Это история войны, о которой после Донбасса и Крыма несправедливо забыли. Во время множества поездок в Закавказье я видел вариации одной и той же истории Империи.
У нас очень много схожего и даже общего с грузинами. Размеры страны, численность населения, цивилизационные корни (вместе с Арменией Грузия была первым христианским государством в мире, которое возникло в 4 веке). Также нас связывает опыт столкновения с российскими, а прежде советскими оккупационными танками.
Однако опыт Грузии, в отличие от нашего, недавний и продолжает накапливаться до сих пор.
Ночь с президентом
21 августа 2008 года. Душная ночь. Я не сплю. Такси везет меня и моего коллегу через весь Тбилиси к президентскому дворцу. За окном автомобиля на Проспекте Руставели мелькают спящие бездомные. «Во втором часу утра, — думаю я, — я еще никогда не брал интервью ни у одного президента». Однако занятой Михаил Саакашвили нашел для нас только это время. Из-за драматичных параллелей с августом 1968 года это понятно. Российские танки остановились в 60 километрах от Тбилиси.
Сторонники и противники прозападного президента называли его фамильярно Мишей. На самый верх его вознесла в 2003 году Революция роз (на постсоветском пространстве названия многих попыток избавиться от влияния Империи связаны с названиями растений или культур). Он учился на Украине, где овладел украинским языком, а также в Соединенных Штатах, где также хорошо выучил английский. Женился Саакашвили на голландке. Ясно, что президент не справлялся с ситуацией. Он позволил провокациям (стрельбе по грузинским поселениям) достичь их цели и отдал приказ о начале военной операции в сепаратистском регионе Южная Осетия.
Вместе с Абхазией она отделилась после того, как в 1993 году Грузия провозгласила независимость. Саакашвили аргументировал свои действия «установлением конституционного порядка», но он не догадался, что на северной стороне Кавказа, перед Рокским тоннелем, этого только и ждут уже готовые российские соединения. А они намного сильнее, чем грузинская армия.
Буквально культовой стала фотография, на которой нервничающий Миша жует свой красный галстук. С тех пор Кремль распространяет слухи, что Саакашвили принимает наркотики. Улучшению отношений с Москвой определенно не поспособствовали и его остроты, когда он не раз назвал российского президента «лили-Путиным». Тем самым он хотел подчеркнуть свое могучее телосложение. «Я сплю по четыре часа в день. Перед вами тут были корреспонденты «Би-Би-Си» (ВВС) и «Уолл Стрит Джонел» (Wall Street Journal), а после придут из «Файненшл Таймс» (Financial Times), — сказал нам президент под утро на безукоризненном английском. Он выглядел бодрым.
«Нельзя обвинять жертв», — отвечает Саакашвили на наши слова о том, что он отреагировал слишком поспешно и даже глупо. Но действительно ли Грузия — только жертва, а Россия — только агрессор? Не совсем. Согласно докладу международной следственной комиссии от сентября 2009 года, который опубликовал ЕС, пятидневную войну, унесшую жизни сотен человек, начали грузины, когда седьмого августа вторглись в южноосетинскую столицу Цхинвал. Однако русские спровоцировали Грузию.
К подобным выводам пришли и журналисты немецкого издания «Шпигель» (Der Spiegel), а также американского «Уолл Стрит Джонел» (Wall Street Journal). Международное право нарушили обе стороны.
Ничья земля и Гори
Август 2008 года. Выжженный национальный парк Боржоми, разрушенные города, деревни, дороги, мосты — все это и многое другое оставили после себя российские солдаты. Разумеется, еще и тысячи беженцев. Они живут в ужасающих условиях в школах и временных центрах размещения. Обычное дело на любой войне. Но на родине Сталина в Гори, городе, который с грузинской стороны пострадал больше всего, кое-что отличается: это сюрреалистически ничья земля.
«Это что такое?» — спрашивают с неудовольствием российские журналисты, когда их привозят в кузовах армейских автомобилей. Они замечают нас, возмущенных иностранных корреспондентов, которые в тени сосен ожидают разрешения войти в разрушенный город. У них есть привилегия: их «трип» организовала российская армия, а мы, отвечая каждый за себя, лишь пытаемся узнать, что там происходит. Российские коллеги на минуту спускаются, мы закуриваем, а затем они опять садятся в грузовики и отправляются в Цхинвал. Они возвращаются в город, куда с грузинской стороны нам не попасть.
На следующий день российский командир сжалился и дал нам разрешение войти в Гори. Город почти обезлюдел (осталась едва ли пятая часть от 60-тысячного населения), окна кафе и баров разбиты выстрелами, памятник Сталину не пострадал. Нет воды, электричества и газа. В школьном спортзале находятся люди, которые протягивают руки через брешь в стене, как через окно, чтобы получить гуманитарную помощь. Женщины отдельно, мужчины отдельно. Чуть поодаль, в парке, жалобы местных жителей выслушивает министр иностранных дел Финляндии, занимающий пост главы ОБСЕ. Люди рассказывают ему, что больше российских офицеров и солдат («они ходят к нам мыться, а мы их пускаем») они боятся банд мародерствующих и убивающих казаков и осетин. А они преследуют повсюду.
Возле разрушенных казарм в не менее разрушенном доме мы находим Катину Киговашвили. Старушка плачет, указывая на кровь на стенах и дверях. Это ее кровь. «Русские бомбардировали 12 августа, и, кроме окон, сломалась еще и входная дверь. Ее невозможно было открыть, поэтому я проделала дыру и хожу через нее», — она приседает и демонстрирует, как это делает.
Как они могли с нами так поступить?
Известный польский репортер Рышард Капущинский в своей книге «Империя» (1993) анализирует Советский Союз на основе собственного богатого опыта, накопленного с 1939 года. Разумеется, репортер не обошел вниманием и колоритный Кавказ. Он пишет о тирании стереотипов: «Здесь все устоялось и определилось уже во времена, которые теряются в сумраке истории. Никто не может убедительно ответить на вопрос, почему армяне и азербайджанцы так люто ненавидят друг друга. Просто ненавидят и все тут! Каждый это знает, каждый всосал это с молоком матери. Неизменности отношений способствовала и взаимная изоляция (горы), а также тот факт, что территория Кавказа примыкала к очень отсталым государствам: Персии, России и Османской империи. Контактировать с либеральным и демократическим Западом было невозможно».
«Пушкина, Гоголя и Аллу Пугачеву мы считаем своими. Но как русские могли с нами так поступить?» — с ужасом, но без ненависти спрашивают грузины, которые не понимают, как русские могли забрать кусок их страны, словно отрезав кусок сердца, единого и неделимого.
Глубже в эти отношения я смог вникнуть в 2009 году в селе Дици на границе (извините, административной линии) между Грузией и Южной Осетией. Вчера была свадьба. Музыканты играли так громко, что звуки доносились до Цхинвала. Ночью в дом новобрачных пришли любопытные российские бойцы. «Видите? Вот как близко с ними мы живем. Они ходят к нам каждый день», — говорит хозяин праздника. В конце его огорода начинается Южная Осетия. Странный уголок мира.
Многие жители Дици вспоминают, что когда в августе прошлого года пришли русские, они собирали в садах фрукты прямо с танков. А еще они срезали виноград и деревья, чтобы те засохли. Они сделали там тренировочный полигон, перерыли плодородную почву гусеницами, как стадо дикарей. Такие истории рассказывают и в семье Георгия Сосиашвили. Поднимаются громкие тосты за родителей, за бабушку, за усопших, за все и за всех. Шестую пьют за маленьких детей, потому что они, бедные, теперь боятся играть в футбол около школы. Если мяч у них улетит за забор, то окажется на территории «так называемой Южной Осетии» (акцент делается на «так называемую»). Один из гостей рассказывает, что его дочь успокаивает своих детей такими словами: «Не бойся, русские скоро уйдут».
Все больше алкоголя добавляет эмоций. Постсоветские народы я различаю, в том числе, по тому, что они пьют: водка вызывает агрессию, а вино, наоборот, добродушную сонливость. Для грузин характерно, скорее, второе. Певцы со слезами на глазах воспроизводят уникальную грузинскую полифонию. Их гостеприимство просто убийственно. Не помогает даже тост, который я поднимаю за дружбу наших народов.
В восьмом часу все встают из-за стола и начинают мощными голосами петь грузинский гимн. «Чтобы российские солдаты в конце села нас услышали и поняли, что мы не боимся», — шепнули мне заговорщицки. И снова я не вижу в них ненависти, а скорее — гордость.
Мир через Google Maps
«Чтоб они сдохли!» — вырывается весной 2018 года из пожилой женщины, которая с трудом поднимается по темной лестнице к своей квартире. Все происходит на бывшем сталинском курорте Цхалтубо. «Кто?» — спрашиваю я несмело. «Они. Все эти политики. Для них мы не существуем».
Цхалтубо — бывший роскошный бальнеологический курорт в центре страны, куда с 30-х годов 20 века из Москвы регулярно ходили поезда. Среди сосен и озер там возвели десятки комплексов с лечебными ваннами (некоторые даже из мрамора). Но в начале 90-х годов прошлого века волна конфликтов, начавшихся после распада Советского Союза, докатилась и до Цхалтубо. Город разграбили, а затем власти переселили в него тысячи переселенцев из сепаратистской Абхазии.
Я регулярно навещаю переселенцев из Абхазии и Южной Осетии, что даже странно, ведь Цхалтубо я еще не посмотрел. Мне показал его один из них — друг Зура Цахнагия. Вместе с супругой, двумя детьми и отцом он проживает в небольшом доме в прежде еврейском квартале второго по величине грузинского города Кутаиси. После моего последнего визита в 2011 году произошли перемены: многочисленные салоны красоты теперь называют не по-русски «салонами красоты», а по-английски — «Бьюти салон» (beauty salon). Зура лаконично добавляет на русском: «Салон есть, а красоты нет».
Так же, как в Зугдиди на абхазской административной линии, в Цхалтубо я вижу бездомных. Забытые с 1993 года всеми — миром и своим правительством, эти люди уже давно умерли бы (от государства они получают в пересчете по десять евро в месяц), если хотя бы один мужчина из каждой семьи не ездил бы на заработки в Тбилиси или через Кавказ в Россию и не отправлял домой деньги. Именно там, на западе Грузии, девять лет назад переселенцы сказали мне самую точную вещь: «Мы живем хуже мертвых».
Их надежды на то, что когда-нибудь они вернутся домой, в оккупированную россиянами Абхазию, ничтожны. Растет уже второе и даже третье поколение без родины.
Дела у Зуры идут лучше: он работает на мобильного оператора. Он ездит на машине по окрестностям, продает SIM-карты и смартфоны. Подомовая продажа чего угодно там очень популярна. Когда после работы он уставшим приходит домой, то привычно включает вместе с отцом компьютер. Через Google Maps со спутника они рассматривают (немного с мазохизмом, а немного с ностальгией) свой дом в Сухуме, откуда их выгнали много лет назад. Свой…собственный…дом!
Они показывают мне его: «Видишь? Теперь в нашем доме живут абхазы, наши соседи. Во время войны они только наблюдали за бесчинствами сепаратистов и наемных боевиков из России. Это всего в ста километрах отсюда, но, наверное, туда мы уже никогда не вернемся».