Таллин — Тиканье часов соперничает с шумом, доносящимся от соседей. В домах на севере Таллина стены ужасно тонкие. Тишина — твердая валюта.
Керсти Самм (Kersti Samm) листает фотографии. Вот она — первоклашка с серьезным взглядом. Стоит рядом с мамой и двоюродной сестрой. Позади виднеется горный хребет.
«Рано утром в дверь постучали, сказали, что это проверка паспортов. Началась ужасная неразбериха, все начали плакать и что-то собирать. Я сидела на маминой кровати и дрожала», — вспоминает Самм утро, изменившее всю ее жизнь.
Затем — 12 суток пути в товарных вагонах. До конца поездки дожили не все.
Эта история повторилась во многих эстонских семьях. 14 июня 1941 года были высланы первые десять тысяч человек. Две трети из них — женщины, дети и старики.
Вторая волна была уже после войны. В ноябре 1949 года в Сибирь отправили 21 тысячу человек. Женщин и детей было уже 80%, и Керсти Самм была в их числе.
«Я наконец поняла, что произошло что-то несправедливое, когда наших с двоюродной сестрой деревянных кукол бросили в печку для растопки. Тогда до меня дошло, что это нечестно!»
Депортации затронули жизни менее 10% населения Эстонии, но их косвенное воздействие гораздо серьезнее. Они до сих пор являются частью коллективной памяти.
«Для меня высылки — личная тема. Когда мы обсуждали ее на школьных уроках истории, мне захотелось поддержать бабушку», — говорит 26-летняя Лиис Паювяли (Liis Pajuväli), внучка Самми.
В детстве Лиис Паювяли казалось, что бабушка рассказывала о Сибири с теплотой.
«Ведь бабушка помнит свою маму только по тому времени. Это объясняет радостные ноты в ее воспоминаниях», — рассуждает Паювяли.
Мать Керсти Самми заболела еще до отправления в Сибирь. Вернуться на родину у нее уже не получилось.
О мрачной правде депортаций Лиис Паювяли узнала только из писем матери бабушки (своей прабабушки) в Эстонию, которые она прочла уже в совершеннолетнем возрасте.
«Я встречала людей, для которых эти депортации — пустой звук. Я рассказываю им, как моя бабушка голодала в холодном поезде. Мне кажется, память о тех событиях для эстонцев очень важна».
Вторая внучка Самми, 31-летняя Анн Паювяли (Ann Pajuväli), копнула еще глубже. Вместе с бабушкой она составила из писем прабабушки и старых фотографий книгу, которую можно назвать своего рода манифестом для следующих поколений.
«Истории о высылках звучали все мое детство, но я плохо понимала, что все это значит. Через письма прабабушки эта тема открылась мне совсем иначе».
В этих письмах женщина возраста Паювяли рассказывает близким о своей жизни в Сибири и о воспитании своей маленькой дочери.
«Читать было очень грустно. Ведь эта история мне знакома, я знаю, чем она закончилась. Как оказалось, все то, что я знала, было очень поверхностным».
О том, что сама Паювяли делала бы в такой ситуации, она рассуждать не хочет.
«Пока сам с таким не столкнешься, не узнаешь».
Керсти Самм, в свою очередь, вспоминает, что ее жизнь в окружении депортированных была относительно счастливой.
«Моя мама была так тяжело больна, что вскоре после начала работы на лесозаготовках была освобождена от трудовой повинности. Так что я проводила с ней очень много времени».
В 1949 году жизнь депортированных была чуть легче, чем жизнь людей, высланных летом 1941 года. Первая волна совпала с началом войны.
При помощи депортаций хотели уничтожить национальные основы Эстонии. Среди выселенных были три тысячи значимых для эстонского общества людей, а также их семьи.
«Многие дети, высланные в Сибирь в годы войны, умерли от голода, стали сиротами или попали в детcкие дома», — рассказывают члены организации Sled Триин Керге (Triin Kerge), Марика Алвер (Marika Alver) и Катарина Мейстер (Katarina Meister) в письме Yle по электронной почте.
Из эстонцев, депортированных летом 1941 года, скончалось больше половины. Из высланных в 1949 году большая часть выжила — хотя без физических и душевных травм не обошлось.
После смерти тирана Иосифа Сталина в 1953 году атмосфера в Советском Союзе начала улучшаться. Несовершеннолетние депортированные возвращались в Эстонию первыми — если им было к кому возвращаться.
Керсти Самм вернулась в Эстонию в возрасте 11 лет — вместе с двоюродной сестрой и знакомой девочкой постарше. Незадолго до этого она стала сиротой: здоровье мамы подвело за пару дней до отправления. Отец Керсти Самм воевал на стороне Германии и погиб в 1944 году на рубеже «Танненберг».
«Я мало что помню о той поездке, потому что очень сильно скучала по маме. Спала на верхней полке лицом к стене и отказывалась есть».
Позже старшая из попутчиц призналась: она боялась, что Самми умрет.
Жизнь депортированных была нелегкой и после возвращения. Им не разрешали селиться в больших городах, вблизи границ или других запрещенных территорий.
Керсти Самм считает, что в этом отношении ей очень повезло. Детей ограничения не коснулись, и она жила у своего дяди, легендарного композитора и руководителя хора Густава Эрнесакса (Gustav Ernesaks).
«Однако со своим горем мне пришлось справляться самостоятельно. Это сейчас предлагается разная психологическая помощь. Со мной о прошлом никто не говорил. Пришлось начинать новую жизнь», — вспоминает Самм.
Потом появились новые друзья, любовь, дети и будничные дела.
«Молодые люди умеют быть счастливыми в любой ситуации. К тому же, тогда никто не мог представить, что что-то может измениться. Все принимали жизнь такой, какой она была».
Анн Паювяли уверена: с учетом всех обстоятельств Керсти Самм удалось построить замечательную жизнь.
«Но опыт с депортацией постоянно ее преследовал. Он оставил сильный след, хотя бабушка и не хотела, чтобы это событие было в ее жизни определяющим».
Керсти Самм говорит, что много десятилетий жила так, словно этих печальных событий и не было.
«Они были где-то в глубине меня. Я старалась не погружаться в эту тему, хотя письма мамы всегда были со мной. Тогда я не смогла дочитать до конца ни одно из них».
Все изменилось 15 лет назад, когда подруга предложила ей перепечатать письма мамы.
«Стало гораздо легче. Раньше я часто считала себя уродливой, глупой и слабой. Взгляд в прошлое сильно повлиял и на мое чувство собственного достоинства», — описывает свои переживания Самм.