Возвращение доктрины Монро

Доктрина Монро переживает свое возрождение. В этом месяце ей исполняется 200 лет. Этот освященный временем принцип внешней политики, который гласит, что Вашингтон будет противодействовать политическому и военному вторжению в Западное полушарие держав, находящихся за его пределами, снова находится на переднем крае политических дебатов в Соединенных Штатах.

Кандидаты в президенты от республиканской партии, такие как Вивек Рамасвами и Рон ДеСантис, призывают к активизации этой доктрины, чтобы противостоять растущему присутствию Китая в Латинской Америке, и предлагают ее в качестве оправдания потенциального военного нападения США на преступные организации в Мексике. Они следуют примеру бывшего президента США Дональда Трампа, который приветствовал доктрину Монро на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций, а также таких советников, как Джон Болтон и бывший госсекретарь Рекс Тиллерсон.

Хотя администрация Байдена воздерживается от прямой ссылки на этот принцип – вероятно, понимая, что упоминания о Монро гарантированно вызовут раздражение латиноамериканцев, – предупреждения Белого дома о растущем присутствии Китая в Западном полушарии несут в себе отчетливо "монроистский" подтекст.

Еще десять лет назад можно было предположить, что значимость доктрины Монро в 21 веке пошла на убыль. В конце концов, во время первого столетия существования этой доктрины профессор Йельского университета и исследователь Мачу-Пикчу Хирам Бингхэм назвал ее "устаревшим лозунгом". Ко второму веку существования доктрины она стала тесно ассоциироваться с интервенциями США в годы холодной войны и однополярным миром Америки. Когда тогдашний госсекретарь Джон Керри заявил в 2013 году, что "эра доктрины Монро закончилась", она стала анахронизмом.

Но, как показывает ее недавнее возрождение, доктрина Монро уже давно означает разные вещи для разных аудиторий. Хотя сам этот термин широко считается токсичным, политикам в Вашингтоне оказалось чрезвычайно трудно порвать с ее наследием. И риторика, и действия США в Латинской Америке, безусловно, по-прежнему воспринимаются через призму доктрины Монро.

С самого начала она имела множество значений. Прежде чем стать безнадежно связанной с "большой дубиной" президента США Теодора Рузвельта, она служила зеркалом, отражающим надежды и страхи новых стран Америки в международных отношениях.

Принципы того, что после смерти президента Монро станет известно как его доктрина, были впервые провозглашены 2 декабря 1823 года тогдашним президентом Джеймсом Монро во время его ежегодного послания Конгрессу. Но та часть, которая цитируется бесконечно, была в основном написана тогдашним госсекретарем Джоном Куинси Адамсом. Внешняя политика Монро и Адамса содержала два основных принципа. Первым было создание того, что они называли "раздельными сферами" между Европой и Америкой. Вторым было подтверждение неприятия США европейских попыток новых завоеваний и территориальных амбиций Европы в Латинской Америке и на северо-западе Тихого океана.

Изначально эта идея не была доктриной, и молодая республика США не могла подкрепить ее силой. Обращение Монро изначально было воспринято как декларация солидарности против угрозы европейского завоевания, хотя и довольно амбициозное. Лидеры независимости в бывших испанских колониях на американском континенте вежливо отметили выступление Монро как выражение молчаливой поддержки их дела.

Однако, когда Соединенные Штаты аннексировали северную половину Мексики во время завоевательной войны, продолжавшейся с 1846 по 1848 год, эта политика США приобрела зловещий оттенок.

За десятилетия доктрина Монро получила определенную популярность среди конкурирующих политических фракций в Соединенных Штатах, а связи с первоначальным контекстом этой доктрины ослабли. Сменявшие друг друга правительства США применяли доктрину Монро, чтобы отогнать от Америки противников со всего мира — Британию, Германскую империю, державы Оси во время Второй мировой войны, а затем и Советский Союз. В Латинской Америке доктрина предлагала странам защиту США (независимо от того, просили они об этом или нет), сохраняя при этом за Вашингтоном право определять, какие действия считать угрожающими, а также право решать, как на них реагировать. С самого начала присущий США патернализм по отношению к Латинской Америке вскоре был дополнен откровенным гегемонизмом и интервенционизмом.

Тем не менее в конце 1860-х годов некоторые латиноамериканские либералы и американские аболиционисты увидели в доктрине Монро возможность создать региональный порядок, основанный не на династических интересах и великодержавных интригах, а, скорее, на верховенстве закона и солидарности.

Вместо того, чтобы рассматривать доктрину Монро как лицензию на экспансионизм, либералы середины века представляли себе общую судьбу полушария, которая вырвалась из войн и интриг Старого Света. Доктрина вновь возникла как призыв к Соединенным Штатам действовать против вторжений Франции и Испании в Америку, в том числе в призывах латиноамериканских либеральных лидеров, таких как президенты Мексики Бенито Хуарес и Себастьян Лердо де Техада.

Либеральные лидеры признавали, что размеры и мощь Соединенных Штатов делают их место в полушарии исключительным, но утверждали, что различия между странами должны быть преодолены с помощью республиканской солидарности, многосторонней дипломатии и международного права. Мир будет обеспечен не посредством тайных договоров за счет малых государств, а посредством консультаций.

В этом контексте латиноамериканцы раскритиковали доктрину Монро на печально известной Берлинской конференции 1884–1885 годов, на которой европейские державы разделили африканские территории под самопровозглашенной миссией распространять западную цивилизацию. Латиноамериканцы опасались, что эта санкционированная имперская экспансия может достичь и их берегов.

Несколько лет спустя венесуэльцы вновь обратились к наследию Монро, чтобы заручиться поддержкой США в споре с Великобританией по поводу венесуэльско-гайанской границы. (Недовольство Венесуэлы последовавшим арбитражным процессом столетие назад подготовило почву для недавней угрозы возникновения там войны сейчас). В Соединенных Штатах эта доктрина также послужила изоляционистам для продвижения их критики вмешательства США в политику европейского альянса.

Но на рубеже веков президент Теодор Рузвельт углубил связь доктрины Монро с односторонними интервенциями США. Наиболее печально известен его вывод из этого принципа, наделявший ставших могущественными США правом и обязанностью следить за своим окружением. Президент Вудро Вильсон – в других случаях противник Рузвельта по многим вопросам внешней политики – во многом разделял этот взгляд на доктрину Монро. Вильсон настоял на том, чтобы доктрина Монро была упомянута в Уставе Лиги Наций, чтобы закрепить односторонние прерогативы США.

К этому моменту даже сочувствующие латиноамериканцы разочаровались в доктрине Монро, и она стала объединяющим кличем для националистов и антиимпериалистов региона. Интерпретация доктрины Рузвельтом в значительной степени вытеснила те, которые подчеркивали солидарность и сдержанность. Эта эпоха была пропитана высокомерием расового и цивилизационного тщеславия, согласно которому Соединенные Штаты имели право и обязанность обучать и дисциплинировать латиноамериканцев.

Но надежды изменить вывод Рузвельта и по-новому интерпретировать доктрину Монро как совместимую с многосторонностью не исчезли, как показал ученый Хуан Пабло Скарфи. В некоторых уголках латиноамериканских обществ Соединенные Штаты оставались излюбленной моделью современности.

В более теплую эпоху так называемой "политики добрососедства" президента Франклина Рузвельта, в рамках которой Соединенные Штаты согласились с настойчивыми требованиями Латинской Америки о провозглашении принципов невмешательства в дела полушария, доктрина Монро испытала некоторое восстановление признания в регионе. Поскольку к концу 1930-х годов Европа находилась в состоянии войны, идея отдельной и мирной сферы имела значительную привлекательность в Америке.

Вопреки таким надеждам, Соединенные Штаты оказались втянутыми во Вторую мировую войну, и тогдашний военный министр Генри Стимсон в мае 1945 года в своем дневнике жаловался, что сочетание предложений о создании Организации Объединенных Наций и приверженности Франклина Рузвельта к идее невмешательства в Латинской ослабили привлекательность доктрины.

Хотя явных упоминаний о доктрине Монро стало меньше, в разгар холодной войны внешняя политика США в отношении латиноамериканского региона приобрела более интервенционистский характер. Ссылаясь на необходимость исключение советского влияния, правительство США помогло отменить реформистские демократические проекты по всей Латинской Америке и привести к власти дружественных США диктаторов. Наиболее печально известные из них были в Гватемале в 1954 году, Доминиканской Республике в 1965 году и в Чили в 1973 году. Комментируя ситуацию в Чили в 1970 году, покойный госсекретарь США Генри Киссинджер сказал, что "эти вопросы слишком важны для латиноамериканских избирателей, чтобы их можно было оставить на их собственное усмотрение".

Теперь, спустя три десятилетия, в течение которых открытое вмешательство США в Латинскую Америку стало редким, дебаты по поводу доктрины Монро, похоже, возвращаются.

Ожидая возобновления соперничества великих держав, на этот раз с Китаем, Соединенные Штаты пытаются найти действенные меры противодействия к противникам из-за пределов Западного полушария, а также к вызовам внутри него. Кажущаяся простота и устойчивость доктрины Монро означают, что она вновь обрела сторонников в Соединенных Штатах. Однако недавнее восхваление этой доктрины внутри республиканской партии указывает лишь на поверхностное ее понимание и значения этой концепции в Латинской Америке.

Такое использование может быть нацелено на внутреннюю аудиторию США, но когда сегодня она достигает ушей латиноамериканцев, то представляется им оторванной от реальности или того хуже. Восхваление доктрины Монро не убедит латиноамериканцев в том, что их интересы заключаются в сотрудничестве с Соединенными Штатами, а не с соперниками Америки за пределами западного полушария. Признание доктрины усиливает тот самый результат, который она призвана предотвратить.

Хотя очень немногие в Латинской Америке приняли бы сегодня термин "доктрина Монро", многие лидеры региона имеют свои собственные антикитайские настроения, в том числе бывший президент Бразилии Жаир Болсонару, бывший президент Эквадора Гильермо Лассо и новый президент Аргентины Хавьер Милей. Эти лидеры обращаются к Соединенным Штатам, чтобы компенсировать растущее экономическое и политическое влияние Китая. В то же время последние годы несколько стран региона перевели дипломатические отношения с Тайваня на Китай и расширили торговые и инвестиционные соглашения с Пекином.

Президент США Джо Байден вряд ли последует примеру Трампа и открыто признает доктрину Монро в Организации Объединенных Наций. Но многие инициативы администрации Байдена воспринимаются в Латинской Америке именно в этом свете. Высшие должностные лица США редко уделяют время Латинской Америке, за исключением вопросов, связанных с иммиграцией и незаконным оборотом наркотиков, а экономические предложения Соединенных Штатов этому региону выглядят ничтожными по сравнению с их обязательствами в других местах. Когда чиновники Байдена ругают латиноамериканцев за экономическое взаимодействие с Китаем, эти предупреждения воспринимаются как современные отголоски шутки Монро, в соответствии с которой "Соединенные Штаты лучше всех знают, как надо поступать в международных делах".

В последнем возрождении доктрины Монро ей будет придано больше значимости. Но монроизм – будь то по названию или в качестве туманной политической парадигмы – обречен на провал. Как термин, "доктрина Монро" слишком запачкана, чтобы ее можно было обелить. Использование этого термина в межамериканских отношениях сегодня контрпродуктивно. Доктрина не может исправить свою двухвековую историю гегемонизма, патернализма и интервенционизма.

Упоминание сегодня доктрины Монро под любым другим названием также не скрывает ее зловония. Основные принципы доктрины противоречат сегодняшним международным и межамериканским отношениям. Доктрина основывалась на идее раздельных сфер. Ее более многосторонние интерпретации имели тенденцию подчеркивать этот аспект как основу идеи исключительности "Западного полушария".

Но глобальная конфронтация холодной войны и всеобщая ядерная угроза ставят под сомнение целесообразность создания отдельных сфер. Сегодня, в эпоху глобального изменения климата и цепочек создания стоимости, эти идеи кажутся еще более неправдоподобным. Не только Соединенные Штаты неразрывно связаны с европейскими, азиатскими и глобальными делами, но и Латинская Америка связана с ними тоже.

Даже многосторонние концепции доктрины погрязли в патерналистских идеях. Призывы к более многостороннему и эгалитарному региональному порядку несовместимы с фундаментальным положением доктрины Монро о том, что именно Соединенные Штаты решают, кого считать угрозой в полушарии.

Точно так же противодействие первоначальной доктрины европейским завоеваниям со временем расширилось и стало охватывать и другие виды деятельности — такие как дипломатические и торговые отношения с Советским Союзом несколько десятилетий назад или китайские "долговые ловушки" сегодня. Начиная с автора доктрины Джеймса Монро, ее адепты полагают, что только Соединенные Штаты определяют, какие виды международных отношений выходят за рамки приличия.

И вот в чем здесь лежит проблема. Какой бы смысл ни приписывали политики доктрине Монро, по сути своей она обозначает глубокие сомнения Америки в том, что латиноамериканские страны смогут проложить свой собственный курс в мире. Пока внешняя политика США не избавится от таких идей, она будет постоянно находиться в ловушке доктрины Монро.