В Вальпургиеву ночь 1986 года я не успел на последний автобус и целую вечность шел пешком домой в Вальбу с рок-фестиваля в народном парке Евле.
Шел дождь.
Единственное, о чем я думал, это что у меня отличная прическа (как уже сказано, дело было в 1980-е). Я быстро заснул тогда — пьяный от вишневого вина, уставший и с цезием-137 в волосах.
Дождь принес с собой привет от небольшого промышленного местечка в 150 милях к югу — крупнейший выброс радиоактивных материалов со времен атомной бомбардировки Японии.
В последующие дни радиационный фон у нас был около 2 микрозиверт. В 20 раз выше обычного. Скоро стало ясно, что мой район — один из наиболее пострадавших за пределами Украины и Белоруссии.
Через 27 лет я посетил Припять, город, где располагалась печально известная атомная станция, и узнал, как все происходило.
Гид водил счетчиком Гейгера над участками с радиацией — все еще интенсивной. Это были места, где приземлялись вертолеты скорой помощи, перевозящие раненых работников станции. Вблизи реактора АЭС на полозья вертолетов попадал плутоний, и они переносили его в зону эвакуации прямо перед известным по многочисленным фотографиям колесом обозрения.
Плутоний — тяжелый металл. Где его положили, там он и лежит. А частицы цезия — легкие. Их поднимали в воздух весенние ветра украинских степей, и они остывали прямо над моей сомнительной прической в Евле.
Припять — странный туристический аттракцион. В настоящее время все разграблено, даже долго стоявший нетронутым торговый центр (от души советую не покупать сухие хлопья для завтрака 1980-х годов, если посещаете Украину).
Зато то там, то здесь разложены детские игрушки. Прекрасная возможность обновить инстаграм для иностранных туристов, которые, подобно нам, приехали, не до конца понимая, что их заставило забронировать билет на автобус — то ли исторический интерес, то ли нездоровое очарование смерти и уничтожения.
Среди моих попутчиков были три американских солдата, которые направлялись в Одессу, чтобы познакомиться с местными женщинами, а также двое британцев, из которых один, по его собственному выражению, «очень интересовался конституциями».
До катастрофы Припять была идеальным советским городом. Модернистски красивый, с большим домом культуры, спортивными объектами и знаменитым парком развлечений для детей.
Работать на атомной станции было престижно.
Там делалось все для удобства персонала.
Если вы хотите узнать, как так вышло, что работники АЭС вместо этого встретились со смертью в апреле 1986 года, то почитайте свидетельства очевидцев в книге «Чернобыльская молитва» Светланы Алексиевич.
До развала Советский Союз успел учредить медаль героям и дать выжившим статус ветеранов. У дороги в Припять стоит памятник всем, кто пожертвовал жизнью. Он возведен лишь в 2006 году — на деньги родственников и коллег эвакуаторов. Молодое украинское государство, которое только и делает, что считает гроши, чтобы хватило на новый защитный саркофаг, не может позволить себе памятники. И памятник необязательно должен считаться красивым, чтобы все могли почувствовать горе, которое он воплотил.
Цезий-137, который мне, вероятно, так и не удалось до конца вымыть из волос, перестанет быть радиоактивным в 2314 году. А плутоний становится безопасным лишь через 24 тысячи лет.
Вот сколько саркофагу в Припяти надо простоять нетронутым, чтобы мы были под защитой.
24 тысячи лет.
Все это время наша планета будет помнить 1980-е годы.
Это злосчастное десятилетие.
Крайне либеральный главный экономист Рональда Рейгана Арт Лаффер (Art Laffer) назначен новым экономическим советником украинского министра финансов. Лаффер — первейший сторонник минимального государства и свободного рынка, способного решить все проблемы. Теперь его задачей будет следить за тем, чтобы и в будущем у Украины хватало денег на нашу защиту.
Я разделяю его позицию в одном-единственном вопросе. У меня радиоактивная прическа, и я видел, как чернобыльская авария развалила норвежское оленеводство, но я все же придерживался политики невмешательства во всем, что касалось атомной энергетики. Работает, и ладно. Все же не так плохо? Как-нибудь образуется.
Но на Украине неолиберализм умирает.
В том числе и мой.
24 тысячи лет.
Как выглядит общество, способное реализовывать подобный проект?
Все, что мы можем знать: он требует огромных жертв.
