Никто настойчиво не советует людям читать и обдумывать взгляды Толстого на жизнь, однако время от времени имя Толстого упоминается так, что это вносит путаницу в представления о его взглядах. Теперь, если кому-то захочется узнать, каких убеждений на самом деле придерживался Толстой, стоит понимать, что он сам очень четко их выразил — более того, он обладал уникальной способностью самовыражения, гораздо более очевидной, нежели у большинства его комментаторов.
Подобно многим великим людям, он имел в виду именно то, что говорил, и говорил именно то, что думал. Возможно, его взгляды время от времени немного менялись, возможно, порой они даже казались противоречивыми и непоследовательными. Мы также можем соглашаться или не соглашаться с ними. Тем не менее, будет очень полезно, если мы обратимся к первоисточнику и узнаем, какими именно были взгляды Толстого.
За последнее время я наткнулся — стоит отметить, я ничего не искал специально, поэтому, вполне возможно, их гораздо больше — на три упоминания Толстого, на которые стоит обратить внимание, потому что с ними выступили такие разные люди, как Эльмер Моод (Aylmer Maude), Сирил Эдвин Митчинсон Джоуд (Cyril Edwin Mitchinson Joad) и декан Инге.
Моод получил широкую известность благодаря своим восхитительным переводам книг Толстого и личной дружбе с писателем. Именно поэтому было довольно любопытно увидеть ссылку на Толстого в первой главе его недавно опубликованной книги о жизни доктора Стоупс. Из-за этого могло создаться впечатление, что Толстой — величайший мужчина среди знакомых Моода — мог бы, если бы он жил в нашу более благополучную эпоху, многое узнать о беспокоивших его проблемах от величайшей женщины среди знакомых Моода — то есть что этот великий человек мог бы получить от Стоупс какое-то утешение, пользу или разъяснения о взаимоотношениях полов.
Однако, если почитать книги Толстого, можно прийти к совершенно иному умозаключению. Толстой был бескомпромиссным противником любых методов искусственного контроля рождаемости, и он вряд ли обрадовался бы, увидев, что все это называют красотой, здоровьем и просвещенной наукой и под таким соусом навязывают молодежи. Мы можем не соглашаться со взглядами Толстого на проблемы взаимоотношений полов — вполне вероятно, на них оказала влияние его собственная супружеская жизнь, — однако их все же стоит рассмотреть. В пожилом возрасте Толстой тратил массу времени на попытки освободить учение Христа от поправок, внесенных в него отцами Церкви, поскольку эти поправки в некотором смысле препятствовали прогрессу христианства и нравственному развитию человека.
После смерти Толстого Моод, по всей видимости, сам стал исповедовать сложное учение Толстого — довольно бесславное окончание дружбы, подаренной Толстым Мооду, за которое Толстой вряд ли поблагодарил бы его.
Со своей стороны Джоуд хорошо осознавал тот факт, что Толстой, будучи блестящей творческой личностью, имел не так много собственных взглядов, был знаком с множеством художественных произведений и придерживался абсолютно неверной концепции ценности искусства в жизни человека. Мне кажется, что Джоуд не до конца понял мысль Толстого. Лично я (если мне будет позволено выразить свою личную точку зрения) сказал бы, что мнение Толстого о сути искусства сводилось примерно к следующему. Нигде среди всех известных нам форм жизни бедность и деградация не заметны так сильно, как в царстве человека. Деградация мужественности, женственности и даже материнства смотрит нам в лицо — несмотря на то, что человек, единственный из всех созданий на земле, обладает мощными внешними средствами для улучшения жизни (и это доказывает, что человек, очевидно, чрезвычайно неумело пользуется своим уникальным преимуществом).
Пока человек не освоит искусство жизни, вероятно, думал Толстой, — и вполне обоснованно — его сосредоточенность, самодовольство и дискуссии по поводу других менее значимых видов искусства — это в некотором роде жалкий и несуразный дилетантизм. Если человек увидит, насколько величественна и правдива жизнь, все его творения тоже станут величественными и правдивыми. Если Толстой действительно так считал, возможно, к его точке зрения стоит отнестись внимательно.
Между тем высочайшего уровня критики по понятным причинам достигает декан Инге. В своей статье, которая недавно была опубликована в «Морнинг пост» (Morning Post), он пишет следующее: «Разумеется, есть те, кто утверждает, что, поскольку любое наказание — это по сути месть, то любое наказание является аморальным. Такого мнения придерживались Руссо, Толстой и революционеры в целом. Такого рода сентиментализм — это ранний симптом мании убийства. Революционеры всегда начинают с отмены смертной казни, а заканчивают попытками убить всех тех, кто не вторит их убеждениям».
Эти его высказывания обладают гладкостью и оттенком практически божественной завершенности и истинности. К сожалению, большая часть работ Толстого направлена на то, чтобы выразить его убежденность в бессмысленности революционного и личного насилия. (Если мне не изменяет память, эта его точка зрения просто и понятно изложена в его относительно малоизвестной статье «О значении русской революции»). Что касается смертной казни, то, увидев своими глазами казнь в Париже, в своей «Исповеди» (1879) он написал: «Когда я увидал, как голова отделилась от тела, и то, и другое врозь застучало в ящике, я понял — не умом, а всем существом, — что никакие теории разумности существующего и прогресса не могут оправдать этого поступка, и что если бы все люди в мире, по каким бы то ни было теориям, с сотворения мира находили, что это нужно, — то я знаю, что это не нужно, что это дурно».
И это говорит человек, которого декан Инге называет человеком, одержимым идеей убийства. С таким же успехом можно было сказать, что Христос тоже одержим идеей убийства. Можно предположить, что декан собора святого Павла совершенно не понимает, насколько поверхностны его представления, или он перестал разбираться в значении слов.
Нет никаких сомнений в том, что, если бы Христос жил в наши дни, декан Инге и многие из нас считали бы его самым опасным революционером — таким же опасным, каким он в свое время казался книжникам, фарисеям и римлянам. И Христос, и Толстой считали, что мы должны внутренне измениться, чтобы достичь счастья и благополучия, что, если мы будем стремиться к праведности, все остальное придет, что мы должны проявлять сочувствие к бедным и судить не других, а самих себя.
Однако в какой-то момент в своей статье декан Инге довольно подробно комментирует высказывание: «Если человека заставить выстрадать то, что он сделал, справедливость будет восстановлена». Это так. Но разве это возможно, чтобы двое людей страдали одинаково? Возможно ли измерить их наследственную предрасположенность к пороку и преступлениям? Или ту меру, в которой они научились им у других? Или то вредное воздействие, которое так называемое христианское общество оказало на них, внушая им порочность и заставляя нас считать себя компетентными судьями их глубинных чувств, их внутренней борьбы? Возможно, это настолько же бессмысленно, насколько гротескными и бессмысленными являются наши попытки отдать им должное.
Но анализировать слова декана Инге дальше не имеет смысла. Вместо того чтобы тратить время на его исследования и вердикты, стоит сказать: «Почитайте Толстого, и вы узнаете, что он сам говорит». Потому что апостол современных софистов Моод, заинтересованный в искусстве Джоуд и декан Инге, апостол Христа, вряд ли смогли оценить Толстого по достоинству. Лев мертв. Но душа и дух мертвого льва, его свет и огонь продолжают жить в тех словах, которые он написал. И его словам — согласны мы с ними или нет, и в какой степени мы с ними согласны — заслуживают того, чтобы их изучить и отнестись к ним с уважением.