В моем детстве — в советские восьмидесятые — были очень популярны фильмы про индейцев: мы смотрели на Чингачгука в исполнении югославского актера Гойко Митича и были уверены, что это и есть настоящий индеец — говорящий на немного «примитивном» индейском языке, невероятно экзотический в своих нарядах и перьях, храбрый и благородный.
Когда вместе с Фондом им. Генриха Белля я стала работать на Северном Кавказе, мои первые представления были во многом тоже очень поверхностные и наивные: в рассказах людей и своих наблюдениях я обращала внимание на удивительные традиции и обычаи и подробно расспрашивала про кровавые истории об убийствах чести и кровной мести. Я начинала работать в регионе, организуя просветительские мероприятия вместе с местными женскими и миротворческими НКО, и как раз была тем самым «миссионером-колонизатором в пробковом шлеме», который хочет немедленно освободить женщину Востока и осчастливить феминизмом. Потом, когда мы провели большое исследование жизней и взглядов женщин и мужчин в четырех республиках, я поразилась не только разнице между республиками (как минимум различие между восточным и западным Кавказом), но и многообразию жизненных сценариев и ценностей внутри одной республики.
Так что с годами и опытом работы я (надеюсь) поумнела, увидела и узнала совсем другой Кавказ. Теперь часто связываю журналистов и исследователей, которые ищут героев для своих статей и фильмов, с местными жителями. И местные неизменно обращаются ко мне с вопросом: Ира, а они про «индейцев» не будут снимать?
9 марта 2021 года популярный видеоблог «Редакция» выпустил специальный репортаж о насилии над женщинами на Северном Кавказе. Выпуск назывался загадочно: «Кто борется с правилами самого закрытого региона России?»; о женской тематике говорила только заглушка на ютубе — «Кавказские пленницы».
Выпуск вызвал множество комментариев, споров, критики — причем не только от зрителей, но и от самих героев фильма, которые, как выяснилось, думали, что снимаются в выпуске про «безопасность на Кавказе», а оказались в фильме про насилие над женщинами.
Как пишет «Кавказский узел», «музыканты из Нальчика Бека Курданов и Дарина Таова не знали, что фильм „Редакции" будет посвящен ситуации с правами женщин на Северном Кавказе, когда участвовали в съемках, и теперь находят свое изображение в нем неуместным». Анонимизированная экспертка из ингушского НКО, участвовавшая в фильме, также написала в закрытом посте на фейскбуке, что думала, будто снимается в сюжете про «безопасность» и очень фрустрирована финальным монтажом. Большой и подробный разбор, что не так с этим выпуском, сделал ютуб-канал Zoom.
Мне тоже кажется важным поделиться своими размышлениями о том, что стоит знать о Северном Кавказе, чтобы репортажи были объективными, глубокими и не делали из кавказских героев новых «индейцев».
Как обычно снимают про Северный Кавказ: три типичные ошибки
Одно из частых заблуждений, свойственных приезжающим на Северный Кавказ журналистам и исследователям — это представление о нем как едином регионе, на всей территории которого происходят очень схожие процессы и есть общие проблемы, культура и религия. Но достаточно посмотреть на карту региона, чтобы увидеть — он состоит из разных республик, где проживают очень непохожие друг на друга этнические и культурные группы.
Принято, как минимум, различать западный и восточный Северный Кавказ, но даже это обобщение на практике оказывается слишком грубым: в одном только многонациональном Дагестане различные народы общаются на русском, потому что не понимают языки друг друга. Адыгея отличается от Чечни в плане культурном и социальном примерно как Якутия от Сочи в плане климатическом. Поэтому важно видеть многоплановую картину и знать культурные особенности каждой республики и народа.
Второе заблуждение — глаз приезжего выхватывает из всего разнообразия практик самые «экзотичные»: убийства чести, кровная месть, теперь еще — женское обрезание в Дагестане. Конечно, все эти практики существуют в реальности. Согласно нормам международного и российского права они считаются незаконными. Однако реальное число случаев такого «экзотического» насилия выглядит очень незначительным на фоне статистики других насильственных преступлений и убийств, которые происходят в регионе.
Неудивительно, что постоянное передергивание фактов из разряда «а у вас на Кавказе убийства чести» вызывают у местных жителей сильное раздражение
Ведь с их точки зрения структура насилия в регионе выглядит совсем по-другому: его источником часто являются правоохранительные органы (состоящие не только из местных, но часто из этнически русских сотрудников). Учитывая характер и масштабы насилия, логика местных жителей начинает выглядеть так: «ваши русские полицейские хватают и пытают сотни наших салафитов, но вы упрекаете нас в 1-2 случаях убийств чести, выставляя нас дикарями». До расследования «Правовой инициативы» в Дагестане мало кто слышал о женском обрезании, поэтому постоянное упоминание этой практики также вызывает удивление и даже недоверие — и кажется местным жителям намеренной попыткой «очернить Дагестан» (к последнему важному выражению мы еще вернемся).
Наконец, третье заблуждение — подчеркивание инаковости Северного Кавказа по сравнению с другими регионами РФ. Например, выпуск «Редакции» предваряет следующая преамбула: «Северный Кавказ — один из самых закрытых регионов страны. Увидеть его реальную жизнь, если ты не местный, очень сложно. Еще сложнее — рассказывать о реальных проблемах, если ты местный. Тем более — если ты женщина».
Подобные утверждения о закрытости региона выглядят достаточно спекулятивными. Очевидно, «Редакция» не знает о существовании нескольких десятков закрытых территориальных образований на необъятных просторах нашей родины. Возможно, авторы имеют в виду сложности съемок в Чечне, где действительно нужно получать специальное разрешение, чтобы избежать столкновений с людьми в форме. У Чечни на Кавказе действительно особый статус, так как федеральная власть де-факто наделила главу республики широкими полномочиями по управлению регионом. Стремясь поддерживать имидж Чечни, производство местных новостей напоминает лучшие образцы пропаганды советского телевидения и выражается в саркастической формулировке «из Чечни — только хорошие новости». С этим же связаны и трудности вызвать местных женщин на откровенность и разговоры на камеру — беседы о насилии, разумеется, противоречат этой формуле.
При этом Чечня, конечно, не вещь в себе, но анализируя современное чеченское общество и происходящие в нем процессы, необходимо помнить и историю колонизации Кавказа Российской империей, и историю совсем недавно закончившейся войны, когда на глазах у совсем молодого поколения российские войска убивали гражданское население. Поэтому к критике чеченской культуры со стороны «русских» отношение очень неоднозначное.
Отчасти эти заблуждения становятся результатом готовности принять миф за чистую монету — и здесь разговоры с «местными» могут поначалу сбить с толку. Действительно, на Кавказе очень чтут местные традиции и обряды, ими гордятся и уделяют им большое внимание. Но при этом современность часто неудержимо меняет жизнь людей, и традиции остаются больше историей прошлого, но не практиками настоящего. Стремясь удержать эту ниточку, местные часто начинают рассказывать приезжим про особенности местной культуры с большой гордостью, приукрашая и мифологизируя этот образ. Поэтому рассказ «а у нас принято так» может совершенно не совпадать с реальной жизнью: правила про жесткую иерархию старших над младшими и гендерно-сегрегированные пространства в доме и на улице в современной жизни соблюдать очень сложно.
Часто экзотика кавказских культур, демонстрируемая приезжим, оказывается тем же, чем и русские игрища на Масленицу — временной реконструкцией исторических практик
Насилие над женщинами и культура чести
Перейдем к конкретному вопросу, поднятому сюжетом «Редакции»: что означает предположение об «инаковости региона» в отношении женщин? Тут больше насилия? Оно имеет какой-то особый вид и характер? У женщин тут меньше прав и возможностей? Им труднее защитить себя от насилия и получить поддержку?
К сожалению, чтобы ответить на все эти вопросы и понять, выбивается ли Северный Кавказ из общей тенденции, нужно провести общероссийское масштабное исследование насилия над женщинами и сравнить результаты по регионам. Но как автор самого большого гендерного исследования в регионе за последние пять лет и человек, регулярно общающийся с десятками местных НКО и активисток, которые работают с темой домашнего насилия, рискну поделиться своими соображениями, опираясь на качественные, а не количественные данные.
Первое, что нужно подчеркнуть: какой-то ярко выраженной специфики у насилия на Северном Кавказе нет. Однако есть свои культурные особенности, которые часто используются для совершения и легитимации насилия. Описывая систему права и общественных отношений в регионе, многие исследователи говорят о полиюридизме или о так называемом правовом треугольнике, стороны которого составляют (1) местные традиции и обычаи (customary law), (2) религиозная этика и, наконец, (3) российское законодательство. В Чечне этот треугольник превращается в неравнобедренный четырехугольник, самая весомая часть которого описывается фразой «Рамзан сказал». Имеются в виду любые письменные или устные высказывания главы республики, приобретающие статус закона или настойчивого пожелания.
Безусловно, такая ситуация полиюридизма — наличие нескольких регуляционных систем — существует в реальности. Но в случае с правами женщин и их статусом она должна быть дополнена еще одним важным понятием. С точки зрения социальной антропологии, Кавказ, как и ряд других регионов во всем мире — например, некоторые части Ближнего Востока, юг США, некоторые регионы Средиземноморья и отдельные городские районы, которые контролируются бандами — можно отнести к так называемым «культурам чести».
Культурами чести называют общества, в которой человек (обычно мужчина) чувствует себя обязанным защищать свою репутацию и, отвечая на оскорбления и угрозы, может часто применять насилие (вплоть до убийства). Часто в культурах чести акцент делается на морали, связанной с гендером и жизнью группы. При этом в разных культурах есть разные представления, где именно сосредоточена «честь»: некоторые сообщества чрезмерно ценят женское целомудрие, а другие — правила мужского взаимодействия; у одних есть строгие нормы гостеприимства и вежливости по отношению к незнакомцам, тогда как другие активно поощряют агрессию против посторонних.
Однако все культуры чести разделяют центральное значение, придаваемое оскорблениям и угрозам, и представление о необходимости отвечать на них насилием или угрозой насилия. Северокавказские сообщества в этом плане близки ближневосточным, где женское целомудрие является важной частью местной «чести», а мужчинам предписано охранять эту честь. Отсюда и печально известные практики кровной мести и убийств чести, когда восстановить репутацию можно, только пролив кровь обидчика или виновника.
Обращение к правовым системам (федеральным законам) в таких культурах поощряется меньше, чем попытка восстановить справедливость своими руками. Не менее важна и коллективная репутация — когда за человека отвечает его семья или даже целый род. В современности это ощущение коллективной ответственности расширяется иногда до представлений о целой этнической группе или даже республики. Именно поэтому любые скандальные или некрасивые истории о поведении людей с Кавказа, проникающие в СМИ, воспринимаются как обобщение — раз один аварец что-то натворил, значит весь Дагестан воспринимается плохо. Поскольку санкцией за утрату чести является позор, в культурах чести есть особая чувствительность к оскорблениям, неуважению и даже ненамеренному пренебрежению. Как пишет профессор криминологии из Великобритании Аиша Джилл, люди «в сообществах, где ценится честь, не только мотивированы желанием достичь и поддерживать честь, но и в равной степени заинтересованы в том, чтобы избежать позора».
Здесь и начинается основной конфликт: приезжие журналисты экзотизируют Кавказ, а местные жители воспринимают любой рассказ о «необычных проблемах» региона как колониальное иерархическое отношение в духе «смотрите на этих диких горцев, как они глупо/нелепо/зверски» себя ведут" — то есть, как позор. Поэтому в сюжете «Редакции» у чеченских зрителей особое возмущение вызвала героиня, уехавшая из Чечни (а значит уже не «своя») и назвавшая свою родину «планетой обезьян».
Насколько типичны истории героинь?
С сюжетом «Редакции» есть и еще одна проблема: северокавказские зрители не увидели здесь героинь, которых они хоть как-то могли идентифицировать со своим регионом. Скорее здесь представлены герои, которых местные считают очень нетипичными, если не маргинальными: дагестанка-блондинка с короткой стрижкой и пирсингом, юноша с ирокезом, наконец, чеченская героиня в белом парике, которую многие зрители идентифицировали как «русскую». Для выпуска, заявленного как «специальный репортаж», такой выбор героев кажется мягко говоря необъективным и странным. Авторы выпуска сами решили, какие на Кавказе у женщин есть проблемы и теперь представляют нам свое видение.
В обсуждении фильма местные зрители поднимают очень интересный вопрос: почему российские журналисты делают материалы исключительно про необходимость «освобождать женщин востока» от хиджаба и традиционных ценностей, но никому не приходит в голову снять историю борьбы девушек-мусульманок за право носить хиджаб — при том, что конфликты верующих девушек с более светскими родителями довольно распространены. Этот вопрос касается не только сюжета «Редакции», но и недавно вышедшего фильма «Дождя» «Снявшие хиджаб — истории девушек из Дагестана, сбежавших из консервативных семей». В нем фигурирует все та же Нина — героиня выпуска «Редакции» и многих других статей, вышедших за последние несколько месяцев.
По своему полевому опыту я могу сказать уверенно: женщины-мусульманки из Чечни, Ингушетии и Дагестана подвергают критике единый унифицирующий подход к анализу положения женщин, он кажется им колониальным, западно-центристским и часто исламофобским.
Возможно, избежать этих ошибок помогло бы соблюдение важного принципа инклюзивного участия уязвимых групп — «ничего о нас без нас». Если бы московские журналисты активнее обращались к местным консультантам и включали их как часть съемочной команды, то материалов про «индейцев» становилось бы меньше. Если бы они реагировали на запросы и представления жителей Кавказа о том, что волнует их и какие они видят проблемы в жизни женщин, возможно, нас ждали бы скучные фильмы про плохую медицину, коррупцию и безработицу, про большой объем домашней работы и сложности с садами для детей — и про другие, очень не-экзотические темы.
В совершенстве усвоив роль «индейцев», жители Северного Кавказа нередко обращаются к заезжим слушателям с заученной наизусть речью про местные обычаи, традиции, высокую роль женщин в обществе. Чтобы добраться до истины, исследователям и журналистам требуется больше терпения и внимательности — и большей готовности оставить свою колонизаторскую шляпу дома.
