Осенью 2019-го Владимир Путин заявил о попытках "бесцеремонно сократить пространство русского языка в мире". Обвинил во всем "пещерных русофобов" и госполитику отдельных стран. И это тот случай, когда с российским президентом придется согласиться. Политика Кремля и в самом деле — не на пользу русскому языку.

В отличие от того же английского, у русского языка Москва отобрала главное: политическую нейтральность. Изучение английского не посягает на идентичность — литовец, научившийся говорить по-английски, остается литовцем, а казах — казахом. А русский язык Кремль продает как пакетный товар. Пытаясь прицепить к этому культурному локомотиву лояльность к империи и согласие с русской версией истории.

Москва приложила все усилия, чтобы превратить зарубежные "русские школы" в фабрики "русских людей". Тех, что должны быть в оппозиции к собственной стране. К ее истории и языку. Только для того, чтобы впоследствии использовать их как рычаг давления. Как инструмент для воздействия и повод для вмешательства. Чем хуже им живется — тем больше у Москвы становится прав на громыхание.

Как следствие, соседние страны вынуждены защищаться не столько от самого языка, сколько от всего, что прилагается к нему в рамках "пакетного предложения". Тем более, что для бывших советских республик этот товар поставляется как повод для вторжения. Любой носитель языка объявляется русской собственностью, которую Москва обязана защищать. Точно это мы и наблюдали весной 2014-го года в Крыму.

В то же время в совместном хоре с официальным Кремлем поют и все, кто пытается подняться "над схваткой". Все, кто то и дело пытаются усидеть на двух стульях. Вместо того, чтобы говорить неудобную правду, — предпочитают удобную полуправду. Например, рассуждают о необходимости провести в Крыму "честный референдум".

Любые подобные заявления — это история о "родоплеменном". Фактически, нам говорят: если на какой-то территории обитают люди, которых Москва считает за "своих", — то это повод для вторжения. Повод для аннексии и оккупации. И пока сами российские оппозиционеры убеждены, что "защищают своих", — в действительности все происходит наоборот.

По сути, в этот момент Москва посылает своим соседям сигнал. Пока у вас живут люди, готовые называть себя "русскими", — ваша территориальная целостность под вопросом. Пока у вас обитают те, кого мы считаем за "своих", — будьте начеку. И это все звучит как прямой призыв к соседям России проникаться ассимиляцией и дерусификацией.

"Соотечественники", "русскоязычные школы", "компромиссные учебники истории". С подачи Кремля все это теперь превращается в бомбу, заложенную под суверенитет соседей. Пример Крыма имеет вид недвусмысленного предупреждения. Хотите обезопаситься от вторжения? Стремитесь к внутренней монолитности. Речевой однородности. Положительной дискриминации. Единого и суверенного взгляда на историю своей страны.

Потому что в противном случае есть риск проснуться и увидеть российские триколоры в одном из своих регионов. А Кремль и "оппозиция" начнут на два голоса уверять: если российские поезда на оккупированных территориях не пускают под откос, то новый статус-кво следует закрепить.

Боги азбучных истин так и не смогли отыскать себе паству в России. Кремль уже который год подряд пытается загнать под ружье всех классиков без исключения. Это благодаря его усилиям моральные авторитеты прошлого начали исполнять роль коммивояжеров по продаже имперских знамен.

Российская пропаганда атаковала в лоб. Брала, например, пушкинский стих "Клеветникам России", проводила аналогию между польским восстанием и украинским Майданом и затем отправляла классика "воевать за ДНР". Без тени сомнений объявляла людей с 19-го столетия нравственными камертонами событий века двадцать первого.

От всего этого становилось как-то жутко. Потому что любой человек принадлежит лишь к той эпохе, в которой он сформировался. Иначе нам придется вспоминать о том, что Пушкин был рабовладельцем, Достоевский — ксенофобом, а Фет — антисемитом. Мы этого не делаем только потому, что прошлое должно принадлежать прошлому. А к современности стоит подтягивать эстетику прошлых веков, но отнюдь не этику.

Хотите сообразить, на чьей стороне был бы сегодня Пушкин? Тогда пусть он родится в 1970-м году. Закончит школу при Горбачеве, пойдет в армию одной страны, а демобилизуется — уже в другой. Посмотрит "Лебединое озеро" 91-го, сделает свой выбор в 93-м. Пусть при нем произойдут "Курск" и Беслан, отмена выборов и пропажа свободы. Сперва пропустите классика через мясорубку, и только потом узнаете, на чьих знаменах он окажется.

Вместо этого Москва назначила культуру локомотивом для политической повестки дня. Хотите уважать Чехова и Толстого — будьте добры радоваться Крыму и Донбассу. Хотите восхищаться Гагариным и Достоевским — привыкайте молиться на кирпичные стены Кремля. Россия последовательно напаковывала свое наследство "духовными скрепами" и провозглашала пятой колонной всех, кто с этим не соглашался. Стоит ли удивляться, что соседние страны пытаются этот комплексный обед не покупать?

Вполне вероятно, что Кремль в итоге добудется (так в тексте — прим.ред) на обратное. И мы еще будем наблюдать, как ареал русского языка будет сокращаться. Как жители соседних стран будут читать русских классиков в переводах и на уроках иностранной литературы. Как каждая страна ощетинится своей собственной суверенной версией Второй мировой. В которой просто не останется места для русских "духовных скреп".

Москва хотела бороться за "русский мир"? Ее стоит поздравить. Она проиграла.