Советского Союза больше нет, но он оставил после себя миллионы сирот, которые не смогли найти свое место в новом мире. Спустя два с половиной десятка лет после его распада на всей территории несуществующего государства продолжает жить огромная масса, которая не осознает произошедших перемен, а во многих местах создает закрытые заповедники имени Леонида Брежнева. «С советских времен люди изменились мало», — неохотно признают российские социологи из Левада-Центра. Однако они оценивают лишь реалии своей страны, а феномен советского человека без СССР живет на всем огромном пространстве бывшего государства.
Пожилые русскоязычные
Закоснение миллионов людей в той форме, которую придали им пленумы и съезды коммунистической партии, объясняют тем, что реформы 90-х годов были направлены только на молодых и предприимчивых. От пожилых отказались уже с самого начала, решив, что заинтересовать их переменами не удастся. Похожим образом, только в обратном смысле, объясняется, почему в 2013 году власти лишился президент-реформатор Саакашвили. Его реформы прогнившей государственной структуры и экономики были, упрощая, ориентированы на «молодых и говорящих по-английски», а против проголосовали «пожилые и говорящие по-русски».
Сходным образом выглядит граница двух миров на территории всего экс-СССР: не только между людьми разного возраста, но и людьми, пользующимися разными языками. Говоря точнее, знание русского стало фактором, объединяющим всех тех, кто не мог примириться с исчезновением империи. Самую большую группу среди них составляли россияне, но они были не одиноки.
Как говорят социологи, все эти люди живут советским мифом «многонационального единства, скрепленного российским языком и культурой». Так говорили в советских школах о советском народе, а сейчас это стало элементом веры огромной массы людей на территории бывшей империи. «Если говорить о чувстве единства и отношениях между людьми разных национальностей, у нас все - как в Союзе. Даже туристы, которые сюда приезжают, рассказывают, что чувствуют, будто перенеслись в прошлое», — с гордостью говорил на первомайской демонстрации в столице Приднестровья один местный пенсионер.
Вне зависимости от того, насколько смешно в XXI веке звучат определения из советских учебников, за словами таких пенсионеров на всем постсоветском пространстве скрывается реальный страх. Никто из них (по большей части русскоязычных жителей СССР) не осознавал, что он живет в тюрьме народов. Хорошее знание языка Пушкина открывало путь к карьере (на разных уровнях: от прораба до директора), было символом продвижения по социальной лестнице и гарантией спокойной, хотя не слишком обеспеченной, жизни.
«Меня посадили в тюрьму за то, что во Львове на улице я говорил по-украински», — рассказывал мне в 90-е диссидент и слесарь Иван Гель. «Однажды в Грозном на меня в автобусе накричал один русский, потому что я разговаривал с приятелем по-чеченски. Он требовал, чтобы мы перестали нести тарабарщину», — вспоминал, в свою очередь, один командир чеченских партизанских отрядов времен первой войны (1994-1997). В гражданской жизни он был инженером на нефтеперерабатывающем предприятии в Грозном, а инцидент в автобусе произошел в начале 70-х годов.
Такие люди знали, кому и во сколько обходилось «многонациональное единство, скрепленное русским языком и культурой». Однако большинство с ужасом открыло, что национальные конфликты (которые сливаются в воспоминаниях с внезапно появившейся в публичном пространстве после 1989 года неприязнью ко всему русскому вместе с русским языком) могут превращаться в кровавые войны. По разным оценкам, в войнах и погромах, которыми сопровождался распад империи, погибли или были ранены более 600 000 человек. До сих пор неизвестно, сколько точно жителей бежало (преимущественно в Россию) из провозгласивших независимость республик. Погромов против русских или целенаправленной политики новых государств по ограничению прав русского меньшинства нигде не отмечалось. Однако было достаточного самого факта, что из правящего народа они внезапно стали меньшинством (выражение «нацмен» было в СССР оскорбительным), чтобы начался исход.
Заповедник процветает
Русские увлекли за собой тех, кто видел в принятии их языка и культуры средство для продвижения по общественной лестнице. Я сам встречал в Москве, например, лезгин (представителей небольшого народа, населяющего приграничные с Азербайджаном территории), которые не знали собственного языка. Руководительница пропагандистского российского канала Russia Today Маргарита Симоньян — армянка, не владеющая армянским.
Вслед за русскими отправились все те, кого ужаснули кровавые конфликты, кто верил в «многонациональное единство» и искал спокойствия и безопасности. Стремление обрести простую безопасность переплелось с культом Ленина, который, как некоторые считают, создал справедливое многонациональное государство, где у всех были равные права, и никого не преследовали по национальному признаку. Конечно, следовало говорить и думать по-русски, но это казалось всем таким же естественным, как дыхание. Ведь авторы правильной национальной политики, то есть создатели советского государства тоже говорили по-русски.
Вся территория постсоветского «совка» усеяна памятниками Ленину. Но хотя бы не бывшего советского комиссара по делам национальностей — Сталина, чьи статуи низвергли еще в конце 50-х. Ленин для постсоветского человека — это создатель справедливой национальной политики (хотя, если спросить, «совок» не сможет ответить, в чем она заключалась). И теперь там, где стоят статуи Ленина, простирается королевство «совка».
Памятники вождю революции стоят по всей бывшей империи — от Бреста до Владивостока. Главный заповедник «совка» — это Белоруссия: большая страна, чьи жители отказались от национальной идентичности. Дальше идут Приднестровье и Донбасс со своим неопределенным «русскоязычным населением», которое стремится к «многонациональному единству» на базе русского языка и в основном не владеет языком своих народов.
Там, докуда в Донбассе доходит украинская власть, памятники идолу сносят, хотя одновременно никто не заставляет говорить по-украински. Сам Киев — двуязычный город, а украинские добровольческие батальоны, которые стали для российской пропаганды эталоном национализма, состоят на 80% из русскоязычных.
Туристы, о которых говорил пенсионер из Тирасполя, рассказывая о возвращении в прошлое, конечно, имели в виду нечто другое. Приднестровье тоже остается заповедником бывшего Советского Союза. Там все осталось так, как в прежние времена. Календарь остановился на 1991, и время не движется вперед. Местную инфраструктуру не развивают, а только ремонтируют: это немного напоминает Кубу братьев Кастро. Все осталось таким, как раньше.
Котел справедливости
Поездка в Тирасполь напоминает посещение огромного музея. Однако за 25 лет, просто в силу демографических изменений, феномен «совка», его мифы и привычки должны были исчезнуть. Но ничего подобного не произошло. Все новые поколения признаются в теплых чувствах к «добрым старым временам», порой, ничего о них не зная.
Помимо воспоминаний о кровавом распаде СССР, у его бывших жителей есть еще одна характерная черта: это чувство справедливости. Оно ассоциируется с общим котлом, из которого все получали один и тот же жидкий суп, потому что кухонные начальники успели выловить из него все жирные куски. Однако...
Давно, в 90-е, я возвращался в Киеве из гостей. Идя через Подол, исторический район, лежащий над Днепром, я пересек наискось типичный огромный советский перекресток. Как назло внезапно появился какой-то «жигуль», водитель которого начал сигналить, увидев пешехода, идущего поперек и нарушающего все правила дорожного движения. Я чувствовал себя усталым и показал водителю жест, который всюду, по крайней мере в северном полушарии, считается оскорбительным. Я услышал скрежет тормозов. «О боже, сейчас будет драка», — успело пронестись у меня в голове. Но водитель опустил стекло и крикнул в мою сторону: «Но ведь это несправедливо! Это ты нарушаешь правила!»
Понимаемая таким образом народная справедливость (предписывающая всегда вести себя должным образом: общаясь с соседями по дому, уступая место в автобусе, бережно относясь к общественному имуществу) на территории бывшего СССР своей популярности не утратила. Она сочетается с чувством коллективизма, то есть общественным давлением, обеспечивающим соблюдение норм поведения.
В начале 60-х на волне хрущевского технологического прогресса и автоматизации в автобусах Москвы (а потом и других городов) установили автоматы по продаже билетов. Входящий демонстрировал другим пассажирам мелочь, бросал ее в автомат и получал билет. Того, кто это не сделал, ожидала выволочка. Дальше все зависело от физической силы вошедшего и его соперников. Обратной стороной советской общественной справедливости была как раз физическая сила, которая позволяла избежать соблюдения конформистских норм, навязанных окружением. Кулаками можно было также навязать собственные нормы.
При этом преобладало убеждение, что решать споры нужно вовсе не в судах. Туда попадают только уголовники, чтобы получить от социалистической системы правосудия заслуженное наказание. Сами люди искали справедливости в совершенно других местах: в ячейках коммунистической партии. Лучше всего это демонстрировали очереди перед кабинетами разных секретарей, жаловаться к которым (как и в Польше) приходили все обиженные. А за этим следовали коррупция и кумовство, то есть ежедневное приспособление к требованиям системы. Они было вездесущими и естественными, как воздух, так что не вызывали негативных эмоций. Несмотря на то, что империи больше нет, а времени прошло немало, все осталось так же. И это позволяет сегодня экс-президенту Михаилу Саакашвили спокойно стать градоначальником в Одессе и чувствовать себя там, как дома. Ведь проблемы одни и те же: взятки и атмосфера ленивой терпимости к патологиям властных структур.
С распадом советских структур секретарей естественным образом сменили местные «авторитеты» — руководители разных банд и гангстерских группировок. Ведь они совмещали в себе все черты партийных помазанников: от знания мира, позволяющего принимать верные решения, до обладания силой, которая гарантировала воплощение этих решений в жизнь. На отдельных населенных «постсовками» территориях, в Приднестровье и в Донбассе, местные бандиты постепенно просто стали властью, придя к руководству (я опускаю здесь очевидный факт, что криминальные группировки и их лидеров поддерживает находящаяся в обоих местах российская армия, и именно это, а не специфика общественной поддержки, которой пользуются эти силы, позволяет им сохранять власть).
Это в свою очередь, приводит к брутализации поведения постсоветских граждан, на которую жалуются те, кому довелось с ней столкнуться.
Телевидение воспитывает
Никому из «совков» не приходило в голову, что большую часть мелких конфликтов можно было решить при помощи норм благовоспитанности, а не ходить с жалобами на соседа к местным бандитам. Воспитание, в их представлении (как в семье, так и в школе), служило чему-то совсем другому. «Если правильно воспитывать молодежь, то Приднестровье останется советской республикой и через 25 лет», — такие настроения преобладают в Тирасполе. Еще одну форму «социалистического воспитания» наблюдал российский художник Сергей Братков в отдаленной деревне, куда он поехал искать одиночества. Проведя там несколько дней, он решил поговорить с одним, самым запойным на вид, местным жителем, которого все звали Балалай. Художнику показали его избу. Он вошел и увидел, что она «выглядит более запущенной и черной, чем общежитие пьяных рабочих металлургического комбината». Хозяин сидел в окружении пустых бутылок и каких-то объедков перед телевизором, смотря новости. Когда Братков обратился к нему, тот прервал его и заявил охрипшим голосом: «Не мешай! Я воспитываюсь».
Прекрасно осознавая потребности сирот, оставшихся от Советского Союза, Кремль предлагает им отличную телевизионную пропаганду, которая предоставляет всем возможность «воспитываться». Но ее тезисы начинают вступать в противоречие с распространенным среди «совков» видением мира.
Вне зависимости от страны проживания они не имеют ничего против добросердечной опеки, которую предлагает им Кремль. Однако преобладающая в пропаганде идея особого братства славянских народов, то есть россиян, украинцев и белорусов, начинает отталкивать «совков» других национальностей. Ведь как, на самом деле, может чувствовать себя казах или армянин, слыша нечто подобное? В мифическом советском мире идея «национального единства» предполагала особый статус только для русской культуры, а теперь оказывается, что среди равных народов есть более равные, которые близки сердцу Кремля.
Негативные чувства становятся тем сильнее, чем больше была любовь и привязанность, которые сейчас превратились в подозрения, не имела ли эта общность изначально расистской окраски, не придумана ли она только «для белых людей». Она не включала и не включает в себя «чурок» — так презрительно называют россияне смуглолицых жителей Средней Азии и Закавказья. Менее грубо их называют Баклажанами Помидоровичами. Российская полиция совершенно открыто использует в своей классификации преступников выражение «лица с неславянской внешностью».
Общеславянский рай
Но у Кремля сейчас нет выхода: он попал в собственную ловушку. Десятилетиями он демонстрировал терпимость к пропаганде славянского единства, и в результате этого за месяц до «революции достоинства» на Майдане больше 60% россиян считали, что «Украина — это не заграница». Такой подход заложил мину замедленного действия под укрепившееся советское представление о многонациональном единстве и создал из Киева огромную проблему. Третий Рим, совершенного этого не желая, создал вторую Византию.
Ведь самый элементарный рефлекс, обусловленный чувством справедливости, приписывает всегда симпатизировать слабому, который подвергся нападению более сильного. Поэтому «совки» подавляющей части бывшей империи (за исключением России) симпатизируют Украине. Социологические опросы, проводящиеся разными центрами, связанными с движением российских интеллектуалов-евразийцев, показывают, что почти две трети жителей постсоветских стран поддерживают украинскую борьбу.
В самой России постсоветским жителям сложно совместить чувство справедливости и славянского единства с осуждением Киева. Пока пропаганде удается сгладить когнитивный диссонанс аудитории заверениями в том, что на Днепре правят «фашисты». В этом ей помогает факт, что Киев своим сопротивлением привлекает российских либералов, демократов и в целом тех россиян, которым не нравится их нынешняя родина. Поскольку демократические идеи уже больше десяти лет играют роль главного пропагандистского врага Кремля, ему легко сейчас доказывать, что на Днепре формируются «антироссийские центры, которыми управляют с Запада».
Но этого объяснения надолго не хватит. Эмиграция образованных и «несоветских» россиян на Украину превращает Киев в центр живой, пульсирующей русской культуры. Такого диссонанса не выдержит ни один «совок».
Ведь «многонациональное единство» органически связано с российской культурой. До сих пор единственным ее источником была Москва, и это совпадало с иерархическим устройством мира типичного поклонника прежней империи. Для него российская столица была венцом всего. Но сейчас появляется вторая столица культуры, вдобавок «мать городов русских» (как называют Киев), которая может оказаться более живой и привлекательной, чем первая — немного закоснелая, ленивая и коррумпированная излишней близостью к власти.
Чтобы сохранить лидерство на постсоветской территории, а это означает в первую очередь власть над душами «совков», Москве придется победить Киев. Третьему Риму, чтобы остаться таковым нужно уничтожить Византию.
