FA: Британия не удержит Шотландию, Северную Ирландию и Уэльс из-за роста национализма

В сентябре 2022 года тело королевы Елизаветы перевезли через всю Шотландию из замка Балморал, где она умерла, в королевский дворец Холирудхаус в Эдинбурге. Гроб был задрапирован Королевским штандартом Шотландии и несли его солдаты Шотландского Королевского полка в клетчатых килтах. В течение первых шести дней после ее смерти кончина королевы казалась прежде всего шотландским событием. Только спустя шесть дней тело было доставлено на юг, в Лондон, где остальная часть Соединенного Королевства выразила свое почтение усопшему монарху.

Это последнее путешествие Елизаветы II перекликается с другой королевской процессией, вызванной смертью предыдущей Елизаветы, которую можно с полным основанием считать отправной точкой для всего Соединенного Королевства. В апреле 1603 года король Шотландии Яков VI, которому тогда было всего 36 лет, встал на гораздо более медленный путь из Эдинбурга в Лондон, где он сменил бездетную Елизавету на троне в качестве короля Англии и Уэльса Якова I. Год спустя, в своем первом обращении к английскому парламенту, он сравнил союз двух своих королевств с браком, в котором не может быть развода: "То, что Бог соединил, да не разлучит никто. Я супруг, а весь остров — моя законная супруга". Поняв намек, придворный драматург Якова I Уильям Шекспир написал свою самую страшную пьесу "Король Лир". В ней содержались предупреждения обо всех ужасных вещах, которые могут произойти, если Соединенное Королевство по какой-либо глупости распадётся.

Беспокойство по поводу будущего Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии не ново. Тем не менее, для многих британских граждан смерть королевы Елизаветы II придала этим старым опасениям особую остроту. Стабильность, которую она так долго олицетворяла королева, была, как сказал бы Шекспир, погребена вместе с ее костями. Лиз Трасс, премьер-министр, которую Елизавета II привела к присяге за два дня до своей смерти, почти сразу погрузила Соединенное Королевство в финансовый кризис и ушла с политической сцены всего через несколько недель. С тех пор страна столкнулась с резким ростом цен на энергоносители, массовыми забастовками и, вероятно, самым серьезным экономическим спадом за последние десятилетия. Покинув ЕС, Британия теперь не только теряет свое влияние в мире, но и все больше расходится с Шотландией и Северной Ирландией, где подавляющее большинство проголосовало за то, чтобы остаться. А монархия, когда-то непоколебимый символ британского мирового влияния и британской идентичности, теперь является питательной средой для ужасных бульварных историй о мелких дворцовых интригах и принцах, погрязших в скандалах и вражде.

Конечно, Соединенное Королевство и раньше переживало экзистенциальные кризисы. Официально основанное в 1707 году, когда Шотландия распустила собственный парламент и присоединилась к Англии и Уэльсу, королевство то росло, то уменьшалось на протяжении столетий, например, присоединив всю Ирландию в 1801 году и потеряв большую ее часть в 1922-м. И все же это очень своеобразное многонациональное государство продолжало свое существование. Первая современная книга на тему распада страны — "Распад Британии" блестящего шотландского интеллектуала социалистического направления Тома Нэрна — была опубликована в 1977 году. Нэрн с абсолютной уверенностью утверждал: "Нет никаких сомнений в том, что старое британское государство рушится". Однако спустя почти полвека оно все еще на плаву.

Мрачный прогноз Нэрна, возможно, был несколько преждевременным, но он, тем не менее, остается вполне пророческим. Нэрн описал конец Соединенного Королевства как "медленное погружение в пучину, а не одномоментную катастрофу типа "Титаника", которую так часто предсказывали". Вообще, "Титаник" становится яркой метафорой для обозначения того, что некогда грандиозный корабль "Британия" теперь оказался весь продырявлен ниже ватерлинии. В шотландской политике сейчас доминирует Шотландская национальная партия (ШНП), для которой выход из королевства является главной целью. А Северная Ирландия впервые потеряла протестантское большинство, которое более века составляло костяк ее союза с Великобританией. Сама демография позволяет с уверенностью предположить, что ее население в ближайшие десятилетия будет все больше склоняться к объединению с Ирландской Республикой. Даже Уэльс, аннексированный Англией еще в далеком 1284 году, все больше отдаляется от Лондона. В декабре промежуточный отчет Независимой комиссии по конституционному будущему Уэльса, учрежденной делегированным правительством Кардиффа, показал, что нынешние политические договоренности с Англией не являются устойчивыми. Комиссия указала на возможность реализации более радикальных вариантов, включая становление Уэльса полностью независимой страной.

Как показала всенародная поддержка британцами Брексита, самое интригующее состоит в том, что сами английские избиратели все чаще отстаивают английский национализм, который ранее был скрыт под покровом "британской имперской идентичности". Эти множащиеся проблемы оставляют Соединенное Королевство в неуверенности не только в отношении своего места в мировом сообществе, но и в отношении того, может ли оно продолжать рассматриваться как единое целое. Государство, которое когда-то задавало форму всему миру, скорее всего, больше не может поддерживать даже свою собственную форму.

Соединенное Королевство все еще способно стоять на ногах, но его основа стала гораздо более непрочной, чем была на протяжении многих веков.

Первым из столпов этой основы была империя. Чтобы создать ее, Англии нужен был мир на ее родном острове и контроль над беспокойным и капризным ближайшим соседом, Ирландией. Ей нужно было знать, что, если она пойдет на войну с Испанией или Францией, она не будет атакована с севера шотландцами, вооруженными своими страшными двуручными мечами claymore, и что ее европейские соперники не смогут использовать Ирландию в качестве базы для вторжения на английское побережье. И наоборот, особенно для шотландской элиты, Англия могла предложить весьма завидную долю в своей быстро растущей торговой мощи. Сделка имела смысл для обеих сторон: Англия могла доминировать над всем островом Великобритания, но, присоединившись к ней, Шотландия могла помочь ей доминировать над миром и поучаствовать в этом.

Вторым столпом было протестантство. В XVI веке Реформация принимала различные формы в различных частях Британии. Со временем Шотландия стала типично пресвитерианской, Уэльс — строго методистским, а Англия — осталась верной официальной епископальной церкви, выросшей из раскола Генриха VIII с Римом. Напряженность между этими конфессиями была острой. Однако различия имели гораздо меньшее значение, чем объединяющее их главное: не быть католиком. Поэтому только Ирландия, где большинство придерживалось строгого католицизма, постоянно страдала от присутствия в Соединенном Королевстве. А протестантизм укрепил чувство общности среди других частей Британии.

Третью опору представляла промышленная революция. До 1980-х годов любого, кто путешествовал по Соединенному Королевству, поражала глубокая общая история промышленного производства, охватывающая угольные месторождения Уэльса, гончарные мастерские английского Мидлендса, хлопчатобумажные фабрики Манчестера, металлургические заводы Глазго и верфи Белфаста. Этот индустриальный мир выковал свои собственные узы единства — профсоюзы и Лейбористскую партию, которые в XX веке стали представлять национальный рабочий класс, преодолевший региональные разногласия. Лейбористы могли быть внешне радикально реформистскими, но с точки зрения национальной идентичности они тоже были глубоко консервативны. Это дало обычным людям сильное ощущение общности политической цели. Государство всеобщего благосостояния, созданное в Британии после Второй мировой войны и подкрепленное такими общими институтами, как Национальная служба здравоохранения, предоставляло одинаковые блага простым людям, независимо от того, в какой части Соединенного Королевства они жили.

Ну, и наконец, последний оплот — это национальный престиж. "Британскость" была привлекательным брендом. Подвластные империи народы, возможно, не ощущали этого, но для жителей метрополии слово "Великая" в названии страны — Великобритания — было даже чем-то большим, чем географическая характеристика. Это было очевидным выражением морального и политического превосходства. После довольно неудачной операции, связанной с потерей Британией американских колоний, Соединенное Королевство добилось поразительных успехов: разгром Наполеона, подавление (с насилием, о котором можно было легко забыть) восстаний в Африке, Карибском бассейне, Ирландии, Индии и других местах, поражение России в Крымской войне, унижение Китая и победы в двух мировых войнах.

Даже во время своего послевоенного упадка, когда империя уже распадалась, а Соединенное Королевство привыкало к своей новой роли младшего партнера США — главной англоязычной мировой державы за Атлантикой, страна необычайно ловко подменяла жесткую силу мягкой. Хотя склеротический британский истеблишмент не спешил оценить эту "мягкую силу", но "Битлз" и "Роллинг Стоунз", Джуди Денч и "Монти Пайтон" придали "британскости" невиданный шарм. Физическая империя была заменена культурной. В искусстве и развлечениях, в науке и философской мысли "британскость" стала маркой высшей пробы как для самих британских граждан, так и для иностранцев. Лозунг Rule Britannia (Правь, Британия!) превратился в Cool Britannia (Британия — это круто!).

Успех этого брендинга заключался в способности объединить два вида "крутости". Идея шикарной, динамичной поп-культуры дополнялась привлекательным имиджем несколько флегматичных, но крутых британцев. Как в рецепте мартини Джеймса Бонда "взболтать, но не смешивать" британский народ мог быть потрясен мировыми событиями — Суэцким кризисом 1956 года, крахом фунта стерлингов в 1992 году, — но он никогда не был настолько ими взбудоражен, чтобы покуситься на свою систему правления, основанную на неписаной конституции.

Все это — весьма прочные столпы. Многие страны, которые сейчас кажутся довольно стабильными, имеют более шаткие опоры, чтобы уверенно держаться на ногах. Для Соединенного Королевства ослабление одной или даже двух опор, похоже, не представляет экзистенциальной угрозы. А если это происходит со всеми четырьмя? Ибо даже при самом непредвзятом анализе невозможно утверждать, что хоть какая-то из этих опор "британскости" прочно сохранилась и сегодня.

Смерть королевы Елизаветы II, хоть и запоздало, но ознаменовала закат Британской империи. Когда в 1952 году Елизавета взошла на престол, ее подданные составляли более четверти населения мира. Когда она умерла, в Соединенном Королевстве осталось едва ли больше десятка мелких заморских территорий, большинство из которых являются островными "налоговыми убежищами". Даже Британское Содружество — давний и удобный способ поддерживать символическую форму культурного влияния — потеряло большую часть своего значения. Такие видные его члены, как Австралия и Новая Зеландия, рассматривают возможность вслед за Барбадосом, ставшим республикой в 2021 году, отказаться от британского монарха в качестве главы государства. "Карнавал империи" теперь в лучшем случае является ностальгическим зрелищем. В худшем, что гораздо более реально, это кошмар банкротства: плата за рабство, расизм и дикую жестокость. (Недавние научные работы, такие как "Наследие насилия: история Британской империи" Кэролайн Элкинс, заставляют удивляться способности Соединенного Королевства так долго и ловко поддерживать образ "доброго и цивилизованного колонизатора"). Одна из привлекательных черт шотландского или валлийского национализма для населения этих частей Великобритании — это дистанция, которую он создает между Шотландией и Уэльсом, с одной стороны, и преступлениями империализма, с другой. Позор последнего может быть приписан всему Соединенному Королевству и отброшен в сторону, поскольку вся империя остается позади.

Что касается протестантской идентичности Великобритании, то британская перепись 2021 года дает настораживающий сигнал. Впервые менее половины из 67 миллионов граждан страны — только 46% — называют себя христианами, что является ошеломляющим снижением по сравнению с 2001 годом, когда таких было 72%. Базовая христианская идентичность больше не служит признаком "британскости".

Премьер-министр Соединенного Королевства на протяжении 1980-х годов Маргарет Тэтчер громила британскую промышленную базу вместе с ее профсоюзами. За десять лет ее пребывания у власти объем производства вырос на 21% во Франции, на 50% в Японии и на 17% в Соединенных Штатах. В Соединенном Королевстве он упал на 9%. Этот спад положил начало историческому краху, от которого так и не оправилась репутация Соединенного Королевства как мирового промышленного центра. Реальное производство в настоящее время составляет всего 10% экономики страны и дает всего лишь 8% рабочих мест.

Для одной части программы Тэтчер уничтожение профсоюзов было триумфом. Но с точки зрения восстановления британского статуса в мире это стало тяжелой долгосрочной проблемой. Пока холодная война все еще была доминирующим нарративом в мире, позиционирование Тэтчер Британии как воинственной нации, сражающейся с врагами от Берлина до Фолклендов, компенсировало реальную потерю промышленной мощи. Мифическая воинственность Британии в борьбе с врагами холодной войны как-то маскировала повседневный глубокий упадок в стране. Но только до поры до времени. Тэтчер одновременно накачивала "британскую национальную идентичность" и разрушала ее социальные основы. Со временем это противоречие должно было породить тяжелые последствия для жизнеспособности Соединенного Королевства. Когда Тэтчер подвергла "ковровой бомбардировке" политическую базу рабочего класса, побочным ущербом стало исчезновение ощущения национального единства и социальной общности. Общая культура, в которой огромное количество людей в Англии, Шотландии и Уэльсе выполняли одну и ту же работу, принадлежали к одним и тем же профсоюзам и голосовали за одну и ту же партию (лейбористскую), почти исчезла.

С начала этого века "британскости" в Великобритании приходится конкурировать с появлением новых центров силы в Шотландии, Уэльсе и в Северной Ирландии. Лейбористское правительство Тони Блэра, избранное в 1997 году, сделало ставку на то, что создания автономных администраций в Эдинбурге, Кардиффе и Белфасте будет достаточно, чтобы успокоить всех, кроме самых ярых шотландских, валлийских и ирландских националистов. Тем не менее, по крайней мере в Шотландии и Уэльсе, само существование этих избранных ассамблей, министров и национальных лидеров, ведущих себя как правительства, создало ощущение, что за пределами досягаемости лондонских властей появились обширные и важные политические пространства со своими собственными программами и дискурсами.

Тем временем традиции британской военной мощи окончательно утратили свой блеск. Во время вторжения в Ирак в 2003 году, когда Блэр стоял плечом к плечу с президентом США Джорджем Бушем-младшим, он воображал, что сможет, как это сделала Тэтчер, использовать военную победу для того, чтобы укрепить чувство общего британского патриотизма. Но даже на фоне более масштабных военных катастроф Буша Британия выделялась своим беспардонным высокомерием и беспомощностью. В 2016 году, опубликовав свое официальное расследование войны в Ираке, бывший высокопоставленный британский чиновник Джон Чилкот дал сугубо негативную оценку британской военной мощи: "С 2006 года британская армия проводила две продолжительные кампании в Ираке и Афганистане. У нее не было для этого ни достаточных ресурсов, ни военного опыта". Чилкот описал "унизительные" действия британских военных в городе Басра, где им пришлось заключать сделки с местными ополченцами, которые на них нападали.

После этих болезненных неудач уже невозможно рассматривать военную мощь как часть привлекательности "британскости". Соединенное Королевство по-прежнему обладает существенным военным и разведывательным потенциалом, а моральная и практическая поддержка Украины бывшим премьер-министром Борисом Джонсоном оказала реальное влияние на развитие ситуации там. Но поразительно, что подписанное Трасс обещание увеличить военный бюджет до 3% ВВП испарилось вместе с ее злополучным премьерством. Даже среди консервативных ястребов в Лондоне почти нет аппетита к фантазиям об обновлении глобальной военной мощи Британии и уверенности в том, что сомнительная слава британского оружия на зарубежных полях боя сможет когда-либо скрыть трещины, которые разверзлись на внутреннем фронте.

Брексит отчасти был попыткой компенсировать ослабление британской жесткой силы. Как сформулировал бывший министр кабинета консерваторов Джейкоб Рис-Могг на съезде своей партии в октябре 2017 года, разрыв с Брюсселем должен был стать продолжением исторических триумфов Англии на континенте: "Это Ватерлоо! Это Креси! Это Азенкур! Всё это мы даже перекроем!" Ну, положим, совсем не всё. Если Брексит был предназначен для того, чтобы обеспечить психологическую победу над Европейским Союзом, то на самом деле он стал символом не столько британской независимости, сколько массового заблуждения. На фоне растущего количества свидетельств того, что уход из ЕС сделал застарелые экономические проблемы Соединенного Королевства еще более глубокими и острыми, политический спектакль, разыгранный пятью разными премьер-министрами за шесть лет после референдума о Брексите, разрушил все представления о британской стабильности, компетентности и национальном согласии.

Какое-то время англичане (хотя уж точно не шотландцы или валлийцы) развлекались заведомо рассчитанной на публику клоунадой Джонсона, но после вспышки COVID-19 шутка перестала быть смешной. По мере того как Борис и его окружение медлили с антиковидными мерами и нарушали правила изоляции, которые они сами навязали общественности, автономные региональные администрации оказались гораздо более дееспособными. Впервые за многие столетия перед лицом общей угрозы люди в Шотландии обратились за руководством к Эдинбургу, а жители Уэльса — к Кардиффу. Но не к Лондону. Горькая правда заключалась в том, что их первым министрам, Никола Стерджен и Марку Дрейкфорду, даже не нужно было проявлять особого блеска в управлении, чтобы смотреться гораздо более компетентными по сравнению с сеющим повсюду хаос Джонсоном.

За политическим фарсом Брексита скрывается обыденная трагедия обнищания Британии. "Правда в том, что мы стали намного беднее", — сказал директор лондонского Института финансовых исследований Пол Джонсон после того, как британское правительство объявило о своей последней оценке бюджета в ноябре прошлого года. Он сравнил недавнюю катастрофическую политику страны, которая, наряду с самим Брекситом, включала в себя необдуманные сокращения расходов на образование и другие социальные вложения — с заявленными правительством "перспективными экономическими целями". По данным независимого органа по надзору за расходами, — Управления по бюджетной ответственности — ожидается, что в течение следующих двух лет уровень жизни упадет на колоссальные 7%, а экономический спад в стране будет почти таким же, как в России. Этот ущерб нации можно с полным основанием назвать "выстрелом себе в ногу", но такая формулировка поднимает неудобный вопрос о том, о чьем же "национальном Я" идет речь. В конце концов, ведь Брексит был решительно отвергнут жителями Шотландии и Северной Ирландии, у которых есть веские основания полагать, что последовавший экономический хаос навязали им англичане.

Действительно, по крайней мере с 1980-х годов малые страны Соединенного Королевства представляли себе Европу совершенно иначе, нежели их английские коллеги. До того, как в 1973 году Соединенное Королевство присоединилось к тому, что тогда называлось Европейским экономическим сообществом, почти все националисты — англичане, северные ирландцы, шотландцы и валлийцы — не доверяли и боялись его как расцветающего сверхгосударства, которое уничтожит их независимость. (В 1975 году, когда Великобритания провела свой первый референдум о членстве в ЕЭС, ШНП заявила, что пребывание в Европе "наносит смертельный удар самому существованию [Шотландии] как нации".) По мере того как ЕС расширялся и становился все более многоязычным, он начал предлагать "неанглийским" избирателям Соединенного Королевства новый вид буфера от Лондона: международный орган, в котором они могли отстаивать свои собственные интересы и оставаться связанными с более крупными державами, не подчиняясь им. Тогда ШНП начала способствовать быстрому расширению торговых и профессиональных связей между Шотландией и континентом, что позволило ей избавиться от своего прошлого образа и позиционировать себя как современную, открытую, космополитичную и европейскую.

Английские националисты, напротив, были склонны рассматривать любое объединение суверенитета с Брюсселем как предательство своих высших идеалов. Как сказал в 1977 году Джон Энох Пауэлл, весьма влиятельный бывший член кабмина и правый член парламента, "подчинение законам, которых наша нация не вносила", породило навязчивую перспективу того, "что мы… скоро будем умирать ни за что". Не случайно Пауэлл и такие его политические наследники, как бывший лидер Партии независимости Великобритании Найджел Фарадж, сочетали неприятие членства в ЕС с яростью против иммигрантов: оба выступали за то, чтобы английское величие не поддавалось иностранному вмешательству.

В этом смысле английский национализм сегодня стал исключением среди националистических движений в Соединенном Королевстве: более правым, антииммигрантским, ностальгирующим по прошлому величию и антиевропейским. Это отчасти вызвано и оправданным негодованием по поводу того, что Англия осталась без своей особой политической идентичности во время децентрализации Тони Блэра. В отличие от своих шотландских, североирландских и валлийских аналогов, "английскость" не получила положительного выражения в политической жизни. Она оставалась бессвязной и плохо сформулированной. До тех пор, конечно, пока референдум по Брекситу не дал Англии повода и возможностей для самовыражения. Это было то, что почти никто из тех, кто думал о будущем единстве Соединенного Королевства, не принимал во внимание: его наиболее сильный националистический взрыв может произойти не на кельтских окраинах, а в самом сердце Англии.

Брексит, управляемый английскими политиками и английскими избирателями, мог только усилить недовольство Соединенным Королевством как в Северной Ирландии, так и в Шотландии. Согласно последнему отчету авторитетного британского центра изучения общественного мнения British AttitudesSurvey, более половины населения Шотландии — 52% — теперь говорят, что выступают за независимость Шотландии, хотя на референдуме 2014 года за нее проголосовало всего 45%. Точно так же резко возросла доля людей в Северной Ирландии, желающих покинуть Соединенное Королевство и присоединиться к остальной части Ирландии, которая до Брексита редко превышала 20%. Теперь целых 30% опрошенных выступают за объединенную Ирландию, и только 49% — уже не большинство — поддерживают сохранение в Соединенном Королевстве. Особенно примечательно растущее совпадение между теми, кто проголосовал за то, чтобы остаться в ЕС, и теми, кто сейчас отдаляется от Лондона. В Шотландии в 2016 году только 44% голосовавших за ЕС высказались за независимость. Сейчас таких уже 65%. В Северной Ирландии 64% тех, кто проголосовал за то, чтобы остаться в ЕС, хотели остаться и в Соединенном Королевстве. Сейчас таких только 37%.

Этот показательный дрейф общественного мнения — не просто вопрос настроения. Фактически Брексит запустил процесс отделения Северной Ирландии от Великобритании. В ноябре 2022 года министр иностранных дел Великобритании Джеймс Клеверли заявил комитету Палаты общин, что Северная Ирландия является такой же неотъемлемой частью Соединенного Королевства, как и его собственный избирательный округ на востоке Англии. "Северная Ирландия. Северный Эссекс. Они являются частью Великобритании", — сказал он. Но Брексит уже сделал Северную Ирландию совершенно непохожей на Северный Эссекс. Северная Ирландия ведь осталась в едином рынке и таможенном союзе ЕС благодаря спорному Североирландскому протоколу, в то время как Северный Эссекс, как и остальная страна, оставил Европейский союз. Это создает экстраординарный прецедент. Ни одно государство, которое уверено в своей целостности в будущем, не позволило бы, чтобы одной из его составных частей управляла совершенно другая международная организация.

Однако есть еще один иронический смысл в воздействии Брексита на национальную идентичность в Соединенном Королевстве. В другой пьесе, которую Шекспир написал для Якова I, "Макбет", привратник шутит о влиянии алкоголя на "разврат": "он возбуждает желание, но отнимает действие". Брексит значительно усилил стремление к независимости среди составных частей Соединенного Королевства, особенно в Шотландии. Но исполнить это свое стремление Шотландии теперь значительно сложнее. До Брексита политические, экономические и торговые отношения между Англией и независимой Шотландией облегчались благодаря непрерывному совместному участию в структурах и процессах Брюсселя. Теперь, если бы Англия так и осталась бы вне ЕС, а Шотландия присоединилась бы к нему, барьеры между двумя странами стали бы непреодолимыми. Брексит, возможно, больше склоняет шотландцев к независимости, но он также стал довольно пугающим примером того, как трудно покинуть союз, будь то европейский или британский. И в то время как Соединенное Королевство находилось в ЕС менее 50 лет, Шотландия находится в составе Соединенного Королевства более трех столетий.

Даже механика проведения очередного голосования по независимости чревата непредвиденными осложнениями. В ноябре 2022 года Верховный суд Великобритании единогласно постановил, что "шотландский парламент не имеет полномочий издавать законы о референдуме о независимости Шотландии". Это означает, что такой плебисцит не может быть законным, если на него не согласится британское правительство в Лондоне. Стерджен слишком осмотрительна, чтобы продвигаться вперед в этих обстоятельствах. Ее естественная осторожность, несомненно, подкреплена горьким опытом каталонского правительства, которое в 2017 году провело неконституционный и в конечном итоге неудачный референдум о независимости от Испании. В ответ на это решение она заявила, что голосование в Шотландии на следующих всеобщих выборах в Великобритании будет "де-факто" референдумом о независимости. Но и этот подход полон неопределенностей: всеобщие выборы — это не референдум, и если партии, выступающие за независимость, получат большинство, все равно будет неясно, как их цели могут быть реализованы без согласия Лондона.

Вряд ли в ближайшее время будет предпринят серьезный толчок к объединению Ирландии. В Северной Ирландии больше нет большинства, выступающего за объединение, но нет и националистического большинства. Наиболее заметной политической тенденцией является большое количество избирателей Северной Ирландии, которые говорят, что они широко смотрят в будущее, но не спешат покидать Соединенное Королевство. В долгосрочной перспективе экономическое процветание Ирландии, динамические эффекты присоединения Северной Ирландии к ЕС и меняющаяся демография сделают единство Ирландии все более вероятным, но не в следующем десятилетии.

Все это означает, что у Соединенного Королевства еще может быть шанс спасти себя. Все будет зависеть от того, кто сформирует следующее британское правительство — следующие всеобщие выборы должны состояться не позднее января 2025 года — и что это правительство предпримет в отношении конституционной реформы. Нынешний премьер-министр Риши Сунак в душе технократ и, похоже, мало интересуется политикой британской идентичности. Тем не менее, если экономическая реальность по-прежнему будет выглядеть мрачной, у его партии не останется иного выбора, кроме как удвоить ставку на защиту архаичной "британскости". Но непримиримая консервативная партия, которая каким-то образом побеждает на выборах, призывая английских избирателей твердо противостоять мятежным шотландцам и сплотиться вокруг существующего политического порядка, может превратить медленный процесс распада страны в одномоментный кризис. Нетрудно представить, что в условиях углубляющейся экономической рецессии и с учетом того, что Стерджен уже стала ненавистной фигурой в консервативной прессе в Англии (в декабре 2022 года одна из колонок таблоида Руперта Мердока The Sun сравнила ее с серийной убийцей Розмари Уэст), некоторым консерваторам может даже понравиться "патриотическая" риторическая война против шотландских и валлийских националистов. Результатом, однако, было бы просто обострение разногласий и приближение конца Соединенного Королевства.

Однако в настоящее время существует достаточно высокая вероятность того, что следующим премьер-министром станет лидер лейбористов Кейр Стармер. Стармер одобрил план, составленный комиссией, возглавляемой бывшим премьер-министром (и гордым шотландцем) Гордоном Брауном, по очистке британского парламента, замене неизбираемой Палаты лордов избираемой второй палатой "наций и регионов" и передаче больших полномочий местным органам власти, что Браун называет "крупнейшим переделом власти ... которые видела наша страна". Если Стармер действительно добьется премьерства, то вряд ли он с большим энтузиазмом отдаст его консерваторам. Но даже этих реформ может быть недостаточно, чтобы спасти Соединенное Королевство.

Доводы в пользу создания в Великобритании полностью федеративного государства кажутся весьма вескими. Ведь это хорошо сработало в бывших британских владениях Канаде и Австралии. Если Квебек, который был очень близок к голосованию за независимость в 1995 году, утвердился как отдельный субъект в рамках более крупного союза, не может ли то же самое стать возможным для Шотландии и Уэльса? Но английская привычка к политической "возне" — то, что Уинстон Черчилль называл "чиновничьим ничегонеделанием", — является мощной силой инерции в Британии.

Соединенное Королевство сформировало новую версию классической демократии в XVIII веке. В свое время она была новаторской и прогрессивной, но ее давно превзошли более новые модели. Впрочем, Великобритания крайне неохотно отказывалась даже от самых вопиющих анахронизмов. Самой большой трансформацией в управлении государством здесь было присоединение к Европейскому Союзу. И то, сейчас оно обращено вспять. Теперь Британии предстоит сделать важный и экзистенциальный выбор — между радикально реформированным Соединенным Королевством и упрямой приверженностью "чиновничьей возне". Если Британия выберет последнее, то будет бездарно плестись к собственному исчезновению.