Рождественским вечером двадцать лет назад моя жена и дети отправились на московскую Красную площадь, чтобы завершить день в праздничном оживлении. Мне пришлось остаться в офисе The Times, потому что Михаил Горбачев ушел в отставку этим утром, а вечером выступал с телевизионным обращением.
В Москве это было не Рождество - здесь этот праздник отмечают 7 января - и погода была мрачной и промозглой. Поэтому огромная площадь была практически пуста. Или так сказала мне моя жена Мэри, когда она стремительно ворвалась в офис. По ее словам, они стали свидетелями того, как красный флаг Советского Союза с серпом и молотом был спущен, а вместо него после 74-летнего отсутствия над Кремлем взвился бело-сине-красный флаг России. Союза Советских Социалистических Республик больше не было.
Это был, бесспорно, определяющий момент в двадцатилетней истории, конец утопичного эксперимента умопомрачительных амбиций, который во имя создания совершенного общества закончил тем, что унес жизни десяти миллионов человек и подавив остальных, заодно с половиной Европы.
Читайте еще: Российские протесты после выборов и советское прошлое
Тем не менее, никаких празднований не было ни в этот день, ни на следующий. Этого момента так долго ждали, а путь к нему был настолько полон превратностей судьбы, взлетов и падений, что он уже выглядел практически превратившимся из захватывающего в скучный. Примерно семь лет прошло с тех пор, как Михаил Горбачев пришел к власти и начал ослаблять советские связи. К тому моменту экономика лежала в руинах, магазины были пусты, на улицах было небезопасно, и после долгой серии реформ, политической борьбы, демонстраций и столкновений, люди были опустошены и вымотаны.
Составлявшие союз республики практически все откололись, а восточноевропейские сателлиты все свергли свои установленные Кремлем режимы уже как минимум двумя годами ранее.
Поэтому удивительным в рождественскую ночь было не, что Советский Союз умер, а то, что он продержался так долго.
Я часто думал о контрасте между великой символичностью и прозаической, заурядной реальностью этого момента, особенно во времена нынешней волны «цветных» революций, «весен» и других восстаний. Возбуждение и оживление, которые характеризуют подобные события, особенно когда смотришь на них со стороны, благоприятствует романтическим сообщениям и настроениям. И конечно, им сложно сопротивляться; любой, кто был там, знает, что это такое - чувствовать дрожь и трепет от того, как стремление к свободе побеждает давний страх. Нам всем напомнила о тех событиях смерть на прошлой неделе Вацлава Гавела, чешского драматурга, чей смелый отказ склониться перед коммунистической властью вознес его в руководители Чешской республики (что он сам, кстати, воспринимал с неохотой).
Еще по теме: Размышления в годовщину развала советской империи
Тем не менее, революция, или крах правительства, на самом деле не должна быть поводом для празднований. Она представляет собой ошибку управления, и неспособность правительства исправить эту ошибку демократическими средствами. Г-н Гавел должен был бы провести свои лучшие годы за написанием произведений, а не сидя в тюрьме и борясь с деспотической системой. И как мы наблюдали в слишком многих бывших советских республиках - и во многих других местах - «смена режима» не обязательно приводит к появлению лучшего режима. Десятки тысяч человек вышли в этом месяце в Москве и других российских городах на улицы, чтобы выразить протест против сфальсифицированных парламентских выборов. Александр Лукашенко из Белоруссии и Ислам Каримов из Узбекистана являются проверенными тиранами. Пять лет спустя после Оранжевой революции, которая привела к отмене подтасованных выборов на Украине, на которых победу одержал Виктор Янукович, украинцы все равно избрали его в президенты.
Что поразило меня во время затяжной агонии и гибели Советского Союза, так это была смесь чувств, которые испытывали столь многие люди, с которыми я встречался. Они обретали свободу, да, но они ныряли в опасную неизвестность. Большая часть экономических реформ г-на Горбачева, как и Бориса Ельцина после падения Советского Союза, казалось, делала жизнь только сложнее и опаснее. Утрата даже капли безопасности для людей, которые знавали столь много ужаса и нарушений, была мучительной и пугающей. Однако, насколько бы страшным ни был Сталин, люди плакали, когда он умер, из страха перед тем, что же может наступить потом. Северокорейцы, как показывалось в недавних репортажах, тоже заливались слезами в связи со смертью Ким Чен Ира, возможно, по той же причине.
Читайте еще: Портрет российского народа, уставшего от несправедливости
Сегодня в США и в Европе наблюдается много самокопания на тему того, почему наши демократические правительства «поддерживали» тот или иной павший или до сих пор действующий диктаторский режим. Но это ложный аргумент, потому что он исходит из того, что внешние силы каким-то образом несут ответственность за сохранение тирана у власти или устранение его. В конечном счете же, лишь те, кем он правит, способны дать понять, когда уже хватит, и когда они будут готовы рискнуть своими жизнями и своей безопасностью для свержения тирании. Декларация независимости, устанавливая это великое оправдание для восстания, также предостерегает от того, чтобы идти на это слишком легко. «Благоразумие требует, чтобы правительства, установленные с давних пор, не менялись бы под влиянием несущественных и скоротечных обстоятельств».
В конце концов, так как свержение деструктивной власти - процесс травматический и решительный, тот вечер двадцатилетней давности также заслуживает того, чтобы его помнили как триумф человеческого достоинства. В моем репортаже той ночью я взял цитату из «Комсомольской правды», которая была конкретно о Горбачеве, но, казалось, улавливала господствующее настроение: «Он не знал, как приготовить сосиску, но знал, как дать свободу. И если кто-то считает, что первое важнее второго, у него, вероятно, никогда не будет ни того, ни другого».
