Изнасилование стоит в центре внимания как движения #MeToo, так и правых экстремистов. Считается, что это худшее, что может случиться с женщиной. В то же время изнасилование становится все более распространенной проблемой. Не пора ли начать по-новому относиться к этому «преступлению за гранью»?
Каждый раз кто-то уходит.
Франция, Тайвань, Польша, Исландия, Германия, Австралия, Испания, Украина… Место не имеет значения. После сцены с изнасилованием практически всегда кто-то уходит с просмотра этого фильма.
Режиссер Исабелла Эклёф (Isabella Eklöf) говорит «изнасилования» — во множественном числе. От первого зритель видит только прелюдию: как женщину в наркотическом опьянении, подавив сопротивление, невыносимо медленно готовится изнасиловать ее бойфренд. Что происходит дальше, никто не знает.
А вот о втором изнасиловании в фильме как раз было много споров. Это самая откровенная сцена насилия в шведском фильме за долгое время. Ну ладно, «Выходной» (Holiday) — датский фильм. Но его режиссер — шведка, и именно она представляет свое последнее творение на показах в рамках фестивалей по всему миру.
Без какой-либо фоновой музыки зрители наблюдают, как Микаэль входит вагинально и орально в главную героиню Сашу. Она — «трофейная» девушка. Он — босс средней руки в мировой наркоиндустрии. Вилла на берегу Средиземного моря освещена холодным больничным светом. Слышно ее дыхание, перемежающееся рвотными позывами.
Внезапно изнасилование стало взрывоопасной политической темой. Это главный вопрос для множества женщин (и мужчин), которые хотят покончить с сексуальными домогательствами и преступлениями. И оно же — в центре внимания множества мужчин (и женщин), которые считают, что нации угрожают миграция и феминизм.
Тем, кто просматривает новости в поисках заголовков, связанных с изнасилованиями, долго искать не приходится. Шумные процессы, суровое законодательство, вручение Премии мира и многое другое демонстрирует, что проблему изнасилования обсуждают и привлекают к ней внимание.
В то же время, как будто ничего и не произошло, изнасилование остается базовым продуктом поп-культуры в компьютерных играх, телесериалах и кино.
Или нет — кое-что случилось и там. В параллельных мирах есть два противоположных движения. С одной стороны, «развлекательное насилие» становится все более жестоким. С другой стороны, компании, которые производят такого рода продукты, все более сознательно относятся к этому вопросу, и поэтому насилие над женщинами сейчас всерьез обсуждается.
Факт остается фактом: киноиндустрия — одна из самых влиятельных площадок для темы изнасилования.
Именно благодаря кино мы узнали, как это бывает: незнакомец выскакивает из темноты и тащит женщину в кусты, после чего мы слышим крики и звуки борьбы и понимаем, что происходит что-то ужасное.
Именно благодаря кино мы научились смотреть на самую унизительную для женщины ситуацию как на нечто сексуальное.
Именно из кино нам известно, что изнасилованная женщина потом принимает душ и лежит в позе эмбриона.
Я обзваниваю представителей киноиндустрии, чтобы обсудить этот вопрос. Большинство отсылают меня к Исабелле Эклёф, «той, что сняла в фильм с изнасилованием». И вот она сидит передо мной в пустом кафе «Юргордсфик». Она приехала из Копенгагена к началу показа ее фильма в Швеции и живет пока на одном из островов в шхерах.
Она поднимает взгляд от чашки кофе.
Исабелла Эклёф: На самом деле я не тот человек, с которым стоит обсуждать такие вещи.
«Свенска дагбладет»: Почему?
— Потому что у меня очень неподходящий бэкграунд. Я выросла в невероятно сексистской культурной среде. Один из образов изнасилования, оказавший на меня огромное влияние, возник, когда мне было 13 лет и я влюбилась в мальчика, который жил у нас дома. Он часто напевал одну песенку.
Исабелла Эклёф нараспев проговаривает строчки, заглушая музыку в кафе:
«Мы поедем в Москву, убьем русских и почувствуем себя отлично/, Угадай, что мы найдем в чаще: мягкую и сладкую русскую киску/, Которую мы жестко изнасилуем, а потом проткнем ей живот штыком».
— И никто на это не реагировал, да и я тоже. Я росла с представлением о том, что изнасилование — это нечто чуть ли не порнографическое. Мои родители были очень специфическими представителями богемы, выражались очень откровенно. Папа часто говорил, что у шлюх — лучшая в мире работа, потому что они постоянно занимаются сексом.
Сформировавшись в такой среде, она сейчас поставила для себя две программные задачи: 1) сделать так, чтобы и мужчины, и женщины могли свободно и без стыда выражать свою сексуальность; 2) продемонстрировать, на какие компромиссы идут женщины.
«Многие мужчины понятия не имеют, на что женщины готовы пойти ради любви или из-за ситуации, в которой находятся. Эта готовность к компромиссам просто огромна, и ее можно использовать».
Как это делает Микаэль с Сашей. Но, поскольку задача Исабеллы Эклёф — еще и показывать жизнь такой, какая она есть, у нее изнасилование не заканчивается в душе или позой эмбриона. Вместо этого пара просто продолжает жить роскошной жизнью в реальности, полной насилия, диктуемого наркобизнесом.
Несмотря на это, а может быть, как раз поэтому, на фильм обрушилась критика.
«Я сталкиваюсь с каким-то лицемерием в отношении к своему фильму. Там есть девушка, в которую входят членом. Люди считают, что это ужасно провокационный момент. В остальном не так уж много и происходит — она получает пару пощечин. И в том же фильме мужчину пинками спускают с лестницы. Лестница жестче, чем член, так почему никто не реагирует на это?»
В обычных сценах изнасилования, как правило, нет эрегированных пенисов. И холодных ламп дневного света тоже. И ракурсов, которые позволяют не всматриваться в глаза жертвы или ее декольте.
Интересно при этом, что именно этот фильм стал известен как «кино про изнасилование», хотя сцены изнасилований встречаются и во многих голливудских фильмах.
— Почему изнасилование стало такой значимой частью киноповествования?
— Отчасти потому, что это сексуально. У многих мужчин и женщин есть фантазии, связанные с изнасилованием. Но в первую очередь потому, что фильмы специально снимаются так, чтобы быть сексуальными. Кино само по себе сконструировано как одна большая любовная фантазия или просто фантазия на тему того, как хорошо было бы встретить правильного человека и отлично проводить время, совершая вместе разные хулиганства.
В этом что-то есть. Но, хотя изнасилование в кино — это что-то вроде рутины, часто оно несет в себе и некое моральное послание: переломный момент в жизни, рассказ о том, как случается худшее. Изнасилование описывают как уникальную форму оскорбления, нарушения границ.
— Об этом трудно говорить, потому что мы начинаем прибегать к терминам вроде «достоинство» и «честь». Понятиям, которые, можно сказать, устарели.
Конечно, это особая форма нарушения границ, говорит Исабелла Эклёф. Изнасилование затрагивает отверстия тела, и нарушение границ чисто физически заходит настолько далеко, насколько это вообще возможно. Но разница между изнасилованием и любым другим насилием должна быть не качественной, а количественной, считает она.
— Сейчас это не так, что, конечно, связано с комплексом Мадонны-Блудницы. У нас есть основополагающее представление о том, что секс «пачкает» женщин. Образ изнасилования показывает, как мы связываем женский секс с недостаточной целостностью. Я испытала это на себе и нередко страдала от этого, поскольку у меня не настолько хорошее воспитание, и я постоянно преступаю эти границы.
— Обсуждая изнасилование, мы много говорим о женщинах. А что значат все эти представления об изнасиловании, которые нам предлагает поп-культура, для мужчины?
— Они лежат в основе черно-белого мышления. Либо ты насильник, и тогда тебя забьют до смерти. Либо ты чудесный парень, и тогда то, что ты сделал, просто не может быть изнасилованием, как бы далеко ты ни зашел. Это всегда ясно видно по общественным дискуссиям, когда обсуждаются обвинения в адрес «хороших» парней из спортивной среды.
Движение #MeToo показало, как глубоко засевший стыд жертв играет на руку преступникам. Но Исабелле Эклёф трудно разделить царящее сейчас всеобщее ликование.
Недавно перед обсуждением своего фильма в Швеции она попросила, чтобы на показе присутствовал один конкретный человек. Речь шла о женщине, связанной с одним известным мужчиной, которого в этом году обвинили в изнасиловании.
«Организатор сказал, что это будет сложно, потому что к ней сейчас все относятся с огромным предубеждением. Так быть не должно, получается какое-то затхлое морализаторство. Выносить приговоры по изнасилованиям должны суды, а не толпа».
В то же время #MeToo внушает надежду на перемены, говорит Эклёф. Как бы странно это ни звучало, но изнасилования начинают восприниматься как нечто обычное. Люди начинают понимать, что они происходят гораздо чаще, чем считалось. И что они, возможно, не всегда означают масштабную катастрофу.
«Чтобы снять флер тайны с изнасилования, мы должны смотреть на него как на обычную проблему и разбираться с ним как с другими обычными проблемами».
Обычная проблема.
Или же преступление за гранью.
Полярные мнения отражены в книге немецкой писательницы и историка культуры Миту Саньял (Mithu Sanyal) «Изнасилование: аспекты одного преступления» (Vergewaltigung. Aspekte eines Verbrechens), которая недавно вышла в переводе на шведский язык. В ней автор разбирает образ мыслей, который тысячелетиями лежал в основе самой идеи изнасилования, — задолго до того, как Голливуд стал очередями выплевывать фильмы, среди которых, согласно книге, каждый восьмой содержит сцену изнасилования.
Конечно, есть символическое представление о мужском насилии и женском отказе, укоренившееся в сознании людей еще со времен античности и прижившееся в нашем собственном песенном наследии благодаря Яльмару Гулльбергу (Hjalmar Gullberg) и Эверту Тобу (Evert Taube). Настоящая женщина всегда поначалу говорит «нет» — неважно, влюблена она или нет.
Через всю историю проходит основная идея, что изнасилование — это покушение на глубинную сущность женщины. Даже женскому движению 70-х годов, имевшему очень глубокие последствия и сделавшему изнасилование своим главным практическим вопросом, не удалось изменить отношение к нему.
По своей сути это идея о чести. Даже сегодня мы считаем, что жизнь изнасилованной женщины разбита на куски, пишет Саньял. Никто не станет обращаться с жертвой автокатастрофы так, будто это изменило его личность, констатирует она. Зато именно так ведут себя с жертвами изнасилования.
Она цитирует американскую писательницу Ванессу Веселку (Vanessa Veselka): «Пока мы держимся за представление о насилии и домогательствах как о краже, мы, по сути, поддерживаем убеждение, что ценность женщины и ее достоинство заключаются в сексуальной чистоте».
Таково и послание культуры всем девочкам: изнасилование — худшее, что может случиться. И поскольку шаблон этот очень тесен, изнасилованной женщине, чтобы ее воспринимали всерьез, тоже нужно действовать соответствующим образом — превращаться в сломанную вещь. Таким образом картина изнасилования как худшего события в жизни подпитывает сама себя.
Не помогает и то, что вот уже почти 50 лет существует понятие «мифов об изнасиловании», описывающее все предрассудки вокруг этого преступления.
В 90-е годы пытались ввести термин «переживший» вместо «жертвы», но и это не помогло.
Ничего не изменил и «менструальный активизм» нулевых. Те, кто яростно ругал идею о женской сексуальности как предмете моральной защиты и под внешним стремлением к свободе слова и прекращению стигматизации выставлял напоказ женские физиологические особенности, по странной логике пришли к выводу, что менструация как бы священна.
Поинтересуйтесь, каково нам, матерям сыновей, выслушивать, как за обедом даже в самых прогрессивных компаниях коллеги с гордостью и беспокойством рассказывают друг другу о первых менструациях своих дочерей. О том, чтобы мы могли вставить что-то о первой ночной поллюции сына, и речи нет.
А почему? Разве одни только девочки переживают фундаментальное преобразование, за одну ночь становясь носителем чего-то, что ценно для всего общества? Или все-таки?..
В статистике изнасилований часто называют такие цифры: 90% жертв изнасилования — женщины, 90% насильников — мужчины. Эти цифры приводятся и в книге Миту Саньял. Но их дополняют данные исследования Федерального агентства министерства здравоохранения США (центров по контролю и профилактике заболеваний), собранные в 2011 году, когда в список вопросов, посвященных сексу без согласия, добавили отдельным пунктом «принуждение к пенетрации». В книге это исследование названо одним из самых обширных исследований преступлений сексуального характера, проведенных в США.
Внезапно оказалось, что разница в количестве жертв женского и мужского пола — менее одного процента. За 12 месяцев 1 270 000 женщин и 1 267 000 мужчин против воли склоняли к нежеланному сексуальному общению.
Значит ли это, что, несмотря ни на что, не женщины на самом деле жертвы? На самом деле нет, считает Саньял. Все это лишь показывает, насколько некорректен наш подход к обсуждению изнасилования и что мы должны перестать рассматривать его исключительно как нечто, что делают исключительно мужчины по отношению к женщинам.
Однако до этого еще далеко, пишет Саньял, ведь образ изнасилования так же сильно определяет представление о мужской сексуальности, как и о женской. Согласно этому образу, настоящие мужчины всегда активны и неуязвимы.
«Это настоящее табу: разговор о мужчинах-жертвах — настоящее минное поле в общественных дискуссиях, и связано это не с тем, что они конкурируют с жертвами женского пола, а с тем, что этот вопрос ставит на карту все представление о мужественности».
Петер Сундин (Peter Sundin) заходит с небольшим чемоданом в здание Центрального вокзала Стокгольма. Он приехал из родного Карлстада, чтобы поучаствовать в ежегодных Днях прав человека. На повестке — все те же вопросы демократии, гендера и нарушений прав человека, над которыми его прежнее «я» когда-то лишь смеялось.
Тогда он был неонацистом.
Сейчас он — администратор Центра предотвращения преступлений в Вэрмланде.
Большую часть рабочего времени он в разъездах: рассказывает повсюду о правоэкстремистской картине мира, которая царила в его жизни со старшей школы и примерно до 22 лет. Сегодня ему 33. В 1998 году он стал членом Националистической молодежи, а позднее — Национал-социалистического фронта.
«Это была беспорядочная жизнь, много алкоголя и насилия. Иерархическая среда, очень похожая на секту уверенностью в своей правоте и стремлением донести истину до невежественного мира».
Петер Сундин о многом говорил в школах и разных организациях, с тех пор как отказался от неонацизма. Но не об отношении к женщине и изнасилованиям.
«Меня только что осенило, когда вы начали задавать вопросы. Этому уделяется мало внимания».
Тем не менее именно эти идеи и доминируют.
«Этот образ мысли можно проследить от 1930-х годов. Главная задача женщины — забота о семье, ей нужно давать „возможность" быть дома и растить детей. Мужчина же должен быть бойцом и стремиться восстановить такое общество, к какому хочет вернуться. Конечно, женщины тоже продвигались в иерархии, поскольку движению нужно было больше участниц. Но они никогда не займут ведущие позиции».
В годы, когда Петер Сундин участвовал в движении, его окружали только мальчики и мужчины в возрасте от 15 до 20 лет. Очень редко у кого-то из них была девушка, возможно, даже никогда. Тем не менее они постоянно говорили, что должны защищать женщин от всех этих насильников, которые, по их мнению, бродят где-то в темноте.
«С одной стороны у нас было представление, что женщин постоянно насилуют группы мигрантов. С другой стороны, мы развивали идею, что женщины, дружелюбно относящиеся к мигрантам, этого и заслуживают».
Десять лет спустя «воспитательное изнасилование» до сих пор относят к числу краеугольных камней правого экстремизма. Хотя там говорят не «изнасилование», а «культурное обогащение».
— Как можно свести концы с концами у этого парадокса: бояться, что мигранты будут насиловать, и при этом утверждать, что именно это они и должны делать?
Петер Сундин: На это смотрят не как на парадокс, а как на логическое следствие, поскольку воспитательное изнасилование показывает женщинам, каким адом станет Швеция, полная мигрантов. Они даже не признают своей ответственности. Моральная вина за воспитательные изнасилования лежит на плечах политиков, которые проводят щедрую миграционную политику.
Когда Северное движение сопротивления или Солдаты Одина организуют ночные патрули, это делается как раз поэтому, говорит Петер Сундин. Не для того, чтобы защищать людей вообще, а для того, чтобы защищать женщин.
На самом деле в этом нет ничего странного, считает он. Хочешь власти — играй на человеческом страхе. А какой у людей самых распространенный общий знаменатель страха?
«Конечно, в определенный момент стресса кто-то может испугаться, что ограбят его банк. Но никто не ходит по улице, сжимаясь от подобного страха. А вот насильники могут парализовать целый город. Сегодня у нас есть все: от такси для девушек до дежурной линии, по которой можно позвонить, когда приходится идти домой поздно вечером. Все общество поддерживает образ изнасилования как чего-то самого страшного. Вопрос, почему все так единодушны», — рассуждает Петер Сундин.
Точно так же правоэкстремистский образ сексуальности лишь отражает распространенную в остальном мире фиксацию на деторождении и риторику, согласно которой то, что происходит между мужчиной и женщиной, сводится к размножению.
«Среди правых экстремистов считается, что влечение исходит от мужчины. Сексуальное желание — его право. Но возьмите и какой угодно ромком, и вы увидите, что девушки там крайне редко сами охотятся за парнями».
Изнасилование связано с властью, а власть принадлежит мужчине, говорит Петер Сундин. Отсюда и отношение к сексуальному желанию.
«И если женщина все-таки становится инициатором, то снижается твоя ценность как мужчины. Потому что в центре стоит представление о более активном влечении мужчины».
О женском сексуальном желании еще много надо говорить, констатирует он. Недавно он смотрел передачу «Нюхетсморон» (Nyhetsmorgon), где четыре женщины в возрасте за 40 беседовали о женском влечении и о том, как мало внимания уделяется этой теме.
«Очень многие женщины лишь с возрастом избавляются от норм, которые заставляют их быть покорными. Ненормально, что женщины должны ждать до сорока лет, прежде чем у них появляется возможность стать теми, кем они хотят».
После #MeToo стали очень много говорить о домогательствах и так далее. Но должно случиться нечто иное, говорит Петер Сундин. Нужно уничтожить саму культуру мачизма. Например, много ли мужчин обсуждают между собой, как в фильмах показывают изнасилования?
«Во-первых, мало кто из мужчин вообще это на это обращает внимание. А если все-таки обращает, тогда его причисляют к разряду странных: дескать, что же ты за ужасный человек такой, что все это фиксируешь?»
12 октября американский журнал «Вэрайети» (Variety) организовал мероприятие на тему «Сила женщины» (Power of women). На трибуну вышла актриса Натали Портман. Перед аудиторией, состоящей из видных представителей кинобизнеса и индустрии развлечений, она представила план действий. Пункт семь состоял из трех слов: «Расскажите новую историю».
«А что если сделать паузу на год и перестать затрагивать тему насилия над женщинами? Что случилось бы, если бы присутствующие в этом помещении проследили, чтобы все, что будет производиться в следующем году, не содержало ни единой сцены изнасилования или убийства женщины?»
Призыв, конечно, очень серьезный. Но и головокружительный. Повествование об изнасиловании — одно из старейших в культуре, и трудно даже представить себе ассортимент фильмов, игр и книг, где изнасилование не было бы одним из компонентов.
Повествование и реальность порождают друг друга в вечном круговороте. Если мы хотим получить более детальное повествование об изнасиловании, недостаточно будет киноиндустрии на какое-то время отказаться от самого продающего инструмента для создания эмоционального драматизма. Нужно, чтобы правые признали, что классовые, расовые и половые нормы сильно влияют на отношение к тому, чьи тела защищать и контролировать. Нужно, чтобы левые признали мощное влияние религиозной культуры соблюдения чести, привносимой мигрантами. Нужны мужчины, которые признают, что идея чести — часть прошлого Запада. Нужны феминистки, которые понимают, что даже самая сознательная «менструальная активистка» вполне может участвовать в развитии этой идеи. Нужна разносторонняя дискуссия о биологии.
В первую очередь нужны новые инструменты, чтобы говорить о стыде, вине и прощении.
Точно так же, как изнасилование не должно влиять на самосознание жертвы, не должно оно влиять и на самосознание преступника, пишет Миту Саньял. Смещение стыда в результате акции #MeToo тоже ничего не изменит, ведь стыд как раз касается того, «кто я есть », а не того, «что я сделал», считает она.
«У нас нет социального руководства, как жертве пережить изнасилование, и точно так же нет свода правил, как насильнику измениться и вновь стать частью общества».
Пока нет такого руководства, будет сохраняться образ изнасилования как покушения на глубинную сущность женщины.
И пока нет такого руководства, киносцена с душем так и будет прямой линией соединяться с отчаянным вопросом обвиняемого в изнасиловании: «Как мне добиться помилования?»
Когда мы говорим, что нужно найти другие способы говорить об изнасиловании, это не значит, что мы преуменьшаем значимость преступления. Изнасилование — очень серьезное преступление и очень сильно оскорбляет жертву. Но именно поэтому надежды, которые иногда высказывались во время #MeToo — что изнасилованиями будут заниматься лишь правоохранительные органы — никогда не воплотятся в реальность, как бы ни совершенствовали законодательство и какой бы ни был достигнут прогресс в том, что касается обращения с жертвой во время процесса.
Все тяжкие преступления нарушают порядок не только юридический, но и экзистенциальный.
На индивидуальном уровне этот порядок касается ни больше ни меньше права на любовь к самому себе. Стыд отнимает это право как у жертвы, так и у преступника. Стыд отрезает преступнику дорогу к осознанию своей ответственности — а без осознания ответственности невозможны никакие изменения ни в душе, ни в теле общества.
Каков главный момент дискуссии об изнасиловании?
Уязвимость, пишет Миту Саньял, ссылаясь на философа Джудит Батлер (Judith Butler). Человек уязвим. Защита всегда относительна. Это больно осознавать, и поэтому уязвимость приписывают лишь определенным индивидуумам и связывают с контролем над другими: «Лишь признав собственную уязвимость, мы сможем увидеть чужую, при этом не превращая человека в объект».
Можно утверждать, что эта мысль открывает бесконечные возможности.
Также можно утверждать, что она кардинально идет вразрез с посланием от пророков мужественности вроде Джордана Питерсона (Jordan B Peterson), перед которым преклоняются миллионы мужчин всех возрастов.