Конец НАТО?

Стокгольм — Что осталось от НАТО и трансатлантического порядка после бурной недели, проведённой президентом США Дональдом Трампом в Брюсселе, Великобритании, а также в Хельсинки, где он защищал президента России Владимира Путина от обвинений в кибератаке, которые выдвинули разведслужбы самих же США?

Если посмотреть на эти события сквозь розовые очки, можно подумать, что с самым важным стратегическим альянсом Запада всё более или менее в порядке, а возможно, он даже становится сильнее. В реальности же НАТО — в опасности, а судьба этого блока теперь находится в небрежных руках Трампа.

Накануне и во время саммита НАТО звучало много жалоб по поводу размера военных расходов стран-членов НАТО (выраженных как доля ВВП). Ожидается, что к 2024 году все члена блока повысят эти расходы до 2% ВВП, но Трамп, видимо, считает, что это должно быть сделано уже сейчас. На саммите, проходившем на прошлой неделе, он внезапно призвал установить новый целевой уровень — 4% ВВП. Это даже больше, чем тратят на оборону сами США.

На протяжении последних десятилетий основное внимание НАТО было сосредоточено на миротворческих операциях в отдалённых точках планеты, а не на главной функции блока — территориальной защите. Для большинства стран Европы, входящих в НАТО, мирные дивиденды, которые приносили операции альянса, оправдывали сокращение национальных военных расходов.

​Я не помню никаких негативных взаимодействий

Но эти подходы изменились в 2014 году, когда Россия аннексировала Крым и осуществила теневое военное вторжение на территорию Восточной Украины. С тех пор оборонные бюджеты стран-членов НАТО стали расти примерно на 4% в год. Благодаря этому, цель 2024 года будет неизбежно достигнута.

В более фундаментальном смысле утверждения Трампа, что США несут на своих плечах несправедливо высокую долю бремени коллективной обороны НАТО, весьма спорны. Военный бюджет США равняется примерно 72% совокупных военных расходов всех стран НАТО, однако примерно три четверти оборонных расходов США направляются не в Европу, а в иные регионы. Около половины оборонного бюджета США тратится на поддержание присутствия в Тихоокеанском регионе, ещё четверть расходуется на операции на Ближнем Востоке, а также на командование и управление стратегическими ядерными вооружениями и на различные другие сферы.

Кроме того, стоит напомнить, что, хотя США значительно увеличили свои военные расходы в Европе за последние несколько лет, большинство американских сил и объектов на континенте в реальности нацелены на геостратегическую дугу от Индии до Южной Африки. Благодаря таким базам, как Рамштайн, Фэрфорд, Рота, Виченца и Сигонелла, США уже давно пользуются Европой в качестве транзитного пункта для переброски сил в другие регионы. А объекты раннего предупреждения и слежения, которые есть у США в Великобритании и Норвегии, находятся там для защиты континентальной территории США, а не Европы.

Критическое значение американского командования, контроля и разведки в Европе не стоит принижать, но его надо, как минимум, оценивать в более широком контексте. Да, американская армия недавно провела ротацию тяжёлых бригад в Европе для военных учений, но американские войска, размещённые на постоянной основе, подготовлены лишь для ограниченных операций.

Именно поэтому альянс НАТО обязан продолжить совершенствовать оборонный потенциал в Европе. Как минимум, Европе нужно больше военных сил, и эти силы должны быть готовы к быстрой переброске в критические зоны. Новое мобильное командование, которое создаётся сейчас в Германии, — это многообещающий первый шаг.

Впрочем, преимущества России над НАТО меньше связаны с количеством ресурсов, а больше — с качеством командования и контроля. Будучи единой страной, Россия способна лучше интегрировать свои военные силы и может их быстрее перебрасывать, выполняя стратегические директивы Кремля. Эта мобильность была наглядно продемонстрирована в Крыму в 2014 году, а год спустя в Сирии.

Со своей стороны, у НАТО имеется глубоко интегрированная командная структура для тех сил, которые приписаны к этому блоку. Но всё это едва ли будет иметь значение, если политические решения о передислокации сил или начале операций не будут приниматься вовремя. Исход любой военной конфронтации определяется единством воли и скоростью принятия решений на высшем уровне.

Проблема в том, что, хотя военный потенциал НАТО действительно совершенствуется, способность блока принимать политические решения слабеет. Представьте себе, что случится, если страна-член НАТО подаст сигнал тревоги о том, что Россия начала на её территории теневую военную операцию в крымском стиле. А теперь представьте, что разведслужбы США подтвердили реальность осуществляемого акта агрессии, хотя Путин всё отрицает.

Наконец, представьте, как может на всё это отреагировать Трамп. Будет ли он звонить Путину, чтобы спросить, что происходит? И сделает ли ему Путин ещё одно «невероятное предложение», чтобы помочь следователям США докопаться до сути вещей? И что ещё важнее: как быстро Трамп вспомнит о принципе коллективной обороны в рамках пятой статьи устава НАТО? Или же он будет колебаться, подвергать сомнению данные разведки, унижать союзников США и подтверждать оправдания Путина?

Это по-настоящему тревожные вопросы, которыми надо задаваться по поводу президента США. И теперь эти вопросы будут висеть над головой Европы бесконечно.