В январе 2012 года политолог со стажем из Стэнфорда и главный советник президента Обамы по России в его первый срок Майкл Макфол (Michael McFaul) прибыл с женой и двумя сыновьями в Москву в качестве американского посла. В Пало-Альто и в Вашингтоне Макфолы жили в скромных домах. В Москве их местом жительства стал Спасо-хаус, обширный особняк в стиле неоклассицизма, который был построен одним из самых богатых промышленников Российской империи. Там есть столовая для официальных обедов с арочными сводами и танцевальный зал, где в тридцатые годы американский посол Уильям Буллит (William C. Bullitt) закатывал приемы, на которых дрессированные морские котики подавали шампанское на подносах. А в один памятный день он устроил там настоящий зверинец с белыми петухами, летающими по залу певчими птицами, сердитыми горными козлами и буйным медведем. Один из гостей по имени Михаил Булгаков описал этот шабаш в своем романе «Мастер и Маргарита». Другой, Карл Радек, ставший соавтором советской конституции 1936 года, напоил медведя. Медведь, может, еще и пожил лет десять. Радеку, который поссорился со Сталиным, пожить не удалось.
В свой первый вечер пребывания в Спасо Макфол устало поднялся по лестнице и прошел через величественные залы на первом этаже в жилые помещения на втором. По пути он заметил целую стену, заполненную черно-белыми фотографиями своих предшественников, в том числе, «мудрецов» середины века: Уильяма Гарримана (W. Averell Harriman), Чарльза (Чипа) Болена (Charles (Chip) Bohlen), Джорджа Кеннана (George F. Kennan). Каждый дипломат и ученый, думающий о России, думает и о Кеннане — о его мастерском владении языком, о его холодном и пугающем аристократическом высокомерии, и особенно о его влиянии на стратегические позиции Запада со времен окончания Второй мировой войны до краха советской империи. Кеннан, доживший до 101 года, проработал в СССР послом всего четыре месяца, после чего Сталин объявил его персоной нон-грата и выслал из страны.
У Макфола не было причин ждать такой же враждебности со стороны российского президента Дмитрия Медведева. Будучи экспертом по политике и работая в Совете национальной безопасности Обамы, он был главным архитектором «перезагрузки», которая стала своего рода новой разрядкой в отношениях с Москвой. Когда Обама в сентябре 2011 года предложил кандидатуру Макфола на должность посла в Москве, отношения США с Россией нельзя было назвать сердечными, однако в них преобладала деловая атмосфера. Обама и Медведев проделали солидную работу по сокращению вооружений, по борьбе с терроризмом, по иранской ядерной программе и по войне в Афганистане. К яростному возмущению предшественника и покровителя Медведева Владимира Путина, он даже согласился воздержаться при голосовании в Совете Безопасности ООН по резолюции, разрешающей воздушные удары НАТО по Ливии вместо того, чтобы накладывать вето на такое решение. Но через неделю после официального назначения Макфола Путин заявил, что выходит из тени, и снова будет баллотироваться на пост президента, выборы которого были назначены на март 2012 года. Такая своевольная рокировка ухудшила настроения в Москве и вызвала серию демонстраций на Болотной площади и в других местах в центре Москвы. Лозунг тех протестов был «Россия без Путина».
За три месяца между назначением Макфола и его приездом в Москву очень многое изменилось. Путин, чувствуя себя преданным городским средним классом и Западом, четко дал понять, что намерен перейти в наступление против любых признаков иностранного вмешательства — как реального, так и мнимого. Кремлевскую политику и государственный эфир заполнил грубый и возмущенный антиамериканизм.
Став новым послом, Макфол не мог не знать об этом похолодании. Однако он приступил к работе с присущим ему рвением. «Начал с треском», — написал он в своем официальном блоге. Следующие два года Макфол будет главным американским свидетелем усиления еще более грубой и резкой формы путинизма, а зачастую — его невольной мишенью.
Бывший посол США в России Уильям Бернс (William Burns), работавший затем заместителем у госсекретаря Хиллари Клинтон, по стечению обстоятельств в январе того же года приехал в Москву, и они вместе с Макфолом посетили некоторых кремлевских руководителей. Макфол также представил свои верительные грамоты в российском МИДе. На следующий день у них была запланирована встреча в американском посольстве с известными деятелями из правозащитных кругов и с лидерами оппозиции. Когда Макфол знакомился с программой, он понимал, что это составная часть традиционной «двухвекторной» дипломатии — сначала официальная власть, затем оппозиция. Но он также был в курсе того, что у Путина ухудшается настроение. Путин публично обвинил Хиллари Клинтон в том, что она подала «сигнал» к началу демонстраций на Болотной площади. Он также был знаком с биографией Макфола — что тот издавна поддерживает отношения с либеральными активистами, что он написал целую кипу книг и статей о демократизации.
Макфол нервничал по поводу этих встреч, но, как он сказал позднее, «я человек демократии, а поэтому встречи мы провели». Среди гостей посольства были самые яростные критики Путина, и после встречи с Макфолом и Бернсом представители государственного телевидения забросали их обвинительными вопросами, как будто они только что получили приказ на совершение государственной измены.
В тот вечер самый крупный в России Первый канал открыл по новому послу огонь из крупного калибра своей риторической артиллерии. Острый на язык консерватор Михаил Леонтьев, ведущий программу «Однако», объявил Макфола специалистом не по России, а «чисто по продвижению демократии». В самом язвительном и издевательском тоне, который он только смог продемонстрировать, Леонтьев сказал, что Макфол работал на американские неправительственные организации, пользующиеся поддержкой спецслужб США, что он водит дружбу с антикремлевскими активистами типа «фюрера интернета» Алексея Навального, который — о, проклятье! — какое-то время провел в Йеле. (Слушатель должен был истолковать фразу «какое-то время провел в Йеле» как то, что Навальный учился в инкубаторе русофобских заговоров.) Леонтьев также отметил, что Макфол написал книгу об оранжевой революции на Украине и еще одну под заголовком «Незавершенная революция в России: политические перемены от Горбачева до Путина» (Russia’s Unfinished Revolution: Political Change from Gorbachev to Putin).
«Господин Макфол приехал в Россию, чтобы работать по специальности?— спросил Леонтьев. — Чтобы завершить революцию?»
Подобно любому мастеру пропаганды, Леонтьев искусно сплел воедино правду, полуправду и абсурд, раскрасив все это в мрачные тона. Когда я спросил его недавно о той передаче, он улыбнулся и пожал плечами: «Что я могу сказать? Это было очень кстати. Макфол подставился, и мы этим воспользовались».
Верный сторонник Путина Андраник Мигранян, руководящий в Нью-Йорке аналитическим институтом, который финансируется из России, сказал мне: «Нельзя приезжать и начинать работу послом со встречи с радикальной оппозицией». Он заявил, что это подобно тому, как если бы советский дипломат приехал в Вашингтон и сразу направился к «Черным пантерам» или к «Синоптикам» (революционно-радикальные организации, действовавшие в США в 1960-х и 1970-х годах).
Сначала Макфол воспринял эти нападки как личную обиду, не понимая, что для Путина и официальной Москвы он — просто символ. «То дерьмо, которое вылил на меня Леонтьев — оно преследовало меня все время, что я провел в России. Из меня сделали парня, который приехал в Москву, чтобы раздувать революцию, — сказал мне Макфол. — Между тем, я очень сильно расстраивался из-за этого фиаско, а люди из столицы, чиновники среднего уровня из администрации, они спрашивали, зачем Макфол это делает? Это подтверждает то, что таких людей, как Макфол, нельзя посылать в Москву. Как будто это я испортил российско-американские отношения».
В 1990-х годах, когда Советский Союз уверенно шел к своему распаду, когда рушилась экономика страны, распадалась коммунистическая партия, когда восставали республики, а КГБ замышлял реванш, аспирант Макфол, которому было около 30 лет, постоянно появлялся в московских «продемократических» кругах, тусовался там, задавал вопросы, предлагал свою помощь и давал советы. Это был приятный и энергичный молодой человек с открытым и искренним выражением лица, с лохматыми светлыми волосами, который с усилием говорил по-русски и обладал неукротимой любознательностью. Он вырос в непростой обстановке в горнопромышленном городке в Монтане. Его мать была секретарем, а отец играл на саксофоне «кантри» в музыкальной группе. В Москве, жившей в атмосфере фатализма и скепсиса, Макфол был самым оптимистичным, самым искренним молодым человеком, какого только можно было встретить. Он раздавал переведенные на русский язык наставления типа «Как бороться за выборную должность». Он был полон решимости помогать в установлении в России таких либеральных ценностей и институтов, как гражданское общество, свобода слова, нормы демократии. И это в стране, которая на протяжении тысячи лет знала только абсолютизм, империю и кнут. «Такой вот он — я, — говорит Макфол даже сейчас. — Господин антицинизм. Господин „всё образуется“».
Предлогом для появления Макфола в Москве стало написание диссертации о советско-африканских отношениях. Но на самом деле, ему надоели все эти количественные тренды в его области политологии — застывшие модели, зигзагообразные графики и теория игр. Все это казалось ему страшной абстракцией, когда вокруг царило огромное нервное возбуждение, чреватое бунтом, интрига политических дебатов и дух пробуждения в залах заседаний, провонявших дешевыми сигаретами и влажной шерстью. Москва в то время была неотразимым и шикарным зрелищем для тех, кто обладал хотя бы толикой демократического идеализма и испытывал симпатии к россиянам. Ощущение исторической драмы было безошибочным и легко узнаваемым. «Это было, как в кино», — вспоминал Макфол.
Страны Восточной и Центральной Европы, у которых была более простая история освобождения от советской оккупации, уже вышли из тупика истории (по крайней мере, так казалось), а теперь настоящее гуляй-поле возникло и в столице империи. Макфол увлекся духом революции. Его постоянно можно было видеть на демонстрациях на Манежной площади или на стадионе «Лужники» вместе с молодыми активистами из таких организаций, как «Демократическая Россия» и «Мемориал». Там он присутствовал на публичных форумах и на встречах, где все разговоры были о том, что Михаилу Горбачеву — конец, и что единственный ответ — это Борис Ельцин. Говорили и о том, что это лишь дело времени, и реакционные элементы из спецслужб и компартии обязательно перейдут в контрнаступление — эти серые, злобные люди, которые лишались своего влияния в мире, а также власти, зарплат и привилегий.
Если Макфол и выделял время для чтения, то он чаще всего занимался отнюдь не своим диссертационным исследованием. Он жил в убогом гостиничном номере и корпел над книгой Крейна Бринтона (Crane Brinton) о циклах восстания и реакции The Anatomy of Revolution (Анатомия революции), над трудами Троцкого о большевистской революции и над работой «транзитологов» Гильермо О’Доннелла (Guillermo O’Donnell) и Филиппа Шмиттера (Philippe Schmitter), в которой анализируется процесс перехода одной политической системы в другую. Он читал все, что могло помочь его пониманию происходившего на улицах, того, что он слышал в интервью с московскими политическими деятелями: радикалами, реакционерами, составителями манифестов.
В первый раз Макфол побывал в Советском Союзе в 1983 году, когда учился в Стэнфорде. Студенческий городок в Пало-Альто с его блеском богатства и изобилия подтолкнул Макфола на левый фланг политики. То лето, которое он провел в Ленинградском государственном университете, стало его первой зарубежной поездкой. Там он чувствовал себя легко и непринужденно. После занятий Макфол встречался с диссидентами, общался с молодыми фарцовщиками, которые торговали джинсами и валютой. Есть люди, не видящие в России ничего, кроме немилосердно суровой погоды, хмурых взглядов и сложного языка, который в разговорной речи им кажется грубым и даже угрожающим. Но есть и такие, кого пленяет русская литература, музыка и речь — бесконечные разговоры на вечные темы. Макфол настроился именно на такую, особую волну русской романтики. Но из-за своего необычного увлечения политикой он выделялся в общей студенческой массе. Он безоговорочно верил в то, что сможет принять участие в преобразовании мира.
Таков его склад ума, типично американский. Он был идеалистом, одновременно амбициозным и крайне наивным. Когда Макфол подал заявление на получение стипендии фонда Родса, беседовавший с ним человек взял себе на заметку то обстоятельство, что Макфол вместе со своей интеллигентной и неугомонной сокурсницей Сьюзан Райс (Susan Rice) возглавлял в студенческом городке Стэнфорда движение против апартеида. Они оккупировали здание, требовали изъятия инвестиций. Среди научных интересов Макфола были различные освободительные движения в постколониальной Африке: в Мозамбике, Зимбабве, ЮАР. Его собеседник из фонда спросил о том, как Макфол может претендовать на учебу в Оксфорде на стипендию Родса, когда его благодетель Сесил Родс (Cecil Rhodes) был столпом теории превосходства белой расы?
«Я воспользуюсь ею для свержения режима», — сказал Макфол. В тот раз он и Райс получили кровавые деньги и отправились на учебу в Оксфорд.
С годами, развиваясь как ученый, Макфол начал регулярно ездить в Москву. А поскольку он упорно не желал сидеть в библиотеке, у некоторых русских чиновников появилась уверенность в том, что он работает на западную разведку, делая все возможное, чтобы ускорить крах власти Кремля. Они восприняли его кипучую активность как хитрое и коварное прикрытие.
В 1991 году Макфол приехал в Санкт-Петербург, где пытался организовать семинар по местному самоуправлению. Ему пришлось связаться и договариваться с человеком из мэрии по имени Игорь Сечин. Они друг другу сразу понравились. Оказалось, что, как и Макфол, Сечин интересуется Мозамбиком. Оба они говорили на португальском. Сечин ни словом не обмолвился, что с мозамбикскими делами он знаком в силу того, что в молодости работал советским разведчиком в Мапуто, или что он до сих пор является офицером КГБ. Но Макфол знал, что почем. Во время их разговоров он обнаружил, что Сечин и его считает агентом спецслужб.
То была встреча с определенными историческими последствиями. Спустя много лет, когда Макфол стал послом Обамы в России, Сечина назначили руководить российской государственной энергетической корпорацией с огромными прибылями «Роснефть». Он также стал самым важным советчиком для человека, под началом которого работал в 1991 году: профессионального офицера-разведчика и заместителя мэра по имени Владимир Владимирович Путин.
В тот день, когда Макфол улетал домой, он решил встретиться со своим научным руководителем в Москве Аполлоном Давидсоном. Он поблагодарил Давидсона и сказал, что замечательно провел время и надеется вернуться через несколько месяцев.
«Вы никогда не вернетесь», — сказал Давидсон.
Макфол был потрясен. Снаружи его ждало такси, чтобы отвезти в аэропорт.
«Вы приехали сюда заниматься одним проектом, — сказал Давидсон, — а занимались множеством других дел. Такое больше не повторится».
«На меня завели досье», — сказал Макфол. Лет двадцать назад один его российский знакомый со времен перестройки, который до сих пор занимается политикой, сказал ему: «Я только что прочитал о тебе нечто неприятное — что ты из ЦРУ». Макфол все отрицал, но видел, что его знакомый находится под впечатлением. Ведь на досье был гриф «Совершенно секретно».
«Работая в правительстве, я понял, какой силой обладает папка с грифом „Совершенно секретно“», — сказал Макфол.
В 1996 году президент Ельцин боролся за переизбрание с Геннадием Зюгановым, возглавившим остатки коммунистической партии. За несколько лет пребывания у власти Ельцин подмочил свою репутацию реформатора-демократа. В Чечне он проводил чрезмерно жестокую кампанию массовых убийств. Кроме того, под знаменем приватизации Ельцин дал власть небольшой кучке миллиардеров-олигархов, которые начали грабить российские ресурсы и помогать ему в управлении страной. Демократию в то время очень резко называли «дерьмократией». Рейтинги популярности Ельцина опустились до однозначных чисел. Несколько месяцев казалось, что Зюганов, выступавший с нападками на несправедливости ельцинского режима и ратовавший за старую идеологию, вполне может одержать победу. Макфол, создавший в Москве отделение центра Карнеги, привлек к себе внимание ельцинских кругов, написав статью о том, как Ельцин может победить.
Ельцин часто болел, пил и регулярно выпадал из поля зрения. Свою предвыборную кампанию он отдал на откуп довольно сомнительным фигурам типа своего телохранителя Александра Коржакова. В январе Макфолу позвонил «один человек от Коржакова — назовем его Игорь». Они встретились в «Президент-Отеле», ставшем предвыборным штабом Ельцина. «Знакомые мне люди были на девятом этаже, — рассказывал мне Макфол. — А он был на десятом: металлодетекторы, парни с пистолетами. И он сказал мне: „Я из спецслужб. Я работаю на Коржакова. Я руковожу аналитическим центром“».
В том году Игорь еще раз предложил Макфолу встретиться. «Нам надо тихо и спокойно поговорить о выборах, — сказал Игорь. — Давайте поедем на дачу к Коржакову». Макфол разнервничался, но посредник из ельцинской команды сказал ему: «Вам лучше поехать, чем не поехать». Макфол позвонил жене, которая была в Пало-Альто, и сказал ей: «Если я не вернусь к концу дня, звони в посольство».
Макфол встретился со своим знакомым в Кремле и сел в его служебный автомобиль, стандартную черную «Волгу». Они приехали на дачу, оказавшуюся одной из старых резиденций Сталина. «Тогда вовсю шла чеченская война, и поэтому повсюду было много охраны и люди с оружием», — вспоминал Макфол.
Люди Ельцина начали с Макфолом продолжительную беседу о выборах. В ходе разговора Макфол понял две вещи: что они считают его агентом ЦРУ, и что ельцинские силы могут отложить выборы. Они ясно дали понять, чего хотят от Вашингтона — «сотрудничества». Они сказали, что если выборы будут отменены, Вашингтону следует «закрыть на это глаза и поддержать нас».
Наконец Макфол прервал их и заявил: «Послушайте, я просто доцент из Стэнфорда!»
Игорь ответил: «Стоп! Я знаю, кто вы такой. Я не привез бы вас сюда, если бы не знал».
Эта встреча, по словам Макфола, чертовски напугала его. Он рассказал о ней в посольстве.
С приближением выборов Ельцин уволил Коржакова и начал полагаться на щедрые подачки, на средства массовой информации, а также на стратегические советы узкого круга олигархов, которые провели тайную встречу в Давосе и решили, что не могут себе позволить лишиться своего покровителя.
В день выборов «хорошие парни победили», как сказал Макфол. Ельцин одержал верх. Книга Макфола на эту тему «Президентские выборы 1996 года в России. Конец поляризованной политики» (Russia’s 1996 Presidential Election: The End of Polarized Politics) не только скучна; это попытка обелить их организаторов, и там очень поверхностно говорится о нечистоплотном характере предвыборной кампании. Когда я сказал об этом Макфолу, он не стал со мной спорить, а заявил, что эта книга «показывает противоречие между тем, что ты поборник одной из сторон и в то же время аналитик». По словам Макфола, его друзья из научных кругов полагали, что лучшим итогом могли бы стать свободные и честные выборы; его знакомые из российских политических кругов полагали, что победа Зюганова станет катастрофой, которая в моральном плане даже хуже, чем подтасовки на выборах. «Меня это очень сильно мучило», — сказал он.
Макфол написал и отредактировал много книг о России и политическом переходе. Некоторые из них оказались полезными, некоторые скучными, и ни одна не стала долговечной. С самого начала идеализм и амбиции Макфола уводили его прочь из библиотек и вели в политику и к сильным мира сего. Он начал посещать Вашингтон, где с ним периодически беседовали члены администрации Буша, в том числе сам Буш и Чейни. Неоконсервативные взгляды администрации и либеральный интервенционизм Макфола совпадали в стремлении «продавить повестку демократии» в бывших советских республиках. В 2004 году Макфол давал рекомендации Эдвардсу и Керри во время предвыборной кампании.
В конце 2006 года Макфолу позвонил Энтони Лейк (Anthony Lake), который работал советником по национальной безопасности в администрации Клинтона. Лейк сказал, что собирает группу консультантов по вопросам внешней политики для «следующего президента Соединенных Штатов» — Барака Обамы. Макфол ответил, что он уже занят. Он планировал снова поработать с Эдвардсом.
Через полчаса ему позвонила старая знакомая по Стэнфорду и Оксфорду Сьюзан Райс.
«Я тоже на это подписалась, так что соберись и присоединяйся!» — промурлыкала она.
«У Сьюзан такой характер, что я сказал: „Да, конечно!“ Для меня ставки были низкими. А Сьюзан пришлось уйти от Клинтонов, и они были на нее злы, рассказывая всякие неприятные вещи о нелояльности людей».
Райс уже сформировала нечто вроде теневого Совета национальной безопасности для демократов, где разные умные головы по вопросам внешней политики возглавляли региональные управления. Позже эту группу назвали «инициатива Феникс», намекая на то, что после иракской войны и пожарищ времен администрации Буша американская внешняя политика при президенте-демократе возродится из пепла. Райс объявила, что эта группа в своем мышлении полностью порвала с традиционными противоречиями в американском внешнеполитическом мировоззрении между реалистичной силовой политикой и либеральным идеализмом. Теперь упор надо делать в большей степени не на политику крупных держав, а на такие проблемы как климатические изменения и терроризм, для решения которых нужны международные институты и сотрудничество. Примерно в то же время Райс и Лейк создали консультативный совет для своего кандидата. Макфол возглавил подразделение, которое занималось бывшим Советским Союзом.
Президентская гонка между Обамой и Джоном Маккейном в 2008 году была связана в основном с внутренними вопросами. Россия в повестке практически отсутствовала — до лета 2008 года, когда началась ее война с Грузией. «Маккейн хотел больше конфликта, а мы отыгрывали назад, — сказал Макфол. — В этом состояла вся аналитическая структура кампании…. Мы занимали оборонительные позиции». Макфол был среди тех, кто призывал Обаму ужесточить свои заявления, и они в итоге убедили его.
Этот эпизод произвел впечатление. Близкий советник Обамы по вопросам внешней политики Бенджамин Родс (Benjamin Rhodes) сказал, что научные познания и опыт Макфола создают «контекст», который президент высоко оценил во время кампании и своего первого срока. Они беседовали обо всем, от теории справедливых войн до вопросов развития. И тем не менее, по словам Макфола, в важных дебатах на тему «реализм против интернационализма» он никогда не мог в полной мере понять Обаму. «Для Барака Обамы крайне важно закончить эти две войны» — в Ираке и Афганистане, и «такое отступление на заранее подготовленные позиции полностью в национальных интересах США», отметил Макфол. «Чего я не знал в то время, так это как он относится к вопросу грубых интересов и ценностей».
Во время одного из споров между помощниками в Белом доме Макфол заявил, что странам не нужно дожидаться появления среднего класса, прежде чем приступать к строительству демократических институтов. Макфол вспоминал: «Кто-то сказал, что это интересно, однако президент так не думает. А я сказал: „Это интересно, но если президент так не думает, он ошибается“. Это был острый момент, и я даже подумал, что меня могут уволить». Он рассказал, как спорил на эту тему с советником по национальной безопасности Томом Донилоном (Tom Donilon). «Донилон говорил мне, что Обаме все это неинтересно, что он просто реалист». И тем не менее, Макфол, который не стесняясь высказывает свою точку зрения, отметил, что Обама в своих выступлениях в Каире, Москве и Аккре в 2009 году «приводил мои аргументы о том, почему демократия это хорошая вещь». «Эти его выступления сделали меня оптимистом после того, как все эти мои коллеги говорили, что он просто реалист».
«Обама думает о множестве интересов, — продолжил Макфол. — У него есть идеалистические позывы, которые вполне реальны, а еще есть обеспокоенность по поводу непреднамеренных последствий идеализма. Мы были в комнате Рузвельта во время египетского кризиса, и я спросил: «Что вы думаете об этом?» Он сказал: «Я хочу, чтобы все это произошло быстро, и чтобы парень из Google стал президентом. Но я думаю, что это будет продолжительный и мучительный процесс».
Советники Обамы и политический истэблишмент из Вашингтона долгие часы пытались найти какой-то баланс между президентским восхищением классическими реалистами Джорджем Бушем-старшим и Брентом Скоукрофтом с одной стороны, и выдвижением таких интервенционистов как Макфол, Райс и Саманта Пауэр с другой. В итоге один ведущий эксперт по России, который работал в двух администрациях, сказал мне: «Я думаю, что Обама в своей основе реалист, но ему это неприятно».
В первые два президентских срока с 2000 по 2008 годы Владимир Путин в качестве приоритета рассматривал возрождение сильного государства. Он ограничил власть нелояльных губернаторов регионов, подавил олигархов, которые не вняли его совету не лезть в политику, а также ликвидировал верхушку сепаратистского восстания в Чечне. Он взял под свой полный контроль главные телеканалы и ослабил все оппозиционные партии. Он учредил постмодернистские государственные символы и утвердил гимн, в котором сочетаются черты имперского и коммунистического прошлого. Но он не был идеологом. Клептократия не ценит теоретические трактаты. Она ценит номерные счета в банках. Она ценит стабильность своей собственной системы.
В пору расцвета советской эпохи кремлевские руководители, включая Ленина и Сталина, писали научные труды, диктуя идеологические установки по многим аспектам жизни. В составе Центрального комитета КПСС было управление по идеологии, которое устанавливало правила и законы обо всем, от разрешенной трактовки истории до диссидентов и творческих работников, которых надо было подавлять, сажать или высылать из страны. Но к концу советского периода офицеры КГБ типа Путина относились к коммунистической идеологии почти с таким же пренебрежением, как и диссиденты. «Чекисты в его время смеялись над официальной советской идеологией, — рассказывал мне бывший советник Путина Глеб Павловский. — Они считали ее шуткой». Путин в 1999 году признал, что коммунизм оказался «тупиковым путем, далеким от основного направления цивилизации».
Воспользовавшись резким скачком цен на энергоресурсы, Путин сумел сделать то, чего не сделал Ельцин: он завоевал колоссальную поддержку у населения, выплачивая зарплаты и пенсии, ликвидируя дефицит бюджета и развивая городской средний класс. Не секрет и то, что Путин создал свою собственную олигархию, в состав которой вошли его старые ленинградские товарищи и коллеги из спецслужб. Теперь они заправляли крупными государственными энергетическими компаниями — и грабили их. Это была невообразимо безнравственная система, получившая название «Кремль Инкорпорейтед». Она вызывала возмущение почти у всех, однако атмосфера относительной стабильности, в которой десятки миллионов россиян обрели экономическое благополучие и личную свободу, придала Путину своеобразную авторитарную легитимность.
Это относительное благополучие и личная свобода были неслыханными. Впервые миллионы россиян начали ездить в отпуск за границу, стали получать ипотечные кредиты, покупать иномарки, перестраивать свои кухни и приобретать айфоны. Государству был безразличен образ жизни людей — что они читают, где молятся, с кем спят. В ситкоме «Наша Раша» показан заводской рабочий с Урала гомосексуалист. «Для Штатов или Швеции это было бы неполиткорректно, — сказал мне редактор вебсайта slon.ru Александр Баунов. — Но для России это был настоящий шаг вперед! Его никто не убил!» Государственные СМИ работали под пристальным взором властей, и периодически кого-то арестовывали, дабы показать, где проходит грань. Но возврата к советизму не было. Заместитель главы путинской администрации Владислав Сурков назвал такую систему «суверенной демократией».
Кроме того, в первые годы пребывания у власти у Путина не было агрессивных антиамериканских настроений. Он очень хотел добиться для России участия в мировой экономике и членства в ее институтах. Он первым из зарубежных руководителей позвонил 11 сентября Джорджу Бушу и предложил содействие по Афганистану. Он питал отвращение к влиянию иностранных неправительственных организаций, полагая, что они работают во вред российским интересам, но добивался членства в глобальном клубе. Он даже вел разговоры о вступлении России в НАТО. «Россия это часть европейской культуры, — заявил он в 2000 году корреспонденту Би-Би-Си. — И я не могу представить свою страну в отрыве от Европы и от того, что мы часто называем цивилизованным миром. Поэтому мне трудно представить себе НАТО в качестве врага». Но такой дух относительного дружелюбия сохранился ненадолго.
В 2009 году, когда Путин передал бразды президентского правления Медведеву, он принял Обаму в своей загородной резиденции и прочитал американскому президенту лекцию по истории американской лжи. Прошел час, прежде чем Обама сумел вставить что-то, кроме «здравствуйте». Присутствовавший на той встрече Макфол сказал: «Это было грубо и неправильно, но такова его теория мира». Путин потребовал, чтобы Соединенные Штаты уступили ему бывшие советские республики — и прежде всего Украину — чтобы их можно было включить в сферу российского влияния. У него было ощущение, что Соединенные Штаты со своей чрезмерной гордыней, появившейся у них после холодной войны, помыкают Россией, что они воспользовались ее слабостью, чтобы проигнорировать протесты Ельцина и разбомбить Белград и Косово. Горбачев всегда говорил, что США в ответ на его согласие на объединение Германии обещали не расширять НАТО в восточном направлении. В 2004 году в состав Североатлантического альянса вошли семь новых стран — Словакия, Румыния, Болгария, Словения и три прибалтийских государства. Путин воспринял это как личное оскорбление и как геополитическую угрозу. А затем в том же году на Украине произошла оранжевая революция, в которой Путин усмотрел проект Запада, предвещающий наступление на Россию.
Когда после непродолжительного правления Медведева Путин вернулся в 2012 году в президентское кресло, он воспринял антикремлевские протесты как отголосок киевских событий. У демонстрантов не было ни четкой идеологии, ни лидеров. В протестах участвовали в основном представители городской творческой интеллигенции и офисного класса. В их действиях не было той согласованности и стойкости, которая наблюдалась в рядах протестующих на других площадях — Таксим, Тахрир, Майдан, Вацлавская площадь. И тем не менее, Путин не мог их одобрить. Как сказал мне его бывший помощник Глеб Павловский, Путин питает отвращение к спонтанности в политике. «Путин анти-революционер до мозга костей, — заявил он. — Произошедшее на киевском Майдане в 2014 году было ему абсолютно противно».
Много читая о царской России, Путин формировал более последовательный взгляд на историю и на свое место в ней. Он все чаще начал отождествлять себя с судьбами России. Не будучи настоящим идеологом, Путин, тем не менее, превратился в оппортуниста, цитируя Ивана Ильина, Константина Леонтьева, Николая Бердяева и прочих консервативных философов, чтобы придать своим заявлениям последовательный и преемственный характер. Одним из его любимых политиков в Российской империи стал Петр Столыпин, служивший премьер-министром при Николае II. Столыпин тоже говорил: «Нам нужна великая Россия. Дайте ей двадцать лет, и вы не узнаете нынешней Poccии». Это было в 1909 году. В 1911 году Столыпин был убит революционером в Киеве. Но Путин полон решимости не дать никому лишить его такой возможности. «Дайте мне двадцать лет, — сказал он, — и вы не узнаете Россию».
Но теперь вместо того, чтобы способствовать развитию бизнеса и креативного класса в крупных городах, он ополчился против них. Путин поливает их грязью на телевидении, ослабляет их вводимыми ограничениями, обысками, арестами и избирательными тюремными сроками. Он оказался на стороне российского большинства с его глубоко консервативными позывами, предрассудками и складом ума. «Была идея добиться поддержки большинства, отделив его от меньшинства, — сказал мне консервативный обозреватель из газеты „Известия“ и редактор вебсайта politconservatism.ru Борис Межуев. — Сделано это было грубо».
Речи Путина наполнены враждебностью, он набрасывается на Запад за неисполнение обещаний, за обращение с Россией как с побежденным «вассалом», но не как с великой страной, за его неспособность отличить добро от зла. Он осудил США за их действия в Хиросиме и во Вьетнаме, в Ираке и Афганистане, на Балканах и в Ливии. Он запретил американцам усыновлять российских детей, заявив, что «наши» дети подвергаются жестокому обращению со стороны небрежных и бессердечных иностранцев. По мнению Путина, Запад двуличен, высокомерен и распущен. Поэтому он укрепляет свой союз с Русской православной церковью ради возрождения «традиционных российских ценностей». Он утвердил ряд новых законов, касающихся лиц «нетрадиционной» сексуальной ориентации. Это так называемые законы против пропаганды гомосексуализма. Когда политически активные феминистки и исполнительницы из группы Pussy Riot ворвались в храм Христа Спасителя, чтобы исполнить свой «панк-молебен» (Путина прогони), система знала, что делать. Глава церкви патриарх Кирилл осудил их за богохульство, а суд, находящийся в полной зависимости от Кремля и являющийся его карательным инструментом, вынес им драконовские приговоры. Путин все чаще начал говорить о «традиционных русских ценностях» и об уникальности русской «цивилизации», которая не знает границ.
Начала формироваться идеология, мировоззрение. Путин теперь ставил Россию в центр антизападной и социально консервативной оси, рассматривая ее в качестве защитного оплота от угрожающей Америки. «Конечно, это консервативная позиция. Но, говоря словами Николая Бердяева, смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию», — заявил он в своем прошлогоднем выступлении.
Нападки на Макфола стали для того полной неожиданностью, поскольку он считал, что в качестве посла ведет себя весьма осторожно. Он никогда не ходил на демонстрации. Он старался держаться в стороне от Алексея Навального.
Тем не менее, назвать его тихим американцем нельзя. Хиллари Клинтон требовала от американских дипломатов использовать социальные сети, и он в этом деле проявлял особую пылкость, активно работая в Facebook и Twitter как на русском, так и на английском языке. Молодая либеральная интеллигенция полюбила Макфола за его открытость и доступность. А люди Путина посчитали его поведение странным, инфантильным и враждебным.
Когда судили Навального по надуманным обвинениям в присвоении денег незаконным путем, Макфол обратился к нему напрямую: «Я смотрю». А когда репортеры выслеживали Макфола на улицах, пытаясь лишить его самообладания, он обычно вступал в конфронтацию со своими мучителями вместо того, чтобы действовать дипломатично. А поскольку Макфол порой неуверенно использует русские идиоматические выражения, он порой казался человеком неуверенным и непостоянным.
Одним зимним вечером он отправился на встречу со своим старым знакомым по 90-м годам правозащитником Львом Пономаревым, и допустил ошибку, позволив втянуть себя в бурные дебаты с «репортером» НТВ, одного из раболепных и преданных власти телеканалов. Он обвинил репортера в том, что тот каким-то образом узнал о его местонахождении через незаконные средства слежки: «Вам не стыдно?» В какой-то момент он выпалил, что нарушаются его дипломатические права, что Россия «оказалась дикой страной». Позднее он заявил в «Твиттере»: «Я не профессиональный дипломат». Это было явно не на пользу главному врагу Путина Навальному, который написал свое сообщение в «Твиттере»: «Я не понимаю Макфола. Он обладает дипломатической неприкосновенностью. Он может на вполне законных основаниях избить этих журналистов с НТВ. Давай, Майк!»
В другой раз Макфол заявил в «Твиттере» на русском языке, что направляется на какое-то мероприятие в «Ебург». Он хотел на молодежном сленге назвать таким образом Екатеринбург. К сожалению, «еб» это корень слова, означающего совокупление, и его твит прозвучал весьма неприлично.
Столь неловкие моменты стали настоящим подарком для Путина и его окружения, которые хотели вывести из равновесия Макфола, а вместе с ним и администрацию Обамы. На одном кремлевском приеме, где Путин предложил тост за национальную независимость, российский друг Макфола сказал послу, что ему следует «залечь на дно», потому что он «ступил на тонкий лед».
«Что ты имеешь в виду?» — спросил Макфол.
«Я виделся с Путиным, и он сказал: „Что с этим парнем? Он похож на настоящего подстрекателя“. Путин намекнул, что надо вести себя аккуратнее».
У себя в посольстве Макфол писал крайне пессимистические докладные записки о направлении движения российско-американских отношений. По вечерам он поднимался наверх по лестнице, и видя фотографию Кеннана, думал, что и его могут выдворить из страны.
После переизбрания Обамы в 2012 году Макфол был одним из тех, кто настаивал, чтобы президент посетил Москву и посмотрел, как можно вести дела с Путиным. «Колеса закрутились, мы получили дату визита, и теперь наша задача заключалась в том, чтобы составить содержательную повестку визита, сделав его оправданным, — сказал Макфол. — Это была последняя попытка наладить обсуждение по каким-то вопросам, по контролю вооружений, по ПРО. Но дошло до того, что я начал сомневаться в целесообразности приезда президента. Визит показался мне пустой тратой времени. И я подумал, что президенту лучше вообще не приезжать».
Затем из Гонконга в Москву прилетел Эдвард Сноуден. Русские встретили его с плохо скрываемой радостью. Встречу в верхах отменили. «И внезапно мы оказались совсем в другом мире», — заявил Макфол.
Зрительные образы путинизма с его зловещими предостережениями о политическом хаосе и внешнем вмешательстве были заметны уже давно. Достаточно было посмотреть телевизор. В 2008 году государственное телевидение показало дешевую и броскую документальную драму под названием «Гибель империи: Византийский урок». Его продюсером и ведущим стал священник Русской православной церкви Тихон (Шевкунов), чей приход в Сретенском монастыре находится неподалеку от Лубянки, где расположена штаб-квартира КГБ. Ходят слухи, что знающий Путина долгие годы Шевкунов является духовником, или духовным наставником президента. Фильм претендует на звание исторического повествования о крахе Византийской империи от рук предательского Запада, но не турок-османов, которые захватили Константинополь в 1453 году. Фильм является грубой аллегорией, и в нем, как отмечает историк Византии Сергей Иванов, император Василий является «очевидным прототипом Путина, богатый человек Евстафий это явный намек на брошенного за решетку олигарха Михаила Ходорковского, а в Виссарионе Никейском легко можно узнать другого магната, Бориса Березовского». И так далее. Фильм Шевкунова по сути дела говорит о необходимости противостоять влиянию Запада и крепить централизованную власть в России.
Такого рода явления сегодня получили широкое распространение. Эфир заполнен нападками на вероломных российских либералов и на американские махинации. Дмитрий Киселев, возглавивший новое информационное агентство Путина «Россия сегодня», а по воскресным вечерам ведущий на телевидении программу «Вести недели», является искусным и беззастенчивым проводником кремлевской линии. Киселев со своими театральными жестами и блестяще отработанными вкрадчивыми интонациями рассказывает своим зрителям, что Россия это единственная страна в мире, которая способна превратить США в «радиоактивную пыль», что законы против пропаганды гомосексуализма недостаточно суровы, и что Украина это не настоящая страна, а «виртуальная». Когда я отметил манеру поведения Киселева на экране во время своего недавнего визита к нему, он был доволен: «Жесты доходят прямо до подсознания безо всякого сопротивления».
В 1991 году Киселев обрел известность, отказавшись выходить в эфир и излагать кремлевскую версию событий в Прибалтике, где произошло нападение на участников движения за независимость. Но сейчас он с огромным энтузиазмом, и зачастую злобно и сердито выступает в защиту государства.
«Я сохранил способность эволюционировать, — сказал он мне. — Тогда мы верили, что сможем построить демократию без государства…. Люди говорили: „Ну и что, мы просто будем сборищем маленьких Латвий“. Но общество начало меняться, и я являюсь отражением таких перемен».
Во время оранжевой революции Киселев работал телеведущим в Киеве, и он вспоминает, какое отвращение у него вызвал этот переворот, спровоцированный, как он говорит, коварным вмешательством Америки. «Западная журналистика в значительной мере воспроизводит ценности, — сказал Киселев. — Когда я увидел тот ужас на Украине и вернулся в Россию, я понял, что нам надо производить ценности…. Не Путин сделал меня таким, а оранжевая революция». Будучи мастером напыщенного сарказма и апокалиптической риторики, Киселев затмил собой Билла О’Рейли (Bill O’Reilly) (американский журналист, консервативный политический обозреватель — прим. перев.), а как теоретик-конспиролог он посрамил Гленна Бека (Glenn Beck) (американский консерватор, журналист, политический комментатор, резко критикующий Барака Обаму — прим. перев.). Он рассказывает зрителям, что на Украине полно фашистов, что Госдепартамент США поддерживает революцию, и что жизнь там «не стоит и копейки». Вместе с тем, он утверждает: «Представление меня в качестве министра пропаганды само по себе является формой пропаганды».
Киселев отрицает, что напрямую получает указания из Кремля, однако его назначил Путин, и он не испытывает никаких иллюзий относительно того, чего от него ждут. Когда он разражается антисемитской тирадой против оппозиционного журналиста или высмеивает американских руководителей, он делает то, для чего его назначили. Киселев человек хитрый, циничный и хорошо информированный. Когда мы познакомились, он быстро сообщил мне, что видел запись речи, с которой я выступил пару лет назад в Москве. «Вы заворожили публику, вы сделали из них зомби! — самодовольно заявил он. — Она смотрела на вас как на удава!»
Когда я заметил, что тональность выступлений Путина изменилась, он сказал: «Я согласен. Путин сейчас больше говорит об идеологии, о системе ценностей и о духовных корнях России. В этом смысле он тоже человек медленно эволюционирующий. Он стал президентом неожиданно. Он не готовился к своей роли. Ему пришлось реагировать на вызовы по ходу дела. Сначала ему пришлось заново укреплять государство. Теперь он вселяет новую энергию, которую можно почерпнуть в национальном характере и системе ценностей, укоренившейся в нашей культуре».
Киселев заявил в эфире, что в ряду своих предшественников из двадцатого века Путин сопоставим только со Сталиным. Он сказал это в качестве комплимента.
Спустя почти четверть века после падения империи Путин запустил в дело идеологию озлобления. Ее подхватили те, кто в 1991 году впал в отчаяние не из-за утраты коммунистической идеологии, а из-за потери имперского величия, и кто с тех пор живет с «послеампутационным синдромом», как часто говорят русские. Это боль от утраты Центральной Азии, Кавказа, Прибалтики. Это боль от ослабления. И они хотят взять реванш за свое унижение.
«Двадцать пять лет назад люди на Западе были удивлены тем, насколько спокойно россияне восприняли распад Советского Союза, — сказал консервативный обозреватель Борис Межуев. — Им казалось, будто мы сами за это проголосовали! Однако народу было сказано, что все, ради чего он трудился, за что боролся, это полная ерунда. Людям было сказано, что государство, в котором они жили, было основано на несправедливой идее, что идеология это миф, что Запад им друг. То есть, совершился полный переворот идей и представлений. Запад недооценил потрясение. И с последствиями этого мы сталкиваемся только сейчас».
В поведении Путина есть некий оттенок открытого неповиновения, даже безрассудства. Как сказал мне консервативный комментатор Станислав Белковский, «было понятно, что действия в Крыму приведут к санкциям, к оттоку капитала, к снижению авторитета России. Но те, кто поддержал агрессию, об этом не задумывались. Прозвучал имперский горн. Но мы клептократия третьего мира, прячущаяся за имперскими символами. Для настоящего возрождения империи у нас нет ресурсов».
Тем не менее, неоимперские голоса звучат громко, и их активно внедряют в эфир. Как-то раз я отправился на встречу с Александром Прохановым, редактором крайне правой газеты и писателем, с которым мы знакомы с конца восьмидесятых. В советское время его называли «соловьем Генштаба», писателем, уполномоченным вести славную летопись атомных подводных лодок и стратегических бомбардировщиков, а также посещать поля сражений холодной войны в Кампучии и Анголе. Он восхвалял военно-промышленное государство Сталина и достижения советской власти. «Никто, — говорил он мне, — не может описать ядерный реактор так, как я».
Проханов презирает Горбачева и Ельцина. Горбачева — за его слабость и неуважение к советской системе, а Ельцина — за «опустошение государства». Он не просто поддержал организованный в 1991 году путч против Горбачева, но и стал главным автором зловещего обращения «Слово к народу» незадолго до того, как Горбачева поместили под домашний арест в его крымском особняке, а в центр Москвы вошли танки. Он начал издавать газету «День», которая стала сборником исступленной демагогии всех сил, находящихся в оппозиции к демократии. На ее страницах выступали ратующие за империю сталинисты, националисты с лозунгами «Россия для русских», национал-большевики, всякие неприятные личности, объясняющие все российские беды масонскими заговорами, действиями «международного еврейства», Джорджа Сороса, Совета по международным отношениям, Бильдербергского клуба. В какой-то момент газету стали издавать по-новому, назвав ее «Завтра».
Сегодня Проханову за семьдесят. В ельцинские годы «демократические» СМИ редко приглашали его в свои студии. Но сегодня соловей поет звонко и на всю страну. Он регулярно появляется в ток-шоу и выступает в дебатах в прайм-тайм. Это явно целенаправленная попытка режима дать ему возможность изложить господствующие и одобренные идеи. Когда в ходе дебатов против Проханова выставляют какого-нибудь либерала, зрители неизменно подавляющим большинством поддерживают прохановские доводы.
«Я скучаю по 90-м! Это были лучшие годы! — сказал он с притворным отчаянием. — Я был в оппозиции и один сражался с целой системой! А теперь я часть системы».
Я спросил, не эксплуатирует ли его правящий режим, и Проханов снисходительно улыбнулся.
«Используют всех, и вас тоже, — заявил он. — Мы придаем системе каркас, форму. Мы объясняем системе, почему она великая, почему она расцветает. Мы говорим, что она существует по божьей воле. И система от этого оживляется». Прежде всего, Проханова восхищает сила Путина, проявляющаяся как в его имидже, так и в политике.
Путин пришел к власти благодаря Ельцину, но он без колебаний отдалился от своего недомогающего покровителя. Билл Клинтон в самом конце своего президентского срока посетил Путина в Кремле, и в какой-то момент Путин повел его на экскурсию по обширным и величественным помещениям. (По сравнению с Кремлем Западное крыло Белого дома смотрится как магазин подержанной мебели.) Сначала они прошли в спортзал, заполненный самыми современными снарядами. «Я провожу здесь много времени», — заявил Путин, уже в то время гордившийся своим телом. Затем они проследовали по длинному коридору в другую комнату. Она была мрачная, запущенная, с больничной кроватью, респиратором и тележкой, заполненной разными лекарствами и медицинскими принадлежностями. Путин повернулся к Клинтону. «Здесь много времени проводил предыдущий президент», — сказал он.
Демонстрация Путиным своего голого торса за границей воспринимается как шутка, однако для его сторонников, таких как Проханов, сила и ее проявления это основа путинизма. «Путин предотвратил распад России, — сказал Проханов, вторя широко распространенному убеждению. — В нем я увидел черты традиционного российского правителя. Он нанес удар по олигархам, которые властвовали над Ельциным. Они наливали Ельцину водку, спаивали его и заправляли страной. Путин уничтожил ельцинскую элиту и создал новую — из числа силовиков». Это руководители спецслужб и военачальники.
Во время антипутинских протестов два года тому назад Проханов участвовал в контр-демонстрациях, которые проводились в Москве. «Эти молодые либералы хотели избавиться от Путина, и практически ему была уготована участь Каддафи. Налицо был дисбаланс в политических и идеологических силах. Либералы доминировали повсюду, в средствах массовой информации, в культуре, в экономике, и Путин решил исправить это нарушение равновесия. Поэтому он начал укреплять патриотические силы».
Проханов может и замечает поощрительные сигналы, но не делает вид, будто часто видится с Путиным. («Моя связь с Путиным мистическая. Мы встречаемся во снах. Это лучшее место. Там никто не подслушивает».) Вместе с представителями связанных с Кремлем институтов, таких как вооруженные силы, спецслужбы и Русская православная церковь, он учредил группу интеллектуалов под названием «Изборский клуб». В 90-е годы Ельцин обратился к группе интеллектуалов с просьбой помочь ему сформулировать новую «российскую идею», которая основывалась главным образом на либеральной, западной концепции нации. Дело закончилось ничем. Сейчас, когда такие понятия как демократия и либерализм в загоне, говорит Проханов, объединения, подобные «Изборскому клубу», стали «оборонным предприятием, где мы создаем идеологическое оружие для противостояния Западу». По его словам, клуб недавно создал свое отделение на востоке Украины, и возглавили его пророссийские сепаратисты. «Либералы раньше руководили всеми сферами, — сказал Проханов. — Но теперь мы их вытесняем».
По мнению таких идеологов как Проханов, тысячелетняя российская история определяется этапами подъема, падения и возрождения империи. «Эти империи расцветают, усиливаются, а затем падают в пропасть, оставляя за собой черную дыру, — заявил он. — И в этой черной дыре исчезает государственность. Но затем государство возрождается под воздействием неких таинственных сил». На сегодня, объяснил Проханов, у нас есть четыре великих империи. На первую, ставшую конфедерацией княжеств с центром в Киеве, в тринадцатом веке напали татары. Затем возникло Московское царство, в котором правил Иван Грозный, и которое в начале восемнадцатого века Петр I превратил в империю. Затем был трехсотлетний период правления Романовых, которые уступили место большевикам в 1917 году. И наконец, говорит Проханов, Сталин «вытащил российскую государственность из этой черной дыры, поставил государство на ноги, построил заводы, дал стране ученых, победил Германию в Великой Отечественной войне и покорил открытый космос». Эта империя под названием Советский Союз рухнула в 1991 году. И опять на десять лет возникла черная дыра. «Ельцин это черная дыра в современной истории России», — заявил Проханов. При Путине российская государственность возродилась. В своей последней книге, которую он мне подарил, Проханов написал отступление, адресованное Путину, назвав его «Симфонией „Пятой империи“».
Проханов с удовольствием делает вывод, что Россия вступает в длительную войну с Западом. Это холодная война, а возможно, и того хуже. «Всегда есть опасность худшего, — сказал он. — Это даже хуже ядерной войны, и это бездушная капитуляция». При Горбачеве и при Ельцине, заявил он, Запад, действуя через своих шпионов и дипломатов, через предательские сделки со слабыми российскими руководителями, сумел добиться своей цели — разрушения государства. Запад, сказал Проханов, «уничтожил Советский Союз, не сбросив ни одной бомбы».
Ничто так не воодушевило подобных Проханову интеллектуалов — и десятки миллионов их соотечественников — как решение Путина пренебречь международным мнением и аннексировать Крым. Проханов заявил, что встретил эту новость «восторженно». Один из его любимых авторов в газете «Завтра» Игорь Стрелков бывший агент российской разведки, который сегодня руководит сепаратистами в Донецке. Многие считают, что он один из тех, кто виновен в уничтожении самолета Малайзийских авиалиний МН17. В день катастрофы Проханов написал настоящую оду Стрелкову на вебсайте «Завтра». Он заявил, что борьба русских на востоке Украины это сражение за «высшую справедливость», и сравнил «русского воина, витязя, идеального героя» Стрелкова с прославленными генералами из истории страны. Для Проханова прославлять вооруженного агента вполне естественно, а война за Украину для него это дело высшего принципа.
«Это великая страна, но только с произвольными границами, — сказал он. — Люди захватывали наши территории, делили их на куски. Кто-то привык к такому положению вещей и не заметил, как у него отрубили конечности, в том числе, очень приятную конечность между ног. Так было и с Украиной…. Русским пришлось выбирать: портить свои отношения с Западом, которые были тем самым топором, что рубил Россию на куски, или действовать бесстрашно, потому что сейчас у России есть свой собственный топор».
«Когда мы видим, что происходит в Ираке, мы понимаем, что Америка бессильна ответить на это, — продолжил Проханов. — Америка принесла хаос на Ближний Восток. У „Аль-Каиды“ появилось свое собственное государство. Но теперь Обама не хочет посылать бомбардировщики для его уничтожения. Теперь уничтожать его надо нам, бедным русским. Вам не стыдно?»
Проханова вряд ли можно назвать нетипичным деятелем на сегодняшней идеологической сцене в России. Как и теоретика геополитики, мистика и возвышенного чудака Александра Дугина, который публикуется в газете Проханова. Когда-то он был таким же маргиналом, как и последователи Линдона Ларуша (Lyndon LaRouche), с карточным столом и кипой листовок. Он появлялся в основном на телеканале «СПАС», являющемся органом Русской православной церкви. Но сейчас государство часто приглашает его на официальное телевидение.
Дугину за пятьдесят, и он носит бороду как у Достоевского. Его отец, говорит он, «наверное», служил в военной разведке. Родители развелись, когда Дугину было три года. Он ненавидел советское общество. Он ненавидел свою семью. «Я ненавидел мир, в котором появился на свет», — говорил он. В юном возрасте он стал одним из эксцентричных кухонных интеллектуалов, которые одинаково презирали и коммунизм, и Запад. «Это были какие-то психи», — рассказывал мне Дугин. Он учился в Московском авиационном институте, но его выгнали оттуда за антисоветчину и крайне правые политические взгляды.
На интеллектуальном пути у Дугина в разные времена были непродолжительные интрижки с язычниками, священниками, монархистами, фашистами, необольшевиками и империалистами. Он восхищается крайне правыми европейскими теоретиками типа консерватора времен Веймарской республики Карла Шмитта (Carl Schmitt), а также различными движениями европейских «новых правых». Он является последователем французского философа середины 20-го века Рене Генона (René Guénon), который поддерживал доктрину традиционализма. Эта доктрина оплакивает упадок человека со времен сотворения мира и отвергает современность и рационализм. Наибольшее влияние на Дугина оказывают евразийцы, которые считают Россию уникальной цивилизацией, не являющейся ни европейской, ни азиатской, но имеющей собственную «особую судьбу» и нравственное величие.
Мир по Дугину разделен на консервативные сухопутные державы (Россия) и либертарианские морские державы (США и Британия). Они как вечный Рим и вечный Карфаген. Морские державы пытаются навязывать остальному миру свою волю, а также свой декадентский материализм. Эта борьба находится в центре истории. По мнению Дугина, Россия должна выйти из своей продолжительной постсоветской депрессии и самоутвердиться, став на сей раз центром евразийской империи и выступив против темных сил Америки. А это означает войну. Дугин отвергает расизм нацистов, однако одобряет их иерархический порядок, их романтику смерти. «Нам нужна новая партия, — написал он. — Партия смерти. Партия тотальной вертикали. Божья партия, русский аналог „Хезболлы“, которая будет действовать совсем по другим правилам и видеть совершенно иную картину».
Несмотря на такой экстремизм Дугина, за последние десять лет он нашел сторонников в рядах российской элиты. По словам израильского ученого Игаля Ливеранта (Yigal Liverant), а также по мнению других источников, работы Дугина читают в российской военной академии. Он работал советником у бывшего председателя российского парламента Геннадия Селезнева. В его основанное в 2001 году Международное евразийское движение входят члены правительства и представители официальных СМИ. Дугин объявил о своей «абсолютной» поддержке Путину, а когда он публично излагает свои политические позиции, то говорит о самой жесткой линии поведения, особенно в отношении Грузии и Украины. В 2008 году его назначили директором Центра консервативных исследований при Московском государственном университете. Он хвастался тем, что «Путин все больше и больше походит на Дугина». Действительно, Путин все больше и больше говорит об обширности России, о российской исключительности, о России как о нравственной парадигме.
Но когда я спросил Дугина о его связях с Путиным или о его влиянии на президента, тот категорически отверг какую бы то ни было «персональную связь» с ним. «Я сомневаюсь, что он знает, кто я такой, — заявил он. — Мое влияние на политику равно нулю, на власть — тоже нулю. Я работаю только над своим платоническим видением вещей». Тем не менее, мистические струны такого видения уже довольно громко зазвучали в российском обществе.
Дугин начал ездить на Запад в 1989 году. Большую часть времени он посвящал визитам к единомышленникам из числа лидеров движения «новых правых», таких как Ален де Бенуа (Alain de Benoist). Но о проведенном там времени он отзывался с отвращением. Париж и Берлин в 1989 году были «хуже, чем Советский Союз». Меркантилизм уничтожил ту европейскую культуру, которую он любил, и низвел граждан Европы до состояния «глубочайшего одиночества». Что касается американцев, то он нашел их «честными, понятными, прагматичными и очень свободными». «Они не настолько безнравственны, лицемерны и испорчены, как Европа — но в то же время, они абсолютно неправы в метафизическом смысле. У них там культ реального зла. То, что они считают самой важной ценностью — индивидуализм — это совершенно неправильно…. Я думаю, что американское общество просто безумное».
За день до моей поездки к Дугину его таинственным образом отстранили от преподавательской работы в университете. Видимо, он зашел слишком далеко. Выступая в прямом эфире, он призвал российские войска всей мощью армии ударить по Украине и «убивать, убивать, убивать». В социальных сетях Дугин выразил глубокое разочарование тем, что Путин ограничился аннексией Крыма и не пошел дальше.
Дугин считает Путина человеком внутренне разделенным. Есть «солнечный Путин» — русский патриот и убежденный консерватор, и есть «лунный Путин», который является прозападным конформистом. Дугин поклоняется солнцу. Его удовлетворит только захват и аннексия Украины.
В Москве, переживавшей эпоху возрождения по-путински, Майкл Макфол не мог даже надеяться на какие-то наступательные действия. С каждым месяцем жизнь в Москве становилась для него и для его семьи все более тревожной.
«Они проводили против меня всяческие операции», — сказал мне Макфол, когда мы встретились зимой на Олимпиаде в Сочи. Русские, предположительно из числа платных провокаторов, писали в социальных сетях о Макфоле все что угодно — что он шпион, что он педофил. Его угрожали убить. Время от времени за машиной Макфола следовали агенты российских спецслужб. Они даже приходили на футбольные матчи, где играли его сыновья. Семья ощущала себя как в осаде. «Они хотели, чтобы мы знали о их присутствии, — сказал Макфол. — Они делали все возможное, чтобы мы ощущали их присутствие, чтобы запугать нас».
Макфол с радостью наблюдал за тем, как некоторые из его старых друзей-правозащитников типа Льва Пономарева сохранили верность дружбе и своим принципам. Но многие продались за деньги или милости Кремля. Люди, с которыми он познакомился двадцать с лишним лет назад в демократическом движении, кормились теперь из кормушки авторитарной власти и различных связанных с ней коммерческих корпораций. Это были кремлевские чиновники и советники, нефтяные и газовые магнаты, а также чрезвычайно послушные интеллектуалы. Один из его ближайших друзей по прежним временам Сергей Марков, вместе с которым они написали книгу «Трудные роды российской демократии» (The Troubled Birth of Russian Democracy), стал путинским приверженцем.
Марков, который весьма прилично говорит по-английски, часто выступает на иностранном телевидении, отстаивая кремлевскую линию. Компанию Blackwater он обвинил в убийствах ни в чем не повинных украинцев на Майдане. Он заявил, что российские врачи создают «особое лекарство», чтобы лечить геев и лесбиянок, возвращая им «нормальную сексуальную ориентацию». И он всегда готов выступать с нападками на Обаму.
В прежние времена я тоже был знаком с Марковым, как и Макфол, и мне трудно было поверить, что он стал таким реакционным, таким бессовестным. Я спросил его о странных высказываниях на телевидении про гомосексуалистов. Действительно ли это правда — что российские врачи создают специальное лекарство для «исправления» геев?
«Буду говорить откровенно, — сказал он. — Российская медицина над этим не работает. Я не хочу говорить о геях — но меня всякий раз спрашивают о них! Я лично считаю, что гомосексуальность это часть человеческой природы и ума. И я полагаю, что гомосексуальность стоит за каждой чертой человека, один процент, два процента, и что она может развиваться при определенных обстоятельствах. Извините, но я приведу сильное сравнение — это как садизм. Садизм, он в психологии у каждого человека. Но он может развиться только при некоторых обстоятельствах. Если кто-то становится гомосексуалистом, то я считаю, что это плохо для него…. Кто-то может заявить: „Я горжусь тем, что я гей“. Ладно, могу в это поверить. Но если кто-то говорит: „Я счастлив, что я гей“, я в это не верю. Это просто неправда».
У Маркова множество должностей в научной сфере и советнических постов в правительстве. Когда я встретился с ним у него в кабинете, он признался, что стал «немного конспирологом» в своих мыслях. По его словам, «международная олигархия в лице Сороса, Рокфеллеров, Морганов — все эти большие, богатые семьи и сети» поддерживают попытки свергнуть Путина. «Они хотят взять под свой контроль российские газовые и нефтяные ресурсы». «Путину понятно», что такой заговор существует.
Сам Путин тоже не прочь выразить свои чувства по поводу этих тайных интриг. Когда в Москву впервые приехал госсекретарь США Джон Керри, он с Макфолом отправился к Путину. В какой-то момент Путин пристально посмотрел на Макфола, сидевшего напротив, и сказал: «Мы знаем, что ваше посольство работает с оппозицией в попытке ослабить меня».
«Что вы имеете в виду?» — спросил Керри.
«Мы знаем об этом», — повторил Путин.
«Он не стал вдаваться в детали, — сказал Макфол. — Он смотрел прямо на меня…. Таким угрожающим взглядом, как бы говорящим „Мы все равно возьмем верх“».
4 февраля Макфол объявил, что покинет пост посла после завершения сочинской Олимпиады. Возмущенная законами о запрете гомосексуальной пропаганды, администрация Обамы понизила ранг делегации, отправляемой на Олимпийские игры. В Сочи не поехал ни один высокопоставленный руководитель, а администрация сделал так, чтобы самыми заметными фигурами в составе делегации были атлеты-геи. Когда я завтракал с Макфолом в Сочи, он дал понять, что старается быть незаметным и через несколько дней уедет. Семья дожидалась его в Пало-Альто. Такой добродушно-веселый человек как Макфол все же может иногда проявить раздражение и гнев. В Сочи он казался просто мрачным. В Москве Макфол проработал два года, а это немалый срок, и в свою работу он вложил всю душу. Но его труд в должности посла не был успешным. Да и не мог быть, ибо, по словам Макфола, российско-американские отношения оказались «на самой низкой отметке с начала постсоветского периода в 1991 году».
В марте, когда Путин присоединил Крым, Макфол написал в Times то, что он назвал своей собственной «длинной телеграммой Кеннана». Он одобрил политику администрации — санкции, изоляцию, исключение России из международных организаций, таких как Группа восьми, но вместе с тем признал, что США «не обладают таким моральным правом, какое было у них в прошлом веке». Он вспомнил, что когда был послом и спорил со своими российскими собеседниками по вопросам международного права и соблюдения суверенитета, ему в ответ сказали: «А как насчет Ирака?» Делая тонкий упрек в адрес Обамы, Макфол написал: «Мы переживаем период расстыковки в мировых делах. После двух войн это было неизбежно, но слишком далеко мы заходить не можем. Мы отступаем, а Россия идет вперед».
Спустя несколько месяцев после нашей встречи в Сочи я отправился в Пало-Альто, чтобы встретиться с Макфолом. Мы ехали по городу в его машине. Она пахла так, будто он купил ее на прошлой неделе. В его кабинетах — а у него их три по разным бюрократическим причинам — полно книг, которые сегодня кажутся лишними и ненужными: бесконечные тома про перестройку, про переход к демократическому правлению. Я бросил взгляд на книгу, которую Макфол опубликовал совместно с Сергеем Марковым, и заметил, что Марков очень сильно изменился.
«Когда я познакомился с ним, он был против существующего положения вещей, он был за перемены, — сказал Макфол. — Он был за социал-демократию. Но вспомните — у них не было долгих лет для обсуждения идей. Они были против режима, и это было главное — быть против. Такое часто случается в переходный период: коалиция против Них. Но затем то, за что они борются, исчерпывает себя на послереволюционном этапе. Это естественно, это нормально. Но угнетает то, что есть другие, кого удается подкупить или кооптировать».
Макфол глубоко возмущен действиями Путина, но ему также понятны его чувства недовольства и боязнь заговоров. «Я поехал туда не для того, чтобы разжигать революцию, — сказал он. — Я поехал, чтобы перевести перезагрузку на новый уровень. Таковы были мои задачи и полномочия». Макфол продолжил: «Люди Обамы не спонсируют цветные революции. Этим занимались другие администрации. Проводили ли США тайные операции с целью смены режима? Да. Я не хочу проблем, не хочу попасть в тюрьму, но поддерживают ли США оппозицию, чтобы вызвать политические перемены? Классический пример — Сербия. Деньги шли напрямую оппозиции, чтобы она дестабилизировала обстановку, и это было весьма успешно». Он также привел пример со свержением Моссадыка в Иране в 1953 году и с поддержкой никарагуанских «контрас».
«Путинская теория американской власти имеет под собой некую эмпирическую основу, — подчеркнул Макфол. — Он твердо верит в то, что это важный компонент внешней политики США. Он говорил об этом президенту, говорил госсекретарю Керри. Он даже считает, что это мы разожгли „арабскую весну“, что это операция ЦРУ. Он полагает, что мы применяем силу против режимов, которые нам не по нраву…. Между прочим, он хорошо знает о том, что Советский Союз использовал тайную поддержку. Он работал в одном из ведомств, проводивших такую политику. Он как бы накладывает методы работы своей системы на те методы, которыми, по его мнению, пользуется наша система. Он очень сильно преувеличивает роль ЦРУ в формировании нашей внешней политики. Он просто этого не понимает. А может, понимает, но не подает виду. А я сам не могу понять вот что: действительно ли он такой чрезвычайно умный, и это у него такая психологическая операция, или он верит в это? Я думаю, он верит, что мы ведем на него охоту».
В прошлом месяце Обама назначил в Москву нового посла. Им стал профессиональный дипломат Джон Теффт (John Tefft), который работал послом на Украине, в Литве и Грузии. Из-за такой географии Теффт может не понравиться Кремлю.
4 июля я отправился со своими российскими знакомыми в Спасо-хаус на ежегодный прием в честь Дня независимости. Там были сотни гостей, дипломаты из других посольств, российские руководители, члены растоптанной оппозиции. Макфол любил устраивать такие приемы. Ему нравилось, как на заднем дворе группы исполняют джаз и блюз, нравились разговоры у шведского стола, интрига, беседы, те перспективы, которые все это сулило. Я отправил Макфолу электронное сообщение, где написал, что раньше никогда не бывал в Спасо, и что размах этого особняка меня поразил.
«Размах действительно поражает, — ответил он мне из Пало-Альто. — Наш дом здесь в Стэнфорде это большое понижение. Я видел фотографии и получал почту от людей 4 июля, и это вызвало у меня чувство большой ностальгии».
17 июля ракетой «земля-воздух» в небе над Донецкой областью на Украине был сбит самолет Малайзийских авиалиний МН17. Погибло почти 300 человек — мужчин, женщин и детей. Западные и украинские спецслужбы сходятся во мнении о том, что имеющиеся доказательства указывают на причастность к этому пророссийских сепаратистов, которых финансирует, поддерживает и которым дает указания из Москвы Владимир Путин.
Проханов и Дугин говорили в унисон с государственной пропагандой. Вся вина лежит на Обаме и на «незаконном» киевском режиме. «Это сделала Америка при помощи Украины, — сказал мне Проханов. — А как иначе? Такая катастрофа на пользу Америке, а не России. Она помогает демонизировать Новороссию и воюющие там силы. Она выставляет их в образе „Аль-Каиды“. Она возвращает нас к тому моменту, когда Рональд Рейган назвал нас империей зла. Она затягивает международную удавку на шее России и оказывает мощнейшее давление на Путина, которое призвано сломить его волю. Обвиняя нас в этом, Запад помогает либеральной интеллигенции сплотить свои силы, как это сделала оранжевая революция и демонстрации на Болотной. Существует целая история таких заговоров. Или вы забыли, как ваш генерал Колин Пауэлл размахивал в ООН своим „доказательством“ и излагал свои теории о Саддаме Хусейне?»
Макфол пытается наслаждаться жизнью в райском Пало-Альто. Его жена Донна счастлива, что семью больше не преследуют шпионы и враждебно настроенные репортеры. Мальчики весело проводят длинные летние каникулы. Но Макфол не может полностью оторваться от трагического хода событий.
«Когда я думал, что отношения между США и Россией уже не могут опуститься ниже, произошла эта трагедия. Конечно, Путин может воспользоваться этой трагедией / несчастным случаем / терактом и дистанцироваться от ополченцев, которых он поддерживает. Так он спасет свою репутацию и выберется из этой ситуации. Он может сказать: „Они зашли слишком далеко. Все, хватит. Пора всерьез заняться деэскалацией и переговорами“. Я считаю, что небольшой шанс на такой исход существует. Но скорее всего, он не изменит свой курс. США ужесточат санкции, а война продолжится. Но ни один из этих сценариев не дает возможности изменить негативную траекторию в российско-американских отношениях. Я на самом деле не вижу никаких просветов до ухода Путина, но я понятия не имею, когда это произойдет».
«В отдаленной перспективе я все равно с большим оптимизмом смотрю на Россию и на россиян, — продолжил Макфол. — За два года работы послом я познакомился со многими молодыми, умными, талантливыми людьми, которые хотят быть связанными с миром, а не изолированными от него. Сейчас они напуганы и поэтому не выходят на демонстрации, но их предпочтения в выборе будущего не изменились. Они просто скрывают эти предпочтения, но настанет день, когда они вновь о них заявят. Путинский режим не может удерживать этих людей вечно. Но меня тревожит тот новый национализм, которому дал волю Путин, и я понимаю, что многие молодые россияне поддерживают эти экстремистские идеи. Я вижу это в Твиттере каждый день. Но в перспективе я вижу, что сторонники Запада будут одерживать верх. Я просто не знаю, насколько длительной будет эта перспектива».
Дэвид Ремник с 1998 года работает главным редактором New Yorker, а с 1992-го — штатным автором.
