Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Консерваторы в США рассматривают Путина через призму американской войны цивилизаций, рассказал The New Yorker журналист Кристофер Колдуэлл. Российский лидер защищает свою страну и ее суверенитет, но не допустит появления базы НАТО рядом с ее границами, отметил он.
Исаак Хотинер (Isaac Chotiner)
Известный обозреватель Кристофер Калдуэлл (Christopher Caldwell) размышляет над феноменом восхищения американских и западных консерваторов российским лидером. Журналист The New Yorker Исаак Хотинер беседует с ним о Путине. Ниже приводятся выдержки из их беседы.
Исаак Хотинер: Я читал много ваших материалов о России. Вы подчеркиваете, что в Америке многие, особенно консерваторы, рассматривали Путина, Россию и Восточную Европу через призму некоторых проблем войны цивилизаций, которую мы ведем здесь, в США. Я правильно понимаю?
Кристофер Колдуэлл: Да, я думаю, вы на правильном пути.
— Вы сказали о Путине: "Он герой для консерваторов-популистов во всем мире и исчадие ада для прогрессистов". Вы обращаете внимание, что он "не президент феминистской неправительственной организации. Он не борец за права трансгендеров. Он не омбудсмен, назначенный Организацией Объединенных Наций для создания слайд-шоу о „зеленой” энергии. Он избранный лидер России — суровой, относительно небогатой, мощной в военном отношении страны, которую в последние годы часто унижали, грабили и вводили в заблуждение". Не могли бы вы немного рассказать о том, почему, по вашему мнению, Путин стал символом наших внутренних цивилизационных войн?
— Да. Хочу внести ясность: я много писал о Путине и после начала спецоперации. То, что вы процитировали, — это отрывок из выступления 2017 года. Зимой 2014 в администрации Обамы был бум бойкотировать российскую Олимпиаду. В этом контексте на щит подняли три вопроса. Во-первых, заключение в тюрьму Михаила Ходорковского. Еще был арест Pussy Riot — они там устроили какой-то непристойный спектакль в церкви. И в-третьих, закон, очень похожий на тот, который вызвал споры во Флориде, называемый "законом о гей-пропаганде" — он в основном касается сексуального просвещения детей. (Российское законодательство тогда запретило пропаганду "нетрадиционных" сексуальных отношений среди несовершеннолетних). Во всех трех эти вопросах, особенно в двух последних, присутствует элемент войны цивилизаций.
Но я также думаю, что Путин начал ощущать себя каким-то отверженным в существующем международном порядке. Возможно, большое количество подобных выступлений в европейских СМИ усилило традиционную тягу Путина к обеспечению суверенитета своей страны. Ведь тогда существовал постулат: если Европейский суд по правам человека что-то решит — я имею в виду, что если вы находитесь во Франции или Бельгии, — то это окончательно и обжалованию не подлежит. Но Путин сказал: "Мы суверенная страна, и мы будем руководствоваться своим пониманием нашего суверенитета".
Лидеры демократий все чаще подражают Путину в тяготении к авторитаризмуПочему на выборах отличные результаты показывают политики, которых все западные СМИ ругают как "автократов"? Этим вопросом задается автор Washington Post. Он отмечает, что даже лидеры признанных демократических стран все чаще подражают "авторитарному" Путину.
18.10.202200
— Вот Украина. Она, вероятно, все же не суверенная страна. А Россия суверенная.
— Да, это верно.
— Вы также писали: "Если бы мы использовали традиционные мерки для оценки лидеров, которые включают защиту суверенных границ и обеспечение национального процветания, то Путин сейчас считался бы выдающимся государственным деятелем нашего времени". Как вы думаете, это все еще правда?
— Это серьезно оспаривается двумя моментами. Во время мирового финансового кризиса, похоже, закончился золотой век российской экономики. Он был самым ярким свидетельством успеха Путина в обеспечении процветания своей страны. Ведь средняя продолжительность жизни в России в конце правления Бориса Ельцина упала до уровня Бангладеш, и при этом некоторые русские были сказочно богаты. Когда Путин пришел к власти, Россия действительно находилась в ужасном состоянии, но к 2010 году она восстановилась и даже превысила уровень своего благосостояния в конце холодной войны.
И второе: он вернул представление о России, представление русских о России, как о стране, с которой нужно считаться. Теперь это все стало сложнее. Трудно сказать, выйдет ли Россия с чистым отрывом или с чистым отставанием после всего того, что сделал Путин.
— Даже если она выйдет вперед в каком-то рейтинге "великой державы", она также может оказаться в чистом отставании с точки зрения создания условий для гибели большого количества украинцев и множества русских, верно?
— Что ж, даже если Путин теперь отстает по популярности и экономике, он может выйти вперед по безопасности. Это очень сложные расчеты.
— Когда вы говорите, что Путин не "активист за права трансгендеров", вы имеете в виду, что он правильно вел цивилизационную войну? Вы одобряете то, как он ее вел? Или вы хотите сказать, что он просто смотрит на вещи с другой точки зрения, чем многие у нас?
— Мое выступление на эти темы называлось "Что нам думать о Владимире Путине". Это было именно то, что я хотел в нем затронуть. Цензура со стороны какой-то международной коллегии судей, международного суда или чего-то в этом роде просто не влияет на Путина так, как на большинство мировых лидеров, которые нам известны.
— И это хорошо? Как вы думаете, это хорошо, что аннексия Крыма и выход вглубь Украины не сильно повлияли на него? Это очко в его пользу или против него?
— Все это очень глубоко и сложно. Вот мы начали с вами с его успехов в социально-экономических вопросах. Разве это не очко в его пользу? Конечно, есть и другие социальные проблемы, есть права геев, есть права женщин, есть всё, что происходит в России...
— С правами геев в России нелегко.
В западных странах многие из этих вопросов слишком часто решаются судами и бюрократией и слишком редко — электоратом. В этом контексте менее почтительное отношение к судьям и чиновникам может быть положительным моментом. Но я не знаю, как оценить положение дел со всеми этими правами в России, понимаете, о чем я?
— Его уже трудно назвать избранным лидером. В России нет честных выборов. Так что трудно сказать, что что-то там находится в руках электората. Это так, между прочим.
— Вот вы упомянули текущий военный конфликт. Это не вопрос о правах человека, это проблема иного типа. Это геостратегический вопрос. И Путин справедливо считает, что Украина, войдя в состав НАТО, превратится в базу альянса и — теперь я пытаюсь немного прочитать его мысли — сможет заблокировать выход России в Черное море и будет представлять недопустимую угрозу безопасности его стране. Если он действительно в этом убежден, то становится понятно, почему он пошел на спецоперацию. Это не значит, что мы должны признать, что военный конфликт — это правильно. Но вы, конечно, должны видеть ход рассуждений российского лидера.
Почему Путин осуждает "декаданс" ЗападаКонфликт на Украине все больше проявляет себя не как стычка двух славянских государств, а как столкновение ценностей России и Запада, пишет Figaro. С одной стороны — любовь к Родине, семья, вера. С другой — глобализм, однополые браки, атеизм. Автор поддерживает Запад, но читатели вдруг встали за Россию.
21.10.202200
— Что касается освещения СВО на Западе, вы писали, что мотивы Путина часто "преподносятся как скорее психопатические, а не как геостратегические. Путин якобы хочет воссоздать Советский Союз или царскую империю". Оглядываясь назад, вы думаете, что Путин действительно хочет воссоздать что-то вроде царской империи? Чего он хочет на самом деле?
— Я действительно не знаю его тайных замыслов. Но одна из действительно интересных вещей заключается в том, что мы наблюдаем противостояние между двумя странами, которые до конфликта находились в состоянии демографической разрухи. Страны Восточной Европы испытывают демографические трудности. В России полно семей, где только один ребенок. В таких обществах — как на Украине, так и в России — существует сильное сопротивление отправке детей в горнило боевых действий. У Путина сейчас нет того, что позволило русским построить Российскую империю и победить Наполеона и Гитлера: бесконечных резервов живой силы.
Я не знаю, к чему вы клоните, на какую именно статью ссылаетесь, но в одной из них я писал, что Путин начал спецоперацию на Украине с контингентом в 190 тысяч человек. Может, он и думал, что сможет ошеломить Украину, но этого недостаточно, чтобы одержать победу на поле боя.
— Вы же не думаете, что Путин на самом деле пытался захватить Украину?
— Я почти согласен с тем, что читал в газетах, — что он только пытался сменить там правительство. Он, видимо, рассчитывал, что сможет шокировать украинцев, выставить много российских войск на улицах Украины, Киева, а потом заставить правительство уйти в отставку. Но ни одно из его усилий не принесло решающего результата. Это превратилось в настоящую бойню, на которую у него не было сил.
— Вы говорите, что Путин не пытается реконструировать царскую империю, но ведь он сравнивает себя с Петром I, говоря, что нам "выпало вернуть и укрепить" нашу территорию. Исходя из его собственных слов, похоже, что все-таки он пытается воссоздать империю.
— Я думаю, что Украина для него действительно особенная часть империи.
Но я не считаю, что он планировал захватить ее всю. У него есть представление об Украине, по крайней мере, как о чем-то вроде "сестры" России. Я не думаю, что это отражает более широкую программу воссоздания.
— Вы хотите сказать, что, даже имея сто девяносто тысяч человек, он не хотел забрать все?
— Помню, мне казалось правдоподобным, что, по его задумке, он собирался переправить тысячи танков через границу, ввести много солдат в Киев, наделать шума и заставить нынешнее правительство уйти в отставку. Ключевым моментом в начале СВО, по-видимому, явилась неудача в захвате аэропорта. Его способность вводить тяжелые подразделения, которые должны были вызывать шок и трепет, была действительно ограничена. После того, как украинское общество сплотилось и оказало активное сопротивление, ста девяносто тысяч войск у Путина оказалось недостаточно.
— В одной статье вы писали: "Чиновники путинской администрации часто называют спецоперацию России на Украине вынужденной мерой. Хотя это могло быть правдой в начале нее, сейчас это не так. Владимир Путин и Россия, которой он управляет, сейчас уже не могут прекратить боевые действия. Они совершенно правы, веря в то, что ведут битву за выживание своей страны". Почему Россия не может прекратить боевые действия? Я понимаю, что это может быть проблемой для выживания Путина как лидера страны, но почему Россия не может прекратить военный конфликт?
— Русские твердо убеждены в том, что без Крыма Россию невозможно защитить. Если бы Россия могла получить право собственности на Крым каким-то другим образом, возможно, не было бы и необходимости в боевых действиях. Без Крыма, по мнению Путина, страна столкнется с угрозой своему существованию.
В чем сталкиваются интересы США и Украины?Цели Вашингтона и Киева в украинском конфликте принципиально разные, пишет TAC. Для украинцев это возвращение контроля над Крымом и Донбассом, для Америки – избежать ядерной войны с Россией. Но чем больше Вашингтон поддерживает Киев, тем сильнее отдаляется от достижения этой цели.
24.10.202200
— Угроза с Запада?
— Да, угроза исходит с Запада. Это, наверное, больше вопрос кремленологии и общественного мнения. Я могу ошибаться, но мне очень сложно представить себе, что русские, будучи убежденными в возможности появления прямо в своей стране хорошо вооруженной базы НАТО, остановятся.
— Но ведь кажется, что Запад отказался принимать Украину в НАТО. Во всяком случае, до начала спецоперации это в его планы не входило.
— Не знаю, не знаю. Есть люди, которые говорят, что Украину защищают так, как если бы она была членом НАТО. И, что если она сможет выдержать этот конфликт, она фактически получит членство в альянсе.
— Значит, спецоперация могла быть ошибкой с точки зрения обеспечения российской безопасности.
— Да, это возможно. Это зависит от того, как все обернется.
Кристофер Колдуэлл (Christopher Caldwell) — известный американский журналист, бывший старший редактор The Weekly Standard, а также постоянный автор статей в Financial Times и Slate. Является старшим научным сотрудником Клермонтского института и редактором журнала Claremont Review of Books.