В эти дни многие вспоминают о том, что ровно 1700 лет назад в Германии появились первые документы, свидетельствующие о проживании на ее территории евреев (тогда эта территория называлась Нижней Германией и была частью Римской империи). А те, кто по этому поводу может сказать не только что-то хорошее и разумное, но и напоминает о том, что всего 80 лет назад эта «еврейская жизнь» должна была быть раз и навсегда уничтожена (что стало бы невообразимым, ужасным и единственным в истории по своему масштабу преступлением), сталкиваются с обвинениями, что это, мол, недалекая и провинциальная позиция — типичный «особый немецкий путь».
А те, кто не только по долгу службы на чем свет стоит ругает массовое убийство европейских евреев, но и считает эту вину наших дедов и прадедов безусловным поводом для лояльности к евреям и Государству Израиль и для солидарности с ними, просто стараются «устроиться поудобнее» в рамках привычных для себя моральных отношений. И при этом забывают обо всех остальных жертвах расизма и колониального насилия, в том числе и палестинцев в секторе Газа и на Западном берегу реки Иордан. Кроме того, навязчивые разговоры об «уникальности» преступления немцев, возможно, служат всего лишь поводом для того, чтобы игнорировать контекст предыстории и превратить массовое убийство в этакое моральное «ЧП на производстве», во «внеисторическое» событие, которое вполне можно было бы вычеркнуть из немецкой истории и поместить в своеобразный моральный «банк всего плохого», где вину и воспоминания немцев можно «законсервировать», чтобы они никак не соприкасались с будничной жизнью нынешней Германии.
Этот спор о якобы «ограниченности» воспоминаний немцев о собственной истории и их претензии на то, чтобы рассматривать Холокост с глобальной и постколониальной точки зрения (и, возможно, лучше понять его) не приходится назвать чем-то новым. Тот факт, однако, что дискуссия в этом сезоне воспринимается с такой страстью и агрессией, с одной стороны, вероятно, связан с новомодным камерунским историком Ахиллом Мбембе (Achille Mbembe), которому весной прошлого года пришлось столкнуться с тем, что с его творчеством (в первую очередь, с книгой «Политика вражды») познакомились немецкие читатели и обвинили его в невнятном и бездоказательном «бурчании» по поводу связи демократии и колониализма; а конкретно он говорил, мол, только тогда, когда набрасывался с обвинениями на Израиль, «оккупационный» режим которого он считает еще худшим, чем южноафриканский апартеид, и существование которого, по его словам, является крупнейшим моральным скандалом современности. Мбембе дал немало поводов (в том числе и в других своих книгах и статьях) упрекнуть его в предубежденности и враждебности по отношению к еврейскому государству — а для «культурного благополучия» Германии это стало «возмущающим фактором» уже хотя бы потому, что Мбембе пригласили выступить на церемонии открытия культурного фестиваля Ruhrtriennale. Из-за вспышки коронавируса праздничные мероприятия пришлось отменить, но споры продолжились. И в рамках так называемой «хвалебной оды» открытости для мира ее авторы, в число которых входили и могущественные чиновники от культуры, обвинили критиков Мбембе в «узколобости» и «провинциальности»: «Историческая ответственность Германии не должна вести к тому, чтобы в моральном и политическом плане паушально лишать легитимности любой другой исторический опыт насилия и подавления». Это, видимо, надо понимать так, что африканец Мбембе имеет некие причины враждебно относиться к Израилю, и что немецкой публике следует понять и принять это.
Что хотел сказать американец Ротберг, можно, пожалуй, лучше понять, если попробовать взглянуть на этот вопрос с американской (лучше всего с афроамериканской) точки зрения: когда президент США Джимми Картер в 1978 году впервые представил планы по созданию Мемориального музея Холокоста в Вашингтоне, это вызвало вспышку критики, обиды и противоречий. Многие в ответ принялись указывать ему на то, что это аморально и лицемерно — вспоминать о геноциде в далекой Европе, пока Америка не признается в том, что сама совершала массовые преступления, поработив миллионы африканцев. Так что в 2016 году в Вашингтоне был открыт также Музей афроамериканской истории и культуры. А то, что, несмотря на это, в реальности ситуация едва ли изменилась к лучшему, в прошлом году наглядно продемонстрировало движение Black Lives Matter.
Холокост, его восприятие темнокожими людьми — и в особенности вопрос о том, как история применения насилия когда-то порабощенных или колонизированных народов может утвердиться, говоря об ужасах преступления немцев (и шоков, вызванных этим преступлением) — вот чему посвящена книга «Многовекторное воспоминание».
Ротберг цитирует в своей книге Эме Сезера (Aimé Césaire) — карибско-французского писателя, который в 1950 году в своем эссе «О колониализме» назвал массовое убийство «преступлением против белого человека» и описал, как колонизаторы действовали методами, «которые до того были зарезервированы лишь для арабов в Алжире, кули в Индии и негров в Африке».
Ротберг цитирует также Уильяма Дюбуа (W. E. B. Dubois), афроамериканского писателя, знатока Европы и путешественника, который в 1949 году приехал в Польшу и, глядя на руины Варшавы, ощущал, как рушатся его собственные убеждения. Еще за два года до этого он писал, что нацисты не совершили ни одного такого зверского преступления, которые сами европейцы не совершили бы по отношению к людям с другими цветами кожи. Но после поездки в Варшаву он написал, что там, на развалинах гетто, понял, что «расовая проблема» связана не с «цветом кожи, строением тела или религией», а в большей степени с «культурными шаблонами, извращенными учениями, человеческой ненавистью и предрассудками». В этом тексте, который Дюбуа назвал «Негр и Варшавское гетто» (The Negro and the Warsaw Ghetto), несмотря на весь ужас, ощущалось некое подобие облегчения, понимание, что преступления были связаны не с цветом кожи (который не может поменяться), не с характеристиками жертвы, а с оными преступника.
То, что расизм и колониализм, то есть презрение, подавление, порабощение людей в Африке, Америке, Азии каким-то образом должны быть связаны с убийством миллионов евреев в Европе, предполагают и ощущают вообще-то все авторы, работы которых анализировал Ротберг. И, конечно, ему самому это также представляется очевидным. Вот только не так-то просто определить, как именно соотносятся колониализм и Холокост. Колониализм в последнее время, повернулся против колонизаторов — и вернулся в Европу: это предположение, к которому иногда склонялись и Сезер и Дюбуа; аналогичным образом, похоже, видит ситуацию и Мбембе. Но этот тезис не слишком убедителен: ведь массовые убийства совершали немцы, а не намного более опытные колонизаторы — англичане и французы. А европейские евреи были связаны с колониализмом лишь тем, что антисемиты без конца утверждали, что евреи колонизировали весь мир. Что было и остается не фактом, а лишь параноидальной фантазией.
«Убийства целых этносов нельзя назвать уникальными в мировой истории — такие вещи случались не так уж и редко», уверен Циммерер. И пусть это звучит холодно и почти бесстрастно и незаинтересованно, но в этом нет никакой проблемы, если стоит задача опровергнуть уникальность Холокоста и вписать убийства, совершенные немцами, в исторический ряд аналогичных преступлений.
Но не нужно никаких обходных путей через колонии, если речь идет о контексте преступлений немцев; это наглядно видно описал Петер Шефер (Peter Schäfer) в своей «Краткой истории антисемитизма» (Kurze Geschichte des Antisemitismus), опубликованной этой зимой. Впервые еврейские общины в Германии были уничтожены еще в ходе Первого Крестового похода, во второй раз через 250 лет — после вспышки чумы. Теории расизма в те времена еще не было; речь была лишь о том, что люди по-другому жили, по-другому питались и имели другую веру. Понятие «антисемитизм» — изобретение антисемитов; ненависть к евреям в мирские времена должна была получить как бы научную, биологическую основу. «Я не хочу ни убивать евреев, ни уничтожать или изгонять их из страны; я не хочу отбирать у них то, что у них есть», говорилось в журнале «Беседка» (Die Gartenlaube) в 1875 году; и тот, кто пишет такие вещи, уже давно успел обдумать немыслимое.
Колониализм по-прежнему остается проблемой современности, в том числе и немецкой, на чем то и дело настаивает Юрген Циммерер; а постколониальный взгляд на преступления немцев, на Холокост в общем контексте глобальной истории насилия вполне может заставить потомков жертв колонизации и порабощения кое о чем задуматься, как показывает Ротманн.
Но какие последствия это имело для немцев? И какие для евреев, особенно в Израиле? Может, нам следует сойтись на том, что вещи, подобные Холокосту, случались «неоднократно»? Может, израильтянам следует выслушивать, что их потребность в безопасности чрезмерна — ведь другим народам тоже пришлось пережить «плохой» опыт?
Может быть, это действительно кажется чем-то «недалеким», но убийство евреев было, в первую очередь, делом рук немцев — и неважно, что сейчас кто-то является потомком тогдашних убийц, «нейтральных» свидетелей или немногочисленных участников сопротивления: немцы, будучи, собственно, немцами, живут в едином историческом пространстве и пространстве памяти с потомками жертв. И на этой базе возникают обязательства, которые никуда не деваются с указанием на «многовекторные воспоминания». Ротберг не избавляет нас от ответственности, которая лежит на Германии.
Но, тем не менее, нам придется расширять наше пространство памяти, на что Ротберг недавно совершенно справедливо указал: больше 11 миллионов немцев не имеют немецкой предыстории — они прибыли к нам из регионов, где были и есть собственные проблемы, и у них есть собственный «багаж» воспоминаний. Однако, строго говоря, это должно повлечь за собой требование, чтобы люди, имеющие немецкую предысторию, наконец, открылись для сирийских, турецких или персидских воспоминаний.
Однако и для тех, и для других эти задачи окажутся непосильными. Ответственность немцев не может стать глобальной.