Сообщение о его смерти было ужасно кратким. Умер. Просто умер. Один из величайших творцов нового российского кино скоропостижно скончался в возрасте 54 лет под Петербургом. Смерть Алексея Балабанова застала врасплох его фанатов, хотя сам он абсолютно точно чувствовал приближающийся конец.
Он предсказал свою смерть в фильмах. Год назад на Венецианском фестивале Балабанов представлял публике свою новую ленту «Я тоже хочу». Он появляется там в роли режиссера, который умирает на экране. Он не в первый раз говорил о смерти: она присутствует во всех его фильмах в качестве одного из главных героев. Парадоксально: кинематографические рассказы о смерти сделали Балабанова бессмертным. Муза дала ему язык, с помощью которого он смог выразить свои предсмертные страхи и размышления.
Перерождающийся мир
В финальной сцене «Морфия», снятого по произведениям Михаила Булгакова, доктор Поляков бежит от гонящихся за ним военных и прячется в кино. Только здесь, в темноте, он может принять дозу морфия и в последний раз укрыться от мира. Он смотрит на экран, смеется и стреляет себе в голову.
Читайте также: Война Балабанова должна успокоить совесть россиян
Эта сцена кажется сейчас символичной. «Кино — единственный выход», кажется, говорит режиссер. Не потому, что в искусстве скрыта какая-то надежда — во вселенной Балабанова мало светлых тонов, а свет в конце тоннеля — это лишь иллюзия. Его кино было призвано не менять мир, а лишь его описывать: жестко и беспощадно искренне. Когда в 1997 Балабанов снял «Брата», его сразу же окрестили звездой кинематографа. Поляки видели в нем русского Владислава Пасиковского (Władysław Pasikowski) (польский режиссер и сценарист, — прим.пер.), а фильм сравнивали с картиной «Дилер» датчанина Николаса Виндинга Рефна (Nicolas Winding Refn). Рассказ о солдате, который вернулся из Чечни и попал в жестокий мир петербургских гангстеров, прекрасно вписывается в поп-культурную схему, которую развивал, например, американский фильм про Рембо: суровый, но честный герой противостоит разлагающейся системе.
Однако Балабанов выходил за рамки поп-культурных клише, а его фильм был большим, чем просто слепком гангстерского мира. Это повествование о постсоветской России — одичавшей, лишившейся моральных ориентиров и культурных основ. Мир, о котором рассказывает российский режиссер, находится в процессе перерождения: прежняя система рухнула, а на ее распавшемся фундаменте начала формироваться новая действительность. Это мир — если вспомнить название одной из самых причудливых картин Балабанова — «уродов и людей». В постсоветской России сильные эксплуатировали слабых, а между людьми разворачивалась борьба за доминирование.
Балабанов был портретистом мира, лишившегося принципов. Его «Груз 200» — это точнейший портрет посткоммунистического общества, сложившегося в последние десятилетия в этой части Европы. Мир, лишившийся морального стержня, в котором новая действительность не создала еще скелета собственных ценностей, столь же бескомпромиссно описывают только румынские шедевры — «4 месяца, 3 недели и 2 дня» Кристиана Мунджу (Cristian Mungiu) и «Смерть господина Лазареску» Кристи Пую (Cristi Puiu).
Также по теме: Тарковский - человек, которому удалось обмануть время
Одиночки
Балабанов показывал одиночек, окруженных враждебной действительностью. Таким был «Брат», герои «Кочегара» 2010 года и главные действующие лица великолепных экранизаций литературных произведений — «Замка» по Кафке (1994) и созданных тремя годами раньше «Счастливых дней» по мотивам Беккета. Потерянные герои пытаются найти себя в мире, колющем их острыми углами.
В 2008 году Балабанов снял «Морфий», обратившись к тексту «Записок юного врача» Михаила Булгакова. Через пару лет то же произведение экранизировали создатели американо-британского сериала. Но если в версии BBC рассказы Булгакова превратились в перемежающийся искрометными шутками набор штампов на тему России, то российский режиссер создал на их основе заведомо визуально непривлекательный фильм: его «Морфий» выглядит так, будто бы снимался в 70-е — пленочная фактура, оттенки жухлой зелени и серости. Балабанов не стремился извлечь из рассказов про провинциального врача забавные моменты, он рисовал драму человека, порабощенного собственными слабостями, изображал общественный пейзаж, в котором одни общественные группы пытаются повелевать другими, пользуясь их недостатками.
Неслучайно в стольких фильмах (от «Про уродов и людей» до «Замка», «Груза 200» и «Морфия») режиссер обращался к мотивам сексуального насилия. В его фильмах секс — это сфера звериного, инстинктивного, зачастую извращенного. Это проявление доминирования, а не высоких чувств. В преисполненном жестокости сексуальном аспекте проявляется человеческая натура. Такая, какой видел ее Балабанов: грубая, беспощадная, распущенная. В его фильмах любовь и смерть становятся постоянными спутниками, а мрачный танец Эроса и Танатоса проходит через большинство его кинолент.
Читайте также: Кагебешные «Оскары»
Сейчас Балабанова называют одним из важнейших родоначальников современного европейского кино. Он был суровым судьей постсоветской России, нового политического строя, человеческой натуры. Когда режиссер закончил работу над «Я тоже хочу», он заявил, что это последняя картина в его карьере, но продолжил работать над следующим проектом — фильмом о бандитской юности Иосифа Сталина. Он не успел закончить его, но успел пригласить в качестве режиссера Эмира Кустурицу. Балабанов оставил после себя 16 фильмов, и в их числе шедевр «Груз 200». В немалой степени благодаря этому фильму он останется в памяти киноманов одним из самых пронзительных российских режиссеров последних десятилетий.
