мемориальная доска.

А Сухомлинова «как виновника всех неудач на фронте» император Николай II 13 июня 1915 года отстранил с поста министра. Затем он был осужден временным правительством и только после революции выпущен по амнистии. Опальный генерал эмигрировал в Германию, где издал о своей дореволюционной жизни мемуары, переведенные на немецкий язык.

В Вильно – особое очарование весны

«Только в Вильне я впервые узнал все очарование весны. В моем петербургском детстве я видел лишь робкую и чахлую весну в соседнем сыром саду Медицинской академии; в Кишиневе, где мы прожили после Петербурга два года, весна была совсем другая, необыкновенно красивая, с цветением черешен и вишен, но мне какая-то “чужая”, и только тут, в Вильне, меня всегда охватывало единственное, ни с чем не сравнимое волнение, когда наступала весна. Таял снег, и ручьи бежали с веселым журчанием вдоль всех тротуаров (по “ринштокам”, как называли глубокие уличные канавки в Вильне), и веяло какими-то незнакомыми мне и волнующими весенними запахами. Когда мы жили на окраине города, то даже зловоние “полей орошения”, которые лежали между нашей “усадьбой” и Закретом – заповедным лесом, как-то странно-приятно соединились с весенними воспоминаниями... Весь воздух был пропитан весной, и невыразимое словами сладкое томление больше всего связано с первым, самым идиллическим годом в Вильне...»

Эти строки принадлежат Мстиславу Добужинскому (1875—1957), отец котоpого был родом из Литвы, что впоследствии не раз сказалось на биографии художника.

Мстислав Валерианович Добужинский учился во второй виленской городской гимназии шесть лет и, переехав в Петербург, посещал Рисовальную школу общества поощрения художеств. В 1900-х годах его картины в художественных кругах столицы удостаивались лестного эпитета «Петербург Добужинского», но, оглядываясь в прошлое из дня сегодняшнего, мы смело можем добавить, что на его полотнах осталась и неповторимая «Вильна Добужинского».

В 1922 году М.Добужинскому было присвоено звание профессора Академии художеств, но при содействии литовского посла Юргиса Балтрушайтиса художник принял литовское подданство и в 1924 году уехал из Советской России, став ведущим художником Литовского Государственного театра в Каунасе. Он работал также на театральных сценах Pиги, Парижа и Лондона, в 1939 году переехал жить в Нью-Йорк, оформлял спектакли в «Метрополитен-опера», а как мемуарист пространно и очень живым слогом описал Вильнюс в своей книге «Воспоминания», над которой работал свыше 30 лет.

Все – сказка!

В 2002 году в Мюнхене появилась улица «Marianne von Werevkin-Weg» – «Дорога Марианны фон Веревкин». Так в Германии увековечили имя русской художницы, ставшей одной из ключевых фигур художественной богемы этого города на рубеже XIX-XX веков.

Дочь виленского генеpал-губеpнатоpа Марианна Веревкина (1860-1938) училась в местном Мариинском высшем женском училище, позже жила в имении Благодать, расположенном недалеко от Вильны. В своей книге «Письма к неизвестному» она вспоминает о тех местах: «Все, что обещали они, когда я бегала по ним днем и ночью, тревожа их покой, в жадных поисках большого, безмерного – все сдержали они... Ходила гулять с детьми. Безумно красиво, так красиво, что нет для этого слов, и все, все, все красиво. Эти дома розовые, желтые, красные, голубые, сиреневые! Их формы, их причудливые крыши, трубы, крылечки галерей, все в красках, все поднятое черным. Каждая вещь на улице делается поэмой... А Неман с ледоносом! А красивые старые костелы, а Старый город, где все – сказка!»

Выступая на конференции Ассоциации художников в Вильно с докладом «Беседа о символе, знаке и его значении в мистическом искусстве», Веревкина изложит свое художественное кредо: «Я верю и хочу, чтобы за мной верили и другие, что, кроме суетного мира преходящих форм, есть мир незыблемого покоя истины, мир примирений, куда тянет меня всей душой. Это - мое чувствование и моя вера, моя художественная суть, мое Я художника».

Последние 25 лет своей жизни художница прожила в Швейцарии, но мысленно не раз возвращалась в наши края, где про­шли ее детство и юность и где она мечтала остаться навсегда.

Вильно как точка отсчета

Польский поэт, переводчик и эссеист Чеслав Милош (1911-2004) родился в Литве, закончил виленскую польскую гимназию, затем университет Стефана Батория и до Второй мировой войны работал на местном радио корреспондентом. За помощь евреям во время Холокоста Израильским нацио­нальным мемориальным центром Милош был причислен к праведникам мира. А его переписка с литовским прозаиком Томасом Венцловой под общим названием «Вильнюс как форма духовной жизни» вошла в мировую сокровищницу эпистолярного жанра: «Дорогой Томас! Два поэта, литовец и поляк, выросли в одном и том же городе. Пожалуй, этого достаточно, чтобы они беседовали о своем городе — даже в печати. Правда, город, который я знал, входил в состав Польши и назывался Вильно, школа и университет пользовались польским языком; Твой город был столицей Литовской ССР и назывался Вильнюс, Ты кончал школу и университет в другое время, после Второй мировой войны. Тем не менее, один и тот же город, его архитектура, пейзаж окрестностей, его небо создали нас обоих. Не исключены, так сказать, некоторые теллурические воздействия. Кроме того, я полагаю, что у каждого города есть свой собственный дух или ореол, и, порою, когда я проходил по улицам Вильно, мне казалось, что этот ореол я ощущаю почти физически.

Недавно кто-то из друзей спросил меня, почему я так настойчиво возвращаюсь к Вильно, к Литве в своих воспоминаниях — это видно по моим стихам и прозе. Я отвечал: дело тут, по-моему, не в эмигрантской ностальгии — ведь съездить туда мне бы не хотелось. Вероятно, это просто поиск действительности, проясненной ходом времени, как у Пруста; но есть и другая причина. Я провел в Вильно свои отроческие годы и думал тогда, что жизнь у меня сложится как-то по-обыкновенному; только позднее все в этой жизни начало запутываться, так что Вильно осталось для меня точкой отсчета...»

Профессор кафедры славянских языков и литературы Университета Беркли, штат Калифорния, в 1980 году Чеслав Милош стал лауреатом Нобелевской премии и вернулся в Польшу из США в 1993 году. Он признан одним из величайших современных польских авторов, а, по мнению Иосифа Бродского, «это, может быть, самый великий поэт нашего времени».

Литовский поэт, переводчик и литературовед Томас Венцлова (1937), выдворенный из СССP в 1977 году, приехав в США, отвечал своему корреспонденту: «Дорогой Чеслав! Я уехал из Вильнюса полтора года тому назад и не знаю, вернусь ли в этот город; если это и случится, то не в ближайшем будущем. Один мой друг, тоже недавний эмигрант и при этом честолюбивый советолог, утверждает, что огромные перемены в Восточной Европе могут произойти буквально за несколько лет. Тогда бы наша эмиграция окончилась естественным путем. Хотя я, в общем, оптимист, но с этим мнением не согласен: дело, несомненно, будет затяжным, нам придется свыкнуться с этой второй жизнью на Западе. В некотором смысле она напоминает загробную жизнь. Я еще помню каждый вильнюсский переулок; я мог бы идти по этому городу, не глядя по сторонам, думая о чем-нибудь своем, а все-таки нашел бы там все. Кстати, временами я проделываю это во сне. Но город удаляется от меня невозвратимо: знаю, что он меняется, и в этих переменах я уже не участвую. Начинаю видеть его упрощенно, в общих чертах — быть может, на фоне истории. Ностальгии не испытываю... Университет мне дал только элементарные знания в области литуанистики (притом многие ее сферы остались для меня недоступны); кроме того, я там познакомился с Марксом, о чем, впрочем, не жалею, и немного занимался классической филологией. Мы с приятелем даже разыскивали какого-либо раввина, чтобы нас обучил древнееврейскому языку, но разве найдешь раввина в послевоенном Вильнюсе? Здесь я признаюсь, что кроме Вильнюса меня формировала Москва, очень интересный город, ибо, как говорит Зиновьев, там найдется все, что угодно для души: католики и буддисты, авангардисты и диссиденты, математики и девушки получше парижских. Правда, большинство этих девушек теперь уже именно в Париже. Или в Лондоне. Но шутки в сторону, Москва — это серьезный опыт».

Томас Венцлова издал несколько книг стихотворений, сборников публицистики, прекрасный путеводитель по Вильнюсу, переведенный на несколько европейских языков - книгу «Вильнюсские имена» («Vilniaus vardai»), которая характеризуется им самим как энциклопедия о вильнюсцах и включает 564 персоналии. Недавнее его произведение «Вильнюс. Город в Европе» в прошлом году издано на русском языке одним из российских издательств. А стихи Томаса Венцловы, профессора славянских языков и литератур Йельского университета США, переведены на русский, английский, немецкий, польский, португальский, словенский, чешский, венгерский и шведский языки.