От сближения к экспансионизму: 300 лет назад Петр I принял титул императора и тем самым заявил о претензии России на достойное место в ряду великих держав.

На Неве, в самом центре строящегося Санкт-Петербурга, стояли на приколе почти 150 галер. Многочисленные военные и горожане толпились на берегах реки, разноцветные фонари освещали улицы молодой столицы. После торжественной церемонии, праздничного пира и танцев огромный фейерверк эффектно завершил торжества 2 ноября 1721 года (по тогдашнему русскому календарю это было 22 октября). Поводом для пышного праздника стало заключение Ништадтского мира, положившего конец Северной войне между Россией и Швецией.

Фридрих Вильгельм фон Бергхольц, находивший на службе у герцога Гольштинского, не поскупился в своем дневнике на восторженные слова, описывая фейерверк: «Огонь, пускаемый с валов крепости и адмиралтейства, а также с галер на Неве, был настолько велик, что всё казалось объятым пламенем и можно было подумать, что земля и небо готовы разрушиться». Апогеем фейерверка стало сожжение специально для этой цели сконструированного деревянного храма Януса, ворота которого как при победах в римской империи медленно закрылись.

Пышная роскошь и римская символика не были случайными. Торжества имели лишь косвенное отношение к заключению мира. Этот день стал переломным моментом в истории России и ознаменовал начало особого этапа в жизни этой страны. В тот осенний день после зачтения мирного договора Петр I (1682-1725) принял титул Imperator totius Russiae, то есть Императора Всероссийского. Образовавшееся в раннем Новом времени Московское царство, правители которого с 1547 года формально именовались «царями», стало Российской империей.

Титул императора и название «империя» были больше, чем просто символами. Российское государство, до сих пор сосредоточенное преимущественно на самом себе царство, теперь заявило о претензии на место среди великих держав. Мало того, это должно было быть место в первом ряду, так как корона императора и наследие Римской империи, согласно христианской традиции, до сих пор были привилегиями императора Священной римской империи германской нации. (Так в тексте. Следуя немецкой традиции, автор «не замечает» существование в течение тысячелетия Византийской империи, которая сама себя называла Римской и была прямым наследником империи Константина и Феодосия — первых христианских императоров Рима. Немцы не признавали эту страницу истории, поскольку она могла затемнить их собственную, основанную намного позже Византии «Священную римскую империю германской нации». И самое неприятное: племянница последнего византийского императора Софья Палеолог вышла а русского де-факто царя Ивана Третьего — прим. ИноСМИ)

Этот шаг не стал для остальной Европы неожиданностью. Дипломаты предполагали, что победа над Швецией и присоединение северной Прибалтики кардинально изменит значение России. Тем не менее, титул императора и то, как было обставлено его получение Петром, выдвигали ряд вопросов. Ведь и в раннем Новом времени Москва воспринимала себя как «Третий Рим». Само слово «царь» происходило от латинского Сaesar. Что же изменилось к 1721 году?

Из официальной хроники событий, из речей, дневников и протоколов заседаний Священного Синода мы знаем, что Синод и Сенат, высший духовный и высший светский орган власти в тогдашней России, лишь за два дня до торжества предложили монарху идею о титуле императора. Царь сначала отказался.

Если исходить из российского образа мыслей, то это было логично. С момента венчания великого князя московского на царство в 1547 году в России постоянно подчеркивалась связь понятия «царь» с римским понятием «цезарь». В других частях Европы эта титулатура никогда не использовалась систематически. Некоторые даже позволяли себе шутить по этому поводу, и обращение к царю как к «великому князю» или «королю» было обычным делом для европейской дипломатии. Однако не в последнюю очередь благодаря военным победам Петра I в Петербурге стали всю яснее ощущать потребность и в вербальном признании растущего престижа и изменяющейся самоидентификации России, осознанием ей своей новой роли в мире. В 1709 году глава внешнеполитического ведомства был переименован в «канцлера» (лат. cancellarius), за этим последовало введение названия «Сенат» — также по римскому образцу. Петр как основатель города и защитник христианства постоянно подчеркивал свою схожесть с Константином Великим и частично перенял его символику (святой император Константин — первый император всей Римской империи, в начале IV века нашей эры прекративший преследование христиан, прим. ИноСМИ).

Обнаруженное в то время письмо императора Священной римской империи германской нации Максимилиана I от 1514 года, где он называет великого князя московского Kauzer (нем. кайзер, то есть цезарь-император), Петр приказал размножить и распространить. А в 1721 году его приближенные воспользовались торжествами по случаю заключения мира как предлогом для того, чтобы закончить процесс признания царя императором.

И тем не менее тожественная церемония была своеобразным компромиссом. То, что было представлено как нечто новое, должно было в то же время означать, что все останется по-старому. Даже во время самого торжественного акта канцлер подчеркнул: «Титул императора был вручен Вашим предкам еще Максимилианом I (…). Поэтому мы позволили себе предложить вам то, что уже и так Ваше и принадлежит Вам по праву». От коронации отказались, чтобы не обесценивать предыдущее венчание на царство. Сам царский титул не был упразднен. Делать это было незачем: по русским понятиям этот титул был равнозначен понятию «император», хотя на Западе этого не хотели понимать.

Вместе с тем последствия введения титула императора были громадны. На Востоке и на Западе существование Российской империи до сих пор датируется периодом между 1721 и 1917 годом. Различные изменения немедленно вступили в силу. При написании документов титул «Император Всероссийский» стал обязательным. Он был внедрен также в церемонии, внешние знаки царской власти и прочую государственную символику. В то же время насаждение понятия «император» было равнозначно признанию, что все прежние монархи России были лишь королями. Это была высокая цена за титул. Почему же ее все-таки заплатили?

Джон Перри, английский офицер на службе у Петра I, так объяснил российскую политику открытости: «Царь дал понять своим придворным, что Россия — это не весь мир». Поэтому возник оживленный дипломатический, коммерческий и интеллектуальный обмен прежде всего между Россией и Западной Европой, но также Югом и Востоком.

Мнение западноевропейских держав — в первую очередь императоров Римской империи германской нации, королевств Франция и Англия, а также тогдашних республик (Объединенных Нидерландов и Венеции) — было крайне важно для Санкт-Петербурга. Протоколы заседаний Синода свидетельствуют о том, что там обсуждали возможную реакцию Европы, но затем пришли к единому мнению, что она в конечном итоге признает провозглашение империи.

Принятие титула императора было также жестом, обращенным в будущее. Еще в 1714 году Фридрих Кристиан Вебер, посланник княжества Ганновер, присутствовал при речи царя, в которой тот описал изменение культурного центра мира: «Греческие искусство, наука и образ жизни» сначала распространились на Италию, затем на всю Европу, включая Германию и Польшу«. После этих слов царь (тогда еще царь) Пётр многозначительно добавил: «И вот теперь очередь дошла до нас».

Смысл этого высказывания следующий: вслед за Западной Европой Россия станет «на пару столетий» центром цивилизованного мира.

Статус империи легитимировал и дальнейшую экспансию России. В 1721 году царь форсировал открытие страны не только по отношению к Западу, но и к Югу. Незадолго до провозглашения Петра императором он приказал российскому консулу в Персии указать шаху на скорое прибытие российского войска. Кроме того, шаху нужно было дать понять, что у России есть территориальные претензии к Персии. Действительно, почему только западноевропейские великие державы имели право создавать колониальные империи и доминировать в мировой торговле?

Это не осталось пустой угрозой. Летом 1722 года Петр лично переправил свои войска через Каспийское море, отторг от Персии провинцию Азербайджан и занял южное побережье Каспия. При этом он вновь ориентировался на исторические и современные примеры других держав. Этот военный поход, в котором было задействовано 100 тысяч человек на суше и на море, почти 50 парусников и более 400 галер, был демонстрацией имперской мощи России. Бесспорно, это было сигналом Вене, Амстердаму и Константинополю, что и империя Петра претендует на место в первом ряду.

В то же время распоряжения, данные русским консулам в Персии, свидетельствовали о том, что император стремился еще и к смещению глобальной торговли с Азией, предложив Персию, Каспийское море и Волгу в качестве главных транспортных артерий для Европы. Возможно, это было пустой фантазией (которую преемники и преемницы Петра не сумели реализовать). Но она свидетельствовала об изменении самосознания новой империи, а также о ее приверженности античным и европейским образцам.

В консервативных кругах современной России Петр I часто подвергается резкой критике за то, что он ориентировал Россию на Запад и якобы этим лишил ее собственной идентичности и души. Это говорит о том, что этот вопрос и спустя 300 лет после провозглашения империи остается крайне актуальным.