Незаурядные протесты, состоявшиеся после парламентских выборов в России 4 декабря, по-прежнему дают о себе знать. Еще более необычно то, что Кремль не стал применять силу для разгона массовых демонстраций, прошедших по всей стране спустя неделю после неоднозначных выборов. Однако никто на сегодня не может быть уверен в том, что эти события сулят глубокие изменения. В преддверии выборов бывший советский президент Михаил Горбачев подчеркнул те проблемы, которые грозят России, когда он публично обвинил Кремль в возврате к старым авторитарным привычкам и предсказал, что итоги голосования будут сфальсифицированы (государство эти обвинения немедленно отвергло).
Долгое и жестокое прошлое во многом и поныне живо в сегодняшней России, сохраняя свои силы. Правящая элита является результатом многовековой истории, личных и коллективных испытаний и тягот, индоктринации, а также способности пережить эти испытания и тяготы и воспринять эту индоктринацию. Чехов писал, что у России тяжелая и страшная история, история жестокости, бюрократии, бедности и невежества. Он отмечал: «Российская жизнь давит на русского как тысячетонная скала». В то же время, он оглядывался назад, вспоминая столетия крайней деспотии.
Читайте еще: Российская оппозиция готовится к новым протестам против нарушений на выборах
Но в столетии, которое наступило после вынесения этого вердикта, страна пережила все то же самое и даже хуже. Царизм, может, и являлся самым репрессивным для своего времени режимом в Европе, однако ленинский Советский Союз был намного репрессивнее всего того, что континент видел за века своей истории – достаточно вспомнить те ужасы, которые последовали за смертью Ленина. Трудно утверждать, что российский коммунизм был просто продолжением всего того, что существовало в стране до этого.
Ленин и его последователи правили за счет сосредоточения в своих руках рычагов власти и за счет мощнейшей пропаганды, которую они обрушили на сознание масс. В то же время, политический и экономический аппарат управления превратился в новую касту. Центральным, классическим проявлением того, что можно назвать осуществленным на практике идеологическим безумием, стала кампания коллективизации крестьянства, проведенная в 1929-1933 годах. Ленин изобрел термин «кулак», которым обозначал нового, зажиточного крестьянина, чтобы вести с ним классовую войну и захватывать собственность мелких землевладельцев. Были загублены миллионы человеческих жизней, а сельское хозяйство оказалось в руинах.
После катастрофической коллективизации у руководства было два пути: признать ошибки и изменить курс, возможно, отказавшись даже от тотальной власти, или сделать вид, что одержана победа и успех налицо. Фальсификации и искажения осуществлялись в чудовищных масштабах, практически в каждой сфере. Реальные факты и честная статистика исчезли. История, и особенно история коммунистической партии, была переписана. Утратившие свое видное положение деятели исчезали из официальной хроники. В порабощенное сознание советского народа внедрялось поддельное прошлое и фиктивное настоящее. Если сосредоточиться только на физических проявлениях коммунистического террора – на убийствах, депортациях, на доведении людей до самоубийства – мы упустим из виду более общую картину того, что Борис Пастернак назвал «бесчеловечным владычеством выдумки». До прихода к власти Горбачева страна вела двойную жизнь. Был официальный мир фантазий, грандиозных свершений, чудесной статистики, свободы и демократии. И бок о бок с ним существовала другая действительность, в которой был мрак, страдания, террор, обличения и вырождение аппаратчиков.
Читайте еще: К чему приведут протесты в России?
Конфронтация с Западом стала еще одним продуктом интеллектуальных искажений советской системы. Господствующее мировоззрение требовало непрестанной борьбы с иной культурой, и оно породило то, что Горбачев позднее в своем прощальном обращении назвал «безумной милитаризацией», разрушившей страну.
Я узнал, что в Москве что-то радикально изменилось, когда впервые встретился с Горбачевым. Советский лидер в 1990 году прибыл с визитом в Америку, и мы устроили для него в Стэнфорде небольшой семинар. Среди участников был один профессор сейсмологии, задавший Горбачеву вопрос о катастрофическом землетрясении 1988 года, в котором на территории бывшей Армянской Советской Социалистической Республики погибло, по меньшей мере, 25000 человек. Сейсмолог отметил, что армянское землетрясение по мощности было примерно таким же, как и землетрясение 1989 года в Калифорнии, унесшее жизни 63 человек. Наверное, количество жертв в Армении было таким огромным из-за того, что оно нанесло свой удар по старым селам, построенным задолго до появления современных строительных нормативов по сейсмостойкости зданий, в отличие от большей части строений в Калифорнии, спросил ученый.
Ответ Горбачева меня поразил. Нет, сказал он, и там, и там есть законы, устанавливающие стандарты сейсмостойкости в строительстве. Но в советской Армении эти законы не соблюдались. Перед нами стоял руководитель Советского Союза и говорил правду, резко ломая 70-летние традиции лжи и фальши своей страны! (А далее он признал, что якобы могучий и сильный Советский Союз не выполнил обещания, данные им своим гражданам.)
Бывший югославский коммунист Милован Джилас (Milovan Djilas), ставший одним из самых известных критиков системы, писал, что власть советских лидеров «основывалась на Идеологии, как и право помазанника Божьего в христианстве». Поэтому и их империализм должен был быть идеологическим, иначе он мог оказаться нелегитимным. Вот почему, отмечал Джилас, Запад ошибался, надеясь на то, что Кремль можно нажимом или поблажками заставить пойти на поистине всестороннюю разрядку. «Ни один советский лидер не сможет этого сделать, не отказавшись от своего руководящего поста и не поставив под угрозу всю систему оправдания советской власти», - заявлял он. Именно так в конечном итоге и произошло.
Еще по теме: Путин обвиняет США в провоцировании протестов
Решающим шагом стала гласность и перестройка, начатые в конце 1980-х годов. Горбачев и наиболее яркие представители его окружения увидели, наконец, что политика масштабных и непрекращающихся фальсификаций, которую проводили их предшественники, была не просто губительна для морали и нравственности – она была несовместима с экономическим успехом – и что ограничение свободы слова выставляло в смешном виде и делало бессмысленным весь существующий политический и общественный порядок.
Когда начинает высыхать ваше внутреннее море, а именно это произошло с Аральским морем при советской власти, становится трудно верить в рождаемые руководством фантазии о пляжах и волноломах. По мере усиления гласности борьба становилась все более интенсивной. Зарубежные радиостанции к тому времени уже убедили многих россиян в том, что официальная правда в их стране несостоятельна; но когда гласность проникла на российское государственное телевидение, эффект был ошеломляющий. Транслировавшиеся в прямом эфире дебаты в Верховном Совете, когда Андрей Сахаров противостоял Горбачеву и выступал в защиту демократии, срывали производственный процесс по всей стране, поскольку рабочие собирались возле телевизоров.
Современные технологии во многом способствовали появлению гражданских связей в обществе, которое прежде было расколото и раздроблено. Когда во время последней попытки твердолобых коммунистов свергнуть Горбачева в августе 1991 года на улицы вышли толпы людей, общаться гражданам помогали факсы. Копиями деклараций с самых дальних окраин страны от Пскова до Владивостока были обклеены все фонарные столбы в Москве и Ленинграде.
Читайте еще: Российский курс на борьбу с переменами
К тому времени гласность вывела на свет огромную массу официально запрещенных знаний. Впервые публичное упоминание Большого террора в России прозвучало весной 1989 года, когда Катрина ванден Хувел (Katrina vanden Heuvel) из «Московских новостей» взяла у меня интервью о моей книге про сталинскую эпоху. Когда я в том же году, но чуть позднее, приехал в Москву, это интервью было повсюду. В предыдущем десятилетии коммунистическая партия почти никак не реагировала на эту книгу, хотя ее экземпляры были распечатаны для членов Политбюро. Но теперь, на последнем пленуме ЦК КПСС писатель-сталинист Александр Чаковский осудил меня, назвав «антисоветчиком №1». Но было уже слишком поздно. Перевод книги на русский язык уже публиковал по частям литературный журнал «Нева», причем выходило все это миллионным тиражом.
Советский Союз долгие годы был мощной клептократией. Деньги начали играть важную роль наряду и далеко за пределами многолетних прерогатив власти, став предзнаменованием того, что французский историк Алан Безансон (Alain Besançon) назвал «варварским капитализмом». И без того крупный криминальный элемент, по сути дела, почти официально слился с чиновничьим аппаратом. В стране существовало – и продолжает существовать – поражающее воображение беззаконие.
В российской политике не было и по сей день нет того, что можно назвать быстрой и безболезненной модернизацией (и это мягко сказано). Отчасти это вызвано тем, что там не существовало подготовленного класса политиков. На самом деле, те обычаи и привычки, которые необходимы для ответственного государственного управления, по сути дела, систематически наталкивались на препятствия. Сахаров описывал эту проблему в конце 1970-х: «Возникло кастовое, глубоко циничное и, как я считаю, опасно (для себя и всего человечества) больное общество, в котором правят два принципа: «блат» (сленговое словечко, означающее «ты – мне, я – тебе») и житейская квазимудрость, выражающаяся словами – «стену лбом не прошибешь». Но под этой застывшей поверхностью скрывается массовая жестокость, беззаконие, бесправие рядового гражданина перед властями и полная бесконтрольность властей – как по отношению к собственному народу, так и по отношению ко всему миру».
Реакция советской бюрократии на чернобыльскую аварию в 1986 году ярко продемонстрировала то, о чем писал Сахаров. Как отмечал позднее в New Yorker Дэвид Ремник (David Remnick), вполне типично для режима было то, что директор АЭС Виктор Брюханов, когда ему доложили, что уровень радиации в реакторе в миллионы раз выше нормы, ответил, что, скорее всего, дозиметр сломался и его надо выбросить. Заместитель председателя совета министров Борис Щербина отверг предложение начать массовую эвакуацию. «Паника хуже радиации», - заявил он.
Горбачев был определенно лучше, по крайней мере, он увидел, что система неработоспособна. Когда «консервативные» представители в Политбюро организовали военный переворот с целью его отстранения, Борис Ельцин при поддержке 100000 москвичей, живым щитом окруживших российский Белый дом, сорвал попытки заговорщиков. Но спустя несколько месяцев Ельцин подписал договор о роспуске СССР, создав вместо него Содружество Независимых Государств. Будучи первым постсоветским руководителем российского государства, он пережил второй мятеж в 1993 году и начал эпоху политических и экономических реформ – а также необузданной алчности, когда кучка олигархов стала миллиардерами благодаря приватизации советских предприятий. Спустя девять лет Ельцин стал первым в России руководителем, добровольно отказавшимся от власти и передавшим президентские полномочия Владимиру Путину.
Читайте еще: Ветер перемен?
Но аппарат все эти годы оставался – и по сути дела, остается по сей день. Когда социалистическая система потерпела поражение, единственным классом, имевшим опыт в экономических делах и доступ к ним, был государственный чиновничий аппарат. Его ведущие руководители воспользовались появлением рынка и приступили к разграблению ресурсов России. Чиновники рангом пониже продолжают паразитировать на экономике, требуя взятки за различные разрешения и так далее. Страна остается, как сказала в интервью в 1995 году Лариса Пияшева (работавшая в то время консультантом Совета Федерации по экономическим вопросам), «ограниченной демократией с наполовину государственной, наполовину приватизированной экономикой … анархичной, коррумпированной и олигархической».
Нынешний режим, может, и отказался от идеологии экономического принуждения из советского прошлого, но не создал ничего похожего на открытое общество. И тем не менее, аргументация в пользу свободы это не просто абстрактное нравоучение. Это вопрос практический, о чем говорила коммунистическая героиня и великомученица Роза Люксембург в 1918 году, выступая против подавления Лениным враждебных мнений и против закрытого общества: «Без всеобщих выборов, без неограниченной свободы прессы и собраний, без свободной борьбы мнений жизнь замирает во всех государственных и общественных институтах, становится похожей на некое подобие жизни, в которой активным элементом остается лишь бюрократия … Такие условия должны неизбежно вести к ожесточению общественной жизни». Последующие десятилетия доказали, насколько она была права.
Русские привыкли к обману на выборах. Никогда и не было надежды на то, что выборы 4 декабря пройдут абсолютно честно, как не было честности и во время предыдущих голосований. Но на сей раз случаи нарушений на избирательных участках были зафиксированы при помощи мобильных устройств, а затем размещены в интернете, которым сегодня пользуются более 40 миллионов россиян. Негодование, а также призывы к протестам распространялись от компьютера к компьютеру. Политические дискуссии разгорелись в блогах, в Твиттере, в постах Facebook и на YouTube. Тем самым, был брошен вызов монополии средств массовой информации режима на новости и выражение мнений.
Можно проводить «реформы» без либерализма, и российский режим далек от власти закона – а это даже важнее, чем «демократия». Российская бюрократия не отказалась от своей привычки несоблюдения договоров и невыполнения обязательств. В демократических странах контракты могут осуществляться принудительно в судебном порядке, нарушителей штрафуют или увольняют, а когда мы говорим о власти закона, то подразумеваем и договорное право. Но русские вполне обоснованно с сомнением относятся к политическому процессу. Проблема здесь в основном не экономическая и даже не политическая. Проблема в определенном чувстве разобщенности в смысле гражданского порядка и плюрализма.
В среде молодого и образованного класса что-то меняется. Однако Путин сохранил старые советские привычки и обвиняет в беспорядках иностранных агитаторов, делая предположение о том, что «американские партнеры» манипулируют протестующими. Вопрос, особенно с точки зрения Запада, заключается в том, не опустится ли Россия до экспансионистского шовинизма. Даже если он не будет глобальным и деспотичным, что было характерно для Советского Союза, это все равно будет негативное явление. Тем не менее, мир справлялся с Россией и тогда, когда она вела себя намного хуже. Будем оптимистами.
