Как новая Россия проиграла двум прежним империям.

Декларация о государственном суверенитете РСФСР, принятая ровно 25 лет назад, стала переломным историческим событием. Но 12 июня с тех пор так и не стало в российском сознании какой-то важной праздничной датой. Даже несмотря на громкое официальное название — «День России».

Это весьма контрастирует с тем, что в иных постимперских странах мира именно день провозглашения своего суверенитета обычно как раз и считается главным национальным праздником. В России же к этому дню до сих пор сохраняется странное отношение. В лучшем случае его считают просто нелишним выходным, который можно посвятить дачным хлопотам. Кое-кто называет его «Днем независимости России», но тут же иронично вопрошает: «От кого мы стали независимы? От самих себя?»

Такое сознание демонстрирует удивительное продолжение советско-имперской ментальности во вроде бы постсоветской стране. Впрочем, оно не слишком удивительно. Ведь Россия еще в 1991 году объявила себя «правопреемницей» СССР. Но если поначалу это правопреемство трактовалось сугубо юридически, то впоследствии оно все более становилось и мировоззренческим.

Из памяти как-то стремительно вымывались события эпохи, когда демократическая Россия образца 1990-91 гг., со своим свободно избранным парламентом и президентом, была едва ли не главной оппозицией союзному центру. Например, с прибалтийскими республиками тогдашнее российское руководство заключало равноправные межгосударственные соглашения, тогда как союзная власть продолжала считать их частями одной страны. Столь же равноправные договоры российский «Белый дом» заключал с Украиной, Грузией и другими республиками, где также уже были приняты собственные декларации о суверенитете.

Это создавало почву для кардинальной трансформации советского (тогда еще) пространства, превращения его в (кон)федерацию, открытую для всех желающих, но насильно никого не удерживающую. Но, как известно, проект такого Союзного договора был сорван путчем ГКЧП. А после него у республик более не осталось никакого желания оставаться в одном государстве с этим «союзным центром», чреватом такими сюрпризами.

И Беловежские соглашения, инициатором которых выступила Россия, зафиксировали окончательный переход советской эпохи в постсоветскую. При этом российские президент и парламент, ратифицировавший эти соглашения, с полным уважением относились к суверенитету и территориальной целостности своих коллег по СНГ. Как бы кто ни ругал эту «величайшую геополитическую катастрофу», она произошла практически бескровно. По сравнению, например, с невероятно трагическим распадом Югославии, где началась война всех против всех.

Распад СССР вовсе не означал, будто все его бывшие республики навеки разгородились между собой колючей проволокой. Напротив, он создавал возможности налаживания новых отношений между ними — но уже без имперского централизма, а на современных, взаимовыгодных и взаимоинтересных основах. Даже назначение «столицей» СНГ Минска напоминало параллельный европейский процесс — когда политическим центром ЕС стал Брюссель, за которым не тянулся шлейф многовековой имперской истории. Там не правят бал ни Германия, ни Франция — в Европарламенте себя вполне равноправно чувствуют представители даже самых малых стран Евросоюза. Однако выдержать подобный баланс Россия, увы, не смогла. Год за годом она все более подчеркивала свою доминирующую роль на постсоветском пространстве. Это отразилось и в политическом сознании.

Если в декабре 1991 года всем было очевидно, что СССР прекратил свое существование в результате межгосударственного соглашения его республик-учредителей, то впоследствии здесь все более укреплялся пропагандистский стереотип — будто остальные республики «отделились от России». Это знаменовало собой превращение федералистского мышления россиян в неоимперское. А Декларация о суверенитете 1990 года была торжеством российского федерализма. Тогда действительно было массовое желание построить действительно новую страну. Которая обеспечивает широкие права своим гражданам и субъектам федерации, поддерживает дружественные отношения с соседями, а также, на столь же федеративных, добровольных основах, готова делегировать часть своих полномочий «обновленному Союзу». Поэтому, заметим, обвинять эту Декларацию в стремлении к «развалу Союза» некорректно. Она лишь ликвидировала имперскую «вертикаль» того времени. Но, к сожалению, эта федеративная модель долго не удержалась.

Печальный исторический парадокс состоит в том, что «новая Россия», одержав победу над ГКЧП, впоследствии сама стала воспроизводить его поведение. Это началось еще при Ельцине — с разгоном свободно избранного парламента, началом колониальной кавказской войны и монархической моделью передачи власти «преемнику». В путинские годы реставрация усугубилась отменой губернаторских выборов. Теперь они превратились в аналог «первых секретарей», назначаемых кремлевским «политбюро». Вернулась мелодия советского гимна. Из исторического мрака возник и вновь исподволь насаждается культ Сталина — совершенно немыслимый в демократической России начала 1990-х.

Вообще, оказывается, современная Россия — никакое не новое государство, а буквальное продолжение СССР, только по какому-то странному недоразумению уменьшившееся в размерах. Однако было бы ошибкой утверждать, будто сегодня мы наблюдаем лишь советскую реставрацию. Она в себя включает также и прямую преемственность от Российской империи. Это прямо утверждает официальная ныне «доктрина Мединского». Показательно, что призывая к «историческому примирению», российский министр культуры имеет в виду лишь примирение «белой» и «красной» империй, напрочь игнорируя демократические феномены революционной эпохи — Февральскую республику и Учредительное собрание. Реставрация имперского наследия также ярко отражается в безудержном росте клерикализма, доходящего до прямого мракобесия (с запретом спектаклей, выставок и т.д.), с невесть откуда взявшимися массами «оскорбленных верующих», которые еще лет 20 назад были обычными советскими атеистами. И конечно, для этого неоимперского сознания все остальные постсоветские страны — это не суверенные государства, а «сепаратистские провинции», которые следует вернуть в лоно «великой России».

Однако такое настроение оборачивается тем, что у реальной России отношения с ее соседями ныне оказались гораздо хуже, чем во времена распада СССР. Вот мы и приходим еще к одному печальному парадоксу. Если остальные постсоветские страны, плохо ли, хорошо ли, но строят свою новую историю, то нынешняя Россия зачем-то уходит в прошлое, пытаясь синтезировать в себе две исторически уже проигравшие империи. Поэтому день провозглашения российского суверенитета в 1990 году ныне выглядит праздником какой-то другой страны. И сегодняшние официальные торжества — сродни тому, как уничтожившие вечевую Новгородскую республику московские цари впоследствии установили там помпезный памятник…